– Джим, мой дорогой, – начала хозяйка поместья с улыбкой, – Лайна приболела, она не выйдет…

– Позвольте, прекрасная леди, – капитан Смоллет подхватил ее под локоток и повлек сквозь круговерть гостей к столикам с вином и закусками.

Он что-то ей говорил, и миссис Трелони обмякала, все крепче опираясь на его руку и приваливаясь к капитанскому бедру; до плеча ей было не достать.

Я огляделся. Где же Лайна?

– Не узнаешь? – раздался ее голос совсем рядом.

Я обернулся. Узнать ее было невозможно. Длинное белое платье скрывало высоченные каблуки; Лайна стала на полголовы выше, чем была, а лицо укрывали густые пряди волос, скрепленные под подбородком сверкающим ошейником. Непонятно, как она видела сквозь эту завесу; вздумай я ее поцеловать, не сумел бы. Одни лишь смуглые тонкие руки были родные, Лайнины. Она отдернула их, когда я хотел коснуться.

– Не здесь. Пойдем. – Лайна устремилась к боковой двери.

Мы выбрались из зала и оказались на пустынной гулкой лестнице. Каждая ее ступенька была аквариумом: под прозрачным пластиком зеленели водоросли, сновали мелкие рыбки и какие-то водяные уродцы с клешнями, поднимались столбики воздушных пузырьков.

Лайна заперла дверь, из которой мы вышли.

– Идем.

Она заторопилась вверх, но запуталась в подоле, оступилась и упала бы, если б я ее не поймал. Подхватил на руки и понес – худенькую, легкую; незнакомую, почти чужую. Лайна обняла меня за шею и зашептала в ухо, согревая кожу теплым дыханием:

– Только не урони. И не упади. Осторожней; смотри под ноги. Я ужасно соскучилась. Джим, не обижайся на маму, ладно? У нее бывает дурное настроение, она тогда накричит, а потом пожалеет.

Насчет мамы я не стал высказываться, чтобы не испортить дело. Лайна указывала, куда идти. Всюду была роскошь – откровенная, выставленная напоказ; роскошь не ради красоты или удобства, а ради себя самой.

Затем мы оказались в неожиданно скромном коридоре, где стены были инкрустированы сиреневым перламутром. Здесь было одно-единственное окно, в котором виднелось небо с облаками. Возле него моя любимая велела:

– Опускай. Не бойся, не выпадем, – засмеялась она, хотя к окну не стоило и приближаться: оно начиналось у самого пола и не было ничем ограждено.

Лайна коснулась ладошкой стены, и окно уехало вбок, открыв вход в спальню.

– Заходи, – пригласила моя любимая. – Нас еще долго не хватятся.

С заколотившимся сердцем, я вошел. Комната была сине-зеленой и солнечной, как летнее теплое море. Как глаза Лайны, которые наконец-то глянули на меня из-за темных волос – Лайна развела пряди в стороны.

– Джим, я очень перед тобой виновата.

Я собрался ответить, что знаю про те злосчастные деньги и не жду извинений, но она, торопясь, продолжала:

– Наговорила гадостей, ни за что тебя обидела… и так скверно сказала о твоем отце. Джим, прости, пожалуйста. Я сгоряча…

Я привлек Лайну к себе. Она покачнулась на каблуках и ухватилась за рукава моей куртки. Волосы тут же снова закрыли ей лицо.

– Ах, боже мой… – она переминалась, пытаясь скинуть туфли. – Джим, помоги.

Усадив ее на постель под балдахином, я опустился на колени. Лайна приподняла подол, и я принялся распускать тугую шнуровку ее туфель. Каторга, а не обувь.

Лайна подалась ко мне и зашептала, касаясь губами моего лба; восхитительное ощущение:

– Ты слышал, что сказал капитан? RF-перелет – довольно опасная штука. Тот, кто чувствует за собой какую-нибудь вину, лететь не может. За ним явятся какие-то Чистильщики… это я не поняла, он не объяснил… По-моему, капитан их очень боится.

Я управился с одной туфлей и освободил маленькую ножку Лайны; ее ступня целиком умещалась у меня на ладони.

– За мной нет никакой вины. – Я принялся за вторую туфлю.

– А за мной есть. Джим, я не хочу чувствовать себя виноватой.

– Я простил тебя. Не мучайся.

Отставив в сторону туфли, я поцеловал обтянутые тонкими чулками коленки. Лучше бы чулок не было – у Лайны такая нежная, бархатистая кожа.

– Ты не понимаешь. – Ласковые пальцы погладили меня по шее и забрались под воротник. – Чистильщики являются, если человек сам себя не простил… Ты мой хороший… Я гадкая дрянь и знаю об этом. И Чистильщики тоже узнают и придут. А я хочу лететь с вами – с тобой, с папой. – Лайна потихоньку расстегивала мою куртку.

Я заставил себя оторваться от любимых коленок и поднял голову. Скрытое волосами, как будто слепое, лицо Лайны показалось чужим и даже опасным. Кто знает, что там, за этой темной завесой?

– Тебе родители не позволят. – Я отвел пряди от ее лица, но их пришлось удерживать обеими руками.

– Папа согласится, – убежденно заявила моя любимая. – А маме я так скажу: или я завтра выхожу замуж, или отправляюсь в путешествие. Пусть выбирает.

– За кого ты завтра выходишь? – встревожился я.

– Да за тебя же, – Лайна поцеловала меня в переносицу.

– То есть ты за меня не выходишь, если отправляешься в экспедицию. Я попрошу капитана, чтоб он тебя не брал.

– Вот глупый, – с легкой досадой ответила она. – Вернемся – тогда и о свадьбе подумаем.

– Я люблю тебя, – сказал я, вглядываясь в яркую глубину ее глаз. – Сегодня и завтра, и всегда.

– Я тебя тоже, – шепнула моя любимая, наклоняясь ниже.

Ее волосы лезли в рот и мешали целоваться. Потеряв терпение, я отыскал застежку на дурацком ошейнике, который скреплял их под подбородком. Лайна испуганно пискнула: кудри-то я освободил, но и платье поползло с плеч.

– Ой! Держи его!

– Ну уж нет, – я поймал ее руки и не позволил удержать беглое платье.

Лайна вырывалась, пища и смеясь; ткань ползла все ниже, а я дул изо всех сил, сдувая Лайнины волосы с груди.

– Джим, перестань! Как не стыдно? – восклицала она, и это была замечательная игра, от которой я начинал терять голову.

Мы с Лайной еще ни разу не были близки, и я никак не ожидал, что это случится сегодня. Кэролайн Трелони – не распущенная городская девчонка. Как можно – вот так, вдруг? Оказалось – можно.

Платье свалилось и легло складками вокруг тоненькой талии, а Лайна прижала мою голову к своей горячей, прыгающей от волнения груди. Я целовал ее как сумасшедший, едва удерживая на краешке сознания мысль, что не влипнуть бы ей в неприятности, что я должен ее поберечь, что…

– Ну-ка, дети! Быстро одеваться, мыть руки – и за стол, – раздался вдруг знакомый голос.

Лайна взвизгнула, я оглянулся, не отпуская ее, прикрывая ее обнаженную грудь.

– Том! – закричала моя любимая, хватаясь за платье. – Как ты смеешь?

Наш лисовин закрыл за собой потайную дверь в дальнем углу спальни; она тут же слилась с вьющимися по стене коло-коло. Синие цветы отозвались легким звоном, когда Том стремительно прошел мимо них и открыл в стене приборную панель.

– Одевайтесь, – повторил он, повернувшись к нам с Лайной спиной. – Сюда бегут встревоженные мама с папой.

Лайна охнула. Я кинулся надевать на нее туфли. Ненавижу дамские шнурки. Моя любимая боролась с платьем, волосами и ошейником. Не понимая, как все это организовано, я был не в силах ей помочь.

Тем временем Том отодвинул от стены маленький столик, подкатил к нему два кресла и низкое сиденьице на кривых ножках, а на столик выставил только что сделанный и моментально прибывший заказ: красное вино, три бокала, печенюхи и вазу с фруктами.

– К столу, – велел он шепотом, к чему-то прислушиваясь.

– Помогите, – жалобно попросила Лайна – ей никак не удавалось закрепить на плечах свое платье: оно упрямо ползло вниз, будто заколдованное.

– Ч-черт! – прошипел Том, озираясь и шаря у себя в карманах. – Джим, веревка есть? Нет? Помоги ей сесть к столу, подержи эту тряпку.

Я отвел Лайну к креслу у столика, обеими руками прихватив норовистое платье. Тяжелая скользкая ткань готова была утечь сквозь пальцы.

– Мне Тереза помогала, – беспомощно сказала моя любимая. – У нее так ловко получилось…

Не найдя в карманах веревки, Том метнулся к коло-коло на стене, подергал их жесткие стебли. Цветки зазвенели.