Я рассмеялся.

– Конфигурация – высший класс. Где поюн?

– В каюте.

– Он тоскует в одиночестве.

– Пусть лучше тоскует, чем болтает. Вон отсюда.

Табурет на камбузе был всего один, для хозяина. Поэтому я расчистил место на столе и уселся.

– В кого ты такой наглый? – За цветными линзами в глазах горел мрачный огонь, жесткое смуглое лицо стало еще жестче.

– Я не наглый, а любознательный.

– А кипяточку за шивороток не желаете, мистер? Убирайся, кому говорю.

Рассерженного Джона Сильвера я бы посчитал опасным. Игравшая его Юна-Вэл вызывала нежность. В моих снах она была сильная и решительная, однако наяву влипла так, что ее необходимо было опекать.

– Юна, – сказал я, твердо глядя в сумрачное лицо, – ты уже втравила в свою авантюру кучу народа…

– Правду знает один Израэль, – перебила она. – Остальные воображают, что я Джон.

– Прекрасно. Но лично ты вляпалась по уши, а с тобой мистер Эрроу и Рейнборо. И я. Значит, будем водить эти хороводы вместе. Не надо меня гнать, а скажи лучше, что я должен делать и чего нельзя. Я имею в виду сны.

– Про сны забудь, – отозвалась она холодно. – Не сдержишься и попробуешь взять меня силой – отлуплю так… А потом еще Израэль отметелит.

– Разве я похож на насильника?

– Не знаю, на кого ты похож! – В низком голосе прорезались истерические нотки. – Ненавижу…

– Меня?

– Чистильщиков. – Она вдруг упала на табурет, согнулась, прижимая руку к губам.

– В чем дело? Юна!

Она взглянула снизу вверх. В смуглом лице Джона Сильвера, бывшего навигатора, читалось отчаяние. Будь это женское лицо, я бы сгреб Юну-Вэл в объятия и попытался утешить – словом или лаской… Пожалуй, отлупила бы она меня.

Я коснулся ее твердого, упругого плеча. Сквозь биопласт прикосновение все равно должно ощущаться.

– Что такое?

– Там… В коробке от печенья… – Навернувшиеся слезы перелились через ресницы и скатились по щекам. Юна-Вэл сжалась, пряча их.

Я соскочил на пол. Коробка была под столом; я как раз над ней рассиживался. Аппетитные картинки на стенках: золотистые печенюхи в вазочках и дымящиеся чашки коффи. Приподняв крышку, я заглянул внутрь. Оттуда шибануло запахом печенюх с пряностями, а донце коробки оказалось устлано слоем плотно сбившихся крыс. Черные сгустки то ли дремали, то ли мечтали о чем-то. Их венцы едва тлели, вяло помаргивая, и вся эта нечисть выглядела сонной и безобидной.

– Опять пришли, – шепнула Юна-Вэл.

– Ну и что? Не в первый раз. – Я плеснул в стакан воды и подал ей. – Отчего они в коробке?

– Их мистер Эрроу заговорил… усыпил, – она цедила воду, удерживая стакан обеими руками. – Сказал: такого никому не удавалось. «Испаньола» на нас с тобой замкнута, поэтому… Но они скоро проснутся.

– А зачем ты чувствуешь себя виноватой? Смотри: у тебя все получилось. – Я опять взгромоздился на стол, смутно надеясь, что сверху мои доводы прозвучат весомей. – Хотела попасть на корабль – попала. Криса мы спасли, уровень понизили до безопасной «двойки». Я очень рад, что побывал с тобой на контурах, и мне нравится, что ты Юна-Вэл, а не Джон. Что тебе еще? Какую вину изыскала?

Она отставила стакан и понурилась. Я рассматривал ее руки с сильными длинными пальцами. Снять бы с них биопласт, имитирующий грубую мужскую кожу, погладить ее настоящие руки…

Неожиданно вспомнилось: «Не предавай тех, кто тебя любит». Не о том ли речь?

– Юна, ты считаешь, что предаешь Израэля?

– Не твое дело.

– Мое. Я был с тобой на контурах.

– Джим! – Внезапно рассвирепев, она вскочила на ноги. – У тебя нет никаких прав, понятно? Ни на тело, ни на душу. Это ясно?

– Да, сэр! – рявкнул я. – У меня есть право умирать за вас вслепую. А помочь права нет.

– Да пойми же, бестолочь: умирать будешь не ты. Когда меня заберут Чистильщики и ты останешься один, на контуры пойдет Рейнборо. Без напарника. Чтобы переключить на себя «Испаньолу», чтобы она не сожрала тебя. И погибнет. А он женат меньше года, и они двойню ждут. Рей с ума сходит – так ему Лизу жалко. – Юна-Вэл перевела дыхание. Блеснувшие на ресницах слезы показались зелеными. – Прости; ты-то не виноват. Это все мои затеи. – Она нервно прошлась из угла в угол, затем принужденно улыбнулась: – И это называется «мы командуем кораблем». Капитан Сильвер и капитан Джим. Аховые мы с тобой начальники, не находишь?

Я не отвечал. Как же так? Мы не для того спасали второго помощника, чтобы Юну-Вэл забрали Чистильщики, а Рейнборо погиб на контурах. Что делать? Ума не приложу… Юна-Вэл снова прошлась вдоль стола, в сердцах пнула коробку с крысами.

– Гадость! Джим, хоть ты не сердись, ладно? Я сама знаю, что кругом виновата. Перед экипажем, перед Израэлем… Он меня спас на «Илайне». Там пламя текло по коридорам – какая-то дрянь сочилась и горела – а Рэль бежал со мной через огонь. Мы и знакомы не были; когда начался пожар, случайно оказались рядом. Рэль меня схватил, перекинул через плечо и куда-то помчал. У меня вспыхнули волосы; он потушил их прямо на бегу. Я осталась с клочьями на голове и без единого ожога. А у него руки были без кожи… Хорошо, только руки. А Джон обгорел страшно. И в уме повредился. Можно подумать, это я была виновата, что в «Илайн» врезалась яхта с ополоумевшим десантником. Психическая травма, да. Но главное, Джон не мог простить, что он едва не сгорел заживо, а я отделалась испугом. Да еще Рэль появился. Джон с первого дня, как узнал о нем, объявил меня потаскухой. Хотя у нас долго ничего не было, Рэль любил меня издалека, уважительно и не требовал близости. А Джон стал просто чудовищем. Больной, страдающий и жестокий человек. И вылечить его невозможно – ему нравится страдать и изводить других. Я сама с ним чуть не рехнулась. Если б не Рэль… Он поддерживал меня как мог. Утешал, в прямом смысле носил на руках, баюкал, как младенца. Пел колыбельные – настоящие, что когда-то мать пела ему и младшим сестрам. Считай, он спас меня дважды. И вот что получил в благодарность.

Юна умолкла, сердито сдвинув гладкие черные брови. Натуральный Джон Сильвер, которого я знал до сих пор. С трудом можно представить этого человека Юной-Вэл.

Она рубанула воздух ладонью, словно рассекая невидимые сети. Упрямо вскинула голову.

– Я понимала, что мечтаю увидеть Александра. Стремилась сюда не только из-за Птиц, но и ради него. Однако я была убеждена, что не люблю его нисколько. Потому что когда мы угодили к Чистильщикам, он заплатил за мою жизнь, а я – за его. Джим, это не передать – как они выпивают душу, отнимают твою любовь и самую способность любить. Александр иногда так смотрит… взгляд, от которого умираешь… Так вот у Чистильщиков в сто раз хуже. Точно крючьями выдирают внутренности. Мучительно вытягивают нечто, без чего ты не можешь жить. Проходишь через адскую боль и остаешься с пустой оболочкой. Никчемная скорлупа; сухой лист, который оторвался от ветки. Полетает и сгниет на земле… Чистильщики могут высосать досуха, а могут оставить человеку последнюю каплю и взять на службу. Станционным смотрителем или капитаном корабля. А меня выбросили, потому что я женщина и для службы им не гожусь.

Или потому, что слишком опасна, подумал я. Недаром Юна-Вэл – враг номер раз на борту.

– Мы с Александром пятнадцать лет не виделись, – продолжала она. – Не искали друг друга. Чистильщики отняли все, что нас связывало. У меня и мысли не возникло, что я могу снова в него влюбиться. И… и вот, – она беспомощно развела руками. – Это сильнее меня.

– Израэлю придется это пережить, – мягко сказал я.

– Рэль сильный человек, он переживет. Я не переживу. Мне отчаянно его жаль, а себя ощущаю такой подлой тварью… Когда поюн вопит: «Юна-Вэл – потаскуха!» – я чувствую, что он прав. Да еще ты на контурах, – ее губы дрогнули в улыбке. – Я боялась заодно и в тебя втрескаться.

– Не удалось?

– Бог миловал.

– Я огорчен.

Она засмеялась. Оборвала смех и отвернулась, утирая выступившие слезы.

– Джим, у меня никаких сил уже нет. Иди, займись чем-нибудь, пока Александр не прознал, что ты здесь.