— Что с Германом? — голос хрипит, мне самой неприятно себя слышать.

Тайсум морщится. Не спешит отвечать, устраивается поудобнее в кресле, сжимая перед собой пальцы. Мой вопрос ему не по вкусу и заставляет напрячься.

Я знаю, Адам бывает мягким, терпеливым, любящим, заботливым мужчиной, только такой Тайсум достается троим: жене, дочери и сыну. Остальным людям и всему миру он предстает надменным, властным, всегда настаивающим на своей точке зрения. Чужое мнение в своих делах он не приемлет.

— Две недели назад Соболь мне лично позвонил. Его звонок меня очень удивил, так как общих дел у нас нет, детей крестить не собираемся, — я испуганно вскидываю на него глаза, потом резко опускаю. Детей крестить... Если бы только Адам знал всю правду, вряд ли голос сейчас звучал так спокойно.

— Он без долгих разговоров попросил о тебе позаботиться в случае чего, — опять поднимаю на Тайсума взгляд, он не отводит глаза в сторону.

«В случае чего» расшифровки не требует, от этого мне становится не по себе, хочется задать тысячу и один вопрос.

— Он сообщил, что позвонит его помощник. Я этого звонка ждал, наверное, каждый день, больно напряженный и нервный Герман был последний месяц. Чувствовалось какое-то волнение среди некоторых товарищей, — придирчиво меня разглядывает, как биолог под микроскопом муху. — Он за тебя очень сильно переживает.

— Он так сказал?

— Нет, я так подумал. Соболь не тот человек, который будет изливать душу кому-то со стороны. У него и друзей как таковых нет, чтобы довериться. Все в себе. Оно и понятно, в его мире никому нельзя доверять, даже собственной руке и тени.

— Ты знаешь, что с ним? — хочу знать правду, какой бы она не была.

— Марьян, чтобы с ним сейчас ни происходило, тебе лучше не возвращаться к нему. Нужно переболеть, перебеситься, но не возвращаться. Ничего там не изменится. Ты похожа на влюбленную девочку, которой запудрил мозги гроза местного двора. Ты очень изменилась, Марьян. Очень. Я не узнаю тебя. Я помню тебя дерзкой, уверенной в себе, которая не боялась смотреть в глаза и огрызаться, а сейчас что? Сопля.

Мне бы обидеться, но в словах Адам почти вся правда обо мне за последнее время. Я действительно медленно деградировала, превращалась в дурочку. Потеряла себя прежнюю, растворившись полностью в человеке, который не стеснялся быть с другой, топтал мои чувства, притягивал и отталкивал, убивал, а потом воскрешал.

— Пока ты спала, я думал, как тебе помочь. В России лучше не оставаться. Небезопасно, а в заграницу они не сунутся, там другие законы, другие люди и свои местные авторитеты. Но лучше всего залечь на дно.

— По поддельным документам? — горько спрашиваю, со слезами на глазах смотря в окно.

— Необязательно нарушать закон, чтобы изменить фамилию. Можно просто выйти замуж.

— Ты серьезно? — истерично переспрашиваю, противясь самой мысли с кем-то сойтись.

Нет, не сейчас. Может быть, годиков через семь я смогу подумать о ком-то другом, позволить другому мужчине прикасаться к себе, заботиться обо мне и о моем ребенке, и это не будет вызывать у меня внутренний протест и отвращение.

— Я не могу, — более спокойно отвечаю на его молчаливый вопрос.

Опять приподнимает брови, требуя от меня пояснений. Начинаю нервничать, тереблю края одеяла, косясь на Адама.

— После Германа мне нужно прийти в себя. Все же наши отношения были немного токсичными, выматывающими. Я бы с удовольствием сейчас побывала в санатории. И я не могу выйти замуж.

— Почему? Необязательно любить на разрыв, многие браки строятся на взаимном уважении и симпатии.

— Но не все мужчины готовы взять в жены девушку, которая беременна от другого, — вызывающе приподнимаю подбородок. За своего малыша я порву любого, разорву на части, буду защищать до последнего.

Адам цепенеет, осмысливает сказанное и молчит. Долго молчит, его молчание угнетает и удушает.

— Аборт я делать не буду, — предупреждающе сверкаю глазами, как только он открывает рот.

