Что будет? Стрельба? Мат? Драка? Погоня? Это все уместно в фильме-боевике, но не в реальной жизни. Не в моей жизни.

В коридоре действительно есть дверь, на которой написано «служебный вход». Я иду именно к ней. И только закрываю за собой, как слышу ругать, какие-то глухие хлопки. Началось?

В панике оглядываюсь по сторонам, несколько людей, как и я, прислушиваются к звукам из зала. И все как по команде бегут куда-то прочь. Я за ними. Я тоже хочу жить. Не хочу умирать. Особенно сейчас.

— Марьяна! — меня перехватывают буквально на выходе.

Я рефлекторно вырываюсь, не видя лица схватившегося. Меня встряхивают, взгляд фокусируется, понимаю, что передо мной Костя.

Сначала он тянет в сторону дороги, но внезапно останавливается и меняет направление. Сзади раздаются торопливые шаги.

— Плавать умеешь? — на ходу спрашивает, выводя меня на террасу. Вопросительно на него смотрю, не понимая, зачем ему знать, умею ли я плавать или нет.

— Сейчас будешь прыгать в море, плывешь под пирс и не вылезаешь из воды. Держись как можно дальше от берега и как можно глубже, чтобы никто тебя не заметил, — от перспективы прыгать с большой высоты в море я покрываюсь липким потом. Никогда не любила прыгать с высоты, но тут, похоже, у меня нет вариантов.

Все будет хорошо. Все будет хорошо. Все будет хорошо.

Стреляют. Костя рядом матерится, подталкивает меня к краю пирса, а я упираюсь. Мне страшно.

— Марьяна, не тупи, — шипит он мне в затылок, вздрагиваю от громкого выстрела рядом.

Еще один выстрел - и руку начинает невообразимо печь. Вскрикиваю, пытаюсь посмотреть, что с рукой, почему такая адская боль, как Костя толкает меня с пирса без предупреждения.

Я кричу от испуга, от неожиданности, моментально погружаюсь в глубину, вовремя закрыв рот. Боль в предплечье разрывает меня на части, рука горит. Море становится на пару капель солонее из-за моих слез. Выныриваю, жадно хватаю воздух. Ничего не слышу из-за воды в ушах. Встряхнув головой, смотрю на руку. Некогда светлый пиджак сейчас окрашен в красный свет. Меня ранили, поэтому так больно, поэтому руку хочется оторвать и выбросить в сторону. Рана несерьезная на первый взгляд, а там кто его знает.

Над головой раздается топот ног, мужики не стесняются в выражениях, от мата начинают гореть уши и щеки. Мой матерно-русский словарь значительно обогащается.

Вижу на пляже движение, погружаюсь максимально в воду, стараясь не привлекать к себе внимание. Морщусь, боль в руке усиливается. Облегченно выдыхаю, когда узнаю среди мужчин на пляже Германа. Он торопливо подбегает к кромке воды, вглядывается в море. Я пытаюсь поплыть, но рука мне мешает. Всплеск привлекает его внимание. Сразу же скидывает пиджак и ныряет в воду. Очень быстро оказывается возле меня, обхватывает как утопающего и медленно возвращается к берегу.

— Костя, я тебя урою! — рычит Герман, когда он осторожно меня усаживает на песок и замечает красный рукав пиджака.

Его движения четкие, без нервного подергивания, без суеты. Он знает, что делает. Стаскивает с меня пиджак, расстегивает блузку, аккуратно вытаскивает руку.

— Просто царапина, — смотрит в глаза, поглаживая кожу руку чуть ниже раны. — Но зашить стоит.

— Герман... — облизываю соленые от морской воды губы, понимаю, что не время признаваться в беременности, но боюсь, что потом вообще не будет возможности.

— Потом поговорим, — ему протягивают перекись и бинт.

Странно, что все вокруг спокойные и не дергаются. Неужели всех поубивали? Или Ясин всех держит на прицеле? Все же Герман ему хороший кусок пообещал за спасение моей шкурки.

— Костя, нужен хирург, чтобы наложил шов, — Костя кивает, а меня берут на руки и прижимают к себе.

Мой взгляд останавливается на волевом подбородке с двухдневной щетиной. Губы расслаблены. Взгляд устремлен вперед. Можно прижаться ухом к груди и услышать, как бьется его сердце. Скорей всего, оно сейчас отбивает чечетку после всего произошедшего.

Что будет дальше? Что будет с нами? Опять оттолкнет? Или приблизит, чтобы потом при опасности меня выгнать из своей жизни? Как-то надоело себя чувствовать дворняжкой при барине. Хочется стабильности и понимая, хотя бы приблