А как вижу, так все. Крышу сносит. Особенно когда ее щеки розовеют, она смущенно опускает взгляд, а грудь, именно такая, как я представлял, рвано высоко поднимается от волнения. Готов осуществить свои фантазии прямо здесь.

И тем сильнее вспыхивает во мне ярость, когда я вижу шрамы на ее спине. Уничтожу… Я уже примерно начал понимать, что у нее случилось в семье. Но после этого я точно задолбаю крестного, и мы разберемся с ее отчимом. Ощущение такое, будто это не ее обижали, а меня. Непривычно. Но тем сильнее желание отомстить.

Ника тут же отгораживается будто свинцовой стеной от меня. Решаю дать ей немного пространства. И так, похоже, пережал со своей несдержанностью. В сотый раз себе обещаю не давить, но точно знаю, что как только она снова, вздернув свой милый носик что-то отпустит дерзкое в мою сторону, срываюсь.

***

Несколько раз выхожу в зал, пока Ника ходит между столами. Этот ее бывший хмырь надрывается на сцене, а сам постоянно следит за ней глазами. И это несмотря на то, что баба рядом, то есть солистка, вешается на него, чуть ли ноги не задирает.

Кажется, я этому придурку уже намекал, куда ему нужно пойти. Забыл? Напомню.

Где-то на полчаса меня отвлекает администратор тем, что мне нужно подписать заказ на доставку новой посуды, а когда выхожу в зал, Нику глазами не нахожу. У группы как раз перерыв, поэтому в зале начинается немного хаотичное движение.

— Где новенькая? — останавливаю одну из официанток.

— Кажется, ее просили принести салфетки, — она пожимает плечами.

Проходит минут пять, но Ника так и не появляется. Что за ерунда? Не будет же она там спать или прятаться? Потом обращаю внимания, что на сцене этого хмыря бывшего нет. В голове щелкает тумблер и я, понимая, что в груди начинает закипать гнев, иду прямиком к подсобке.

— Не буду я этого делать! Отвали от меня! — возмущенно кричит Ника.

— Задолбала ты со своей принципиальностью! Сказать тебе, почему я тебя выпер? Да ноги тебе жалко было раздвинуть! — гордо заявляет ей этот придурок. — Вот и взял ту, что посговорчивее. А ты опять на те же грабли наступаешь!

За своим ором этот недоделанный музыкант не слышит, как я подхожу к нему. Поэтому когда он оборачивается, мой кулак очень четко впечатывается в его челюсть.

Я не узнаю Мишки. Он говорит такие обидные вещи, цепляет за самое ценное и важное, что у меня есть в жизни — мое увлечение вокала.

— Думаешь, ты такая уникальная? Поешь идеально? Да ни хрена, карсотуля! — рычит мне в лицо бывший. — Давай, уговори своего мажорчика помочь нам, я тебе обратно возьму. Хочешь?

— Не буду я этого делать! Отвали от меня! — срываюсь на крик и оттолкнуть этого козлину.

— Задолбала ты со своей принципиальностью! Сказать тебе, почему я тебя выпер? Да ноги тебе жалко было раздвинуть! — он ухмыляется. — Вот и взял ту, что посговорчивее. А ты опять на те же грабли наступаешь!

Я не слышу, как дверь открылась. Мишка фыркает и хочет выйти из подсобки, наверное, поняв, что со мной не договориться. Но не смог сделать и шага. За его спиной как будто из ниоткуда материализовался мажор и одним четким ударом сбил Мишку с ног.

— Мне кажется, я тебе намекал, чтобы ты отстал от Ники, — мажор поднимает бывшего за грудки и впечатывает в стену, а мне приходится отскочить в сторону. — Но ты же туповатый? У тебя же сил и смелости хватает только девушке угрожать, да?

— Ты охренел, что ли? — Мишка как-то слабо и несерьезно толкает мажора в грудь, но снова получает в лицо. — Я теперь как на сцену пойду?

Он даже немного шепелявит. Похоже, на сцену ему действительно нельзя. По крайней мере, не тогда, когда от этого зависит дальнейшая судьба группы.

— А кто тебе сказал, что тебя туда кто-то пустит? — сквозь зубы цедит мажор. — Обломаешься. Ника?

Он спрашивает, даже не глядя на меня.

— М? — пожалуй, все, что я могу сейчас из себя выдавить.

— Ты же поешь? — неожиданно задает вопрос мажор. — Ника?

— Да, — едва слышно отвечаю я.

— Репертуар знаешь?

— Не знает! — вклинивается Мишка, а я пасую ответить.

— Заткнись, — обрывает мажор. — Ника, идешь сейчас переодеваешься и топаешь на сцену. Этой недоделанной певичке я сам скажу.

— Но… — пытаюсь возразить.

— Делай, — мажор, наконец, смотрит на меня и ждет, что я пойду. — А ты идешь относишь салфетки девочкам и валишь отсюда. Чтобы я тебя даже близко к этому бару не видел, понял?

Мишка пытается огрызаться, но я уже не смотрю. Пытаюсь себя убедить, что я бегу в раздевалку только из-за того, что не могу ослушаться мажора. Но с другой — я не могу поверить тому, что у меня есть возможность выйти на сцену.

Быстро переодеваюсь в сарафан, который мне купил мажор и выхожу в зал к сцене. Мажор уже увел солистку, поэтому ребята озадаченно переглядываются, видимо, потому что не понимают, что им теперь делать.

— Что происходит? — басист во все глаза пялится на меня. — Ник?

— Я буду дорабатывать с вами сегодняшнюю программу, — нервно кусаю губу. — Если вы не против, конечно.

Басист и барабанщик ухмыляются друг другу.

— Давай зададим им жара! — басист подмигивает мне.

— Мы скучали, — барабанщик стучит палочками и ударяет по барабанам.

Меня обнимает знакомый плед из гитарных рифов и барабанного боя. Беру микрофон, бросаю взгляд в темный зал, который от света прожекторов превращается в бесконечный космос. Для меня это и есть космос.

Мелодия настолько знакомая, а слова так на нее ложатся, что мне даже не приходится вспоминать и въезжать. Беру первую ноту и… теряюсь. Кайфую, растворяюсь. Плыву по мелодии, становясь ею.

Одну за одной отыгрываем песни. Когда заканчивается последний аккорд, я пытаюсь отдышаться и меня сносит шквал аплодисментов, на сцену поднимается представительный мужчина. В его волосах серебрится седина, а глаза, знакомые, синие с искорками мудрости.

Он протягивает мне руку:

— Поздравляю, контракт ваш.

Я смотрю на протянутую мне руку и не могу понять, что от меня хотят. Мужчина улыбается, опускает руку и приобнимает меня.

— Дорогие друзья, — он берет у меня микрофон и обращается к залу. — Вы только что присутствовали при том моменте, когда зарождается новая звезда. Давайте же еще раз поприветствуем наших артистов и пожелаем им много-много благодарных слушателей.

Зал снова взрывается аплодисментами, а я стою, будто в вакууме. Даже в ушах звенит от того, насколько я не понимаю всего происходящего. Контракт? Но ведь группа Мишкина. Он меня давно из нее исключил. Как же так?

— Так, ребята, все в гримерку, — командует мужчина. — С аппаратурой потом разберетесь. Отлично отработали, пора пожинать плоды трудов.

Он увлекает меня со сцены, и я послушно следую за ним. Сзади идут остальные ребята. Басист что-то возбужденно басит барабанщику, тот согласно угукает на это. Гитарист, видимо, совсем недавно принятый в группу, потому что я его вообще первый раз вижу, старается “слиться со средой”.

Мне бы тоже этого хотелось, но мужчина очень крепко меня держит, будто боится, что я убегу.

Мы заходим в гримерку, меня усаживают на стул и впиваются в меня взглядом. После ярких прожекторов на сцене свет тут кажется тусклым, а в ушах до сих пор немного шумит от музыки. Кажется, тут все, даже мебель пропиталась запахом лака для волос и какой-то косметики. Сколько же здесь уже побывало народа?

— Итак, юная леди, — уверенным баритоном говорит мужчина. — Эти молодые люди должны быть вам безумно благодарны. Если бы не ваш вокал, то они бы ушли отсюда без контракта.

Барабанщик закашливается, хотя я-то знаю, что он за этим всегда прячет нецензурные ругательства. Поэтому немного улыбаюсь.

— Вот, — указывает на меня пальцем мужчина. — Наконец-то я дождался вашей улыбки. А, я забыл вам представиться. Андрей Аркадьевич, владелец этого бара и продюсер музыкальных исполнителей. А вы?