Опять молчит, стиснув зубы. Он резко встает с кресла, ничего не говоря, направляется к двери. Я совсем не это от него ждала.

— Адам! — окликаю его, он оборачивается. — Я хочу узнать, как Герман, и позвонить ему. Он должен знать о ребенке.

От его темнеющего взгляда мне хочется превратиться в невидимку, забрать назад все свои слова. Он сейчас похож на хищника, который загнал в ловушку добычу, рассчитывая ею полакомиться, а жертва оказалась уже с гнильцой.

— Думаю, что ему эта новость ничего не даст.

— В каком смысле? — осторожно с задержкой дыхания спрашиваю.

Адам врать не будет, не в его стиле и манере вводить в заблуждение.

— Он умер, Марьяна, на операционном столе, так и не придя в сознание.

Я неверующе трясу головой. Правда бьет меня наотмашь, совсем не жалея моих чувств, не обращая внимания на мое деликатное положение. Правде все равно. Слезы скапливаются где-то внутри меня. Мне нужно поплакать, я это понимаю, так легче все пережить, но не могу. Резь в глазах заставляет зажмуриться, втягиваю в себя губы и только вздрагиваю от безмолвных рыданий.

— Я зайду позже, — слышу глухой голос Тайсума и последующий щелчок закрывающейся двери.

Оставшись одна, заваливаюсь на кровать, подтягивая ноги к груди. Утыкаюсь в подушку, кусаю ее края, все еще сдерживая крики, рвущие наружу. Я чувствую себя так, словно меня швырнули в сторону окна, оно не выдержало и разлетелось на мелкие осколки. И теперь эти осколки режут меня, впиваются в меня, загоняя себя глубоко под кожу. Я корчусь в кровати, как в смертельной агонии, когда остались последние секунды жизни.

Хочется сдохнуть. Меня накрывает апатия. Плакать не хочется, как и дышать. Я смотрю в окно, не понимая, как уложить в своей голове сказанное Адамом. Как быть дальше... Сердце екает, рука рефлекторно ложится на живот.

Герман оставил самое ценное, что может оставить после себя любимый мужчина. И я должна сберечь это сокровище. Хотелось бы мальчика, такого же смуглого, темноволосого, светлоглазого, чтобы, смотря на него, я всегда видела Соболя. Пусть малыш непременно будет похож на него. Моя любовь найдет продолжение в этом ребенке.

— Выглядишь ты какой-то отечной, — Диана заправляет фруктовый салат йогуртом, перемешивает и накладывает мне небольшую порцию. — Что врач говорит?

— Что у меня все прекрасно, — расплываюсь в умиротворенной улыбке, с любовью поглаживая свой огромный живот.

Многие знакомые думают, что у меня двойня, спрашивают, какого пола дети, сочувствуют мне. Я лишь хмыкаю, никого не разубеждаю, никому ничего не объясняю. Под сердцем ношу одного ребенка. Очаровательную девочку. Когда мне впервые сказали пол ребенка, не поверила, попросила перепроверить. Я ведь пацана ждала, но врачи уверяли меня, что в животе растет здоровая девочка. Погрустив один день, подумала, что так даже лучше. Парню нужен отец, нужен пример перед глазами, а я замуж не собираюсь, постоянного партнера рядом нет. Девочка... Бантики, рюшечки, платьица - и мамина подружка. Еще опыт Дианы подкупает — Ева очень любит брата, хоть иногда и дерется с ним из-за игрушек. Правда, при папе никто из этих двоих скандал не устраивает.

Адам... Я не могу назвать его своим ангелом-хранителем, но именно он семь месяцев назад взял в свои уверенные руки мою жизнь. Он, получив от меня нотариальное разрешение вмешаться во все мои дела, оформил документы для переезда в Америку на постоянное место жительство, привел в порядок все мои счета. Оказывается, Герман и тут успел позаботиться обо мне: суммы пугали, ощущение, что все, что у него было, он перевел мне. Мне несколько дней все мерещилось, что кто-то придет и потребует вернуть деньги назад. Никто не приходил. Не преследовал. Не звонил. Обо мне словно разом все забыли.

Ясин умер. О его похоронах я прочитала в интернете в новостном паблике. Аркадий Леонидович тоже скончался. От сердечного приступа. Я искала информацию совсем о другом человеке, но о нем никто не писал, никто не говорил. Будто его никогда и не существовало.