Внезапно он отстраняется, и его пальцы касаются моей щеки, смахивая слезу. Распахиваю глаза и встречаюсь с его обалдевшим взглядом. Он непонимающе рассматривает мое лицо, останавливаясь периодически на влажных дрожащих ресницах, мокрых щеках и опухших от его поцелуя губах.

— Иди спать, — жестко говорит он и выходит из кухни.

Без мажора становится прохладно. А еще очень неуверенно и тоскливо. Как к одному человеку можно испытывать настолько противоположные чувства?

Рядом с ним спокойно и при этом безумно волнительно. Рядом с ним в душе буря протеста, и в то же время я не могу ему сопротивляться. Как мне себя понять?

Тоже выхожу из кухни и слышу, как хлопает входная дверь. Ушел… Мне бы вздохнуть с облегчением, только почему-то слезы еще сильнее текут по моим щекам.

Поднимаюсь к себе в комнату и ложусь на кровать, свернувшись в комочек. Мишка был первым парнем, поэтому у меня нет особого опыта в поцелуях. Он всегда любил говорить, что я целуюсь на “троечку” и меня еще многому надо научить. Особенно, когда намекал на кое-что другое, что по его мнению каждая девушка просто обязана уметь делать ртом.

Но к своему стыду мне приходится признать, что если бы мне предложили оценить умение целоваться, то Мишка бы получил едва ли натянутую “троечку”, в то время как мажор…

При воспоминании о поцелуе у меня вспыхивают щеки, а пальцы невольно дотрагиваются до губ. Это определенно была твердая “пятерка”. Даже с плюсом.

Черт! Этого не может быть! Как мне может нравиться тот, кто шантажом вынудил меня пойти на такие унизительные условия? Не может, конечно. Он типичный циничный, избалованный представитель золотой молодежи. Тех, для кого таких как я не существует. Мы всего лишь мелкие помехи в их жизни.

Но почему-то последней моей мыслью все равно была мысль о мажоре и о том, почему я вообще тут.

Когда я просыпаюсь, то первое, что я чувствую — это то, что я укрыта легким мягким пледом, нежно щекотящим щеку. Я несколько секунд вспоминаю, где я и что со мной произошло. А потом просто наслаждаюсь ощущением упругого, но не жесткого матраса, запахом свежего чистого белья и чувством, которое я, кажется, давно забыла. Я успела отдохнуть.

Блин! Но я же… я не укрывалась! То есть, если отмести всякую потустороннюю нечисть, которая вряд ли будет обитать в этом навороченном доме, горничную, которая вдруг решила позаботиться о непонятной гостье. Получается, что мажор заходил ко мне и укрыл меня?

Как-то это совсем не контачит в голове с тем, кто нагло заявляет о том, что ему нужна я как предмет. Смотрю на телефон — время обеда. Вот это я спала!

Что там мажор говорил? Что нужно заказывать доставку? Тогда надо поспешить. Покупная еда — прекрасно, но своей готовке я все же доверяю больше. Ну и спасибо за плед тоже можно сказать. Не пришлось просыпаться от того, что прохладно и хочется окутаться чем-то…

Спускаюсь по лестнице и слышу голос мажора. По телефону? Но мои предположения сразу же отметаются жеманным женским воркованием:

— Говорят, ты на вечеринке из-за какой-то телки подрался? — она это говорит с издевкой, пренебрежением. — Слушай, ну это не серьезно. А если кто-то узнает из знакомых? Я что им должна говорить? Что мой жених за какую-то шлюху заступается?

Макс

Какая же она непосредственная! Эти невероятно живые эмоции, полностью отражающиеся на ее лице, подкупают. Как же она отличается от всех жеманных девушек, которые знают, как на что отреагировать так, чтобы создать нужное впечатление. Вот они — куклы, а летящая… Она действительно летящая, потому что все время витает где-то в своих мыслях.

Испытываю странное удовольствие наблюдать за тем, как удивленно распахиваются ее и так большие глаза, как хмурятся милые бровки, как надуваются губки, когда она недовольна.

Пока мы ходим по дому, пару раз кажется, что сорвусь, прижму ее к стене и непременно попробую, каковы же они на вкус. При мысли об этом моя фантазия достраивает то, что может быть после этого. Приходится себя тормозить — Нике и так неуютно сейчас. Я вижу, как она нервничает, теребит ручки своего несчастного пакетика и кусает губы.

Твою мать! Опять о них.

Когда мы заходим в спальню, становится совсем тяжело. Ника смотрится в комнате такой маленькой, хрупкой. Вижу, что она устала — это нормально с непривычки. Но, черт, не могу сдержаться и все-таки ляпаю хрень:

— Это твоя комната. Моя напротив. Нравится? Не хочешь опробовать кровать?

Двусмысленность вопроса заставляет Нику ошарашенно распахнуть свой милый ротик. Ну понятно же, что она подумала после всех моих намеков и выкрутасов. Ну и пусть думает. Пусть свыкается с мыслью, что я не отступлю, что она будет моей.

Ника обхватывает себя руками, будто ей холодно. Наверняка от переутомления. Ну и от моего му… чудачества. Хочется прижать ее к себе, успокоить, согреть. Нельзя. Только напугаю.

— Сделай лицо чуть проще, я пошутил, — я деланно небрежно указываю на дверь в углу комнаты. — Там ванная, можешь принять душ. А то, о чем ты подумала, мы отложим на попозже.

Пока меня не перевесило искушение, выхожу из комнаты.

Смотрю на часы. Твою мать. Рань несусветная, а меня мучает вопрос, что за трындец в семье у Ники, что она живет непонятно где, да еще и совсем без вещей.

Мерю широкими шагами кухню, пытаясь удержаться от того, чтобы поднять крестного чуть свет. Чтобы занять себя чем-то, заказываю еду.

Что Ника любит? Черт его знает. Но она наверняка не стала бы строить из себя даму с изысканным вкусом, поэтому выбираю свое любимое — пюре с котлетами. Невольно улыбаюсь, когда припоминаю, как готовила их бабушка. Всегда вкусно, сытно и так… Черт. Не до ностальгии сейчас.

Понимаю, что мои мысли текут не в том направлении, когда обнаруживаю себя снова перед дверью в комнату Ники. Она же там под душем. Под струями, которые стекают по ее чувственному телу.

Кажется, я начинаю жалеть, что привез ее к себе. Слишком много искушений. Хотя… Может, поддаться им?

Беру из гардеробной чистое махровое полотенце и свою футболку и уверенно иду в душ. Успеваю заметить размытый изгиб тела сквозь матовое стекло.

И, конечно, пугаю ее. Идиот. Из-за меня она, похоже, падает. А чего добился? Того, что пойду переодеваться в домашние штаны — в джинсах совсем узко.

Конечно же, огребаю обиженные обвинения в том, что вскрыл замок и вообще пробрался на приватную территорию. Ничего, летящая, скоро неприкосновенная территория схлопнется. Я добьюсь этого, сама еще просить будешь.

Весь завтрак Ника нарывается, все время пытается уколоть тем, что я ее использую. Обвиняет, дерзит. Наверное, будь на ее месте кто-то другой, я бы уже стукнул по столу и наорал. А тут сижу и терплю. Будто в пинг-понг с ней словами играю. Но, черт возьми, она делает это так мило, что когда она вскипает и выскакивает из-за стола, у меня все-таки срывает предохранители.

Прижимаю ее у раковины и впиваюсь в эти розовые пухлые губки. Какая же она сладкая! И этот совершенно одуряющий ее запах. Крышу просто сносит, кажется, я себя не контролирую. Пальцы зарываются в ее мягкие, непослушные волосы, которые хочется сжать в кулак, оттянуть назад и покрыть поцелуями шею, а потом можно и ниже.

В мое сознание врывается тихий всхлип. Увлекся так, что не сразу понимаю, что это Ника. Она плачет. Охренеть. Дебил! Знал же, что испугаю.

Злюсь на себя до скрипа зубов. Отправляю летящую спать, а сам запрыгиваю в машину и колешу по городу, пока вся дурь не выветривается. До самых пробок.

Понимаю весь идиотизм этого спора. Потому что срать я уже хотел на то, выиграю я его или нет. Въелась эта летящая мне под кожу так, что уже ничем ее не вытравишь. Понимаю, что даже если пересплю с ней, мне этого будет мало.

Хочу ее себе всю. Все ее внимание, ее общение. Нормальное, а не вот с этими дерзкими выпадами. Чувств ее хочу. Чистых, искренних. А не вот этого всего. И пофиг, что до конца срока спора три гребаных дня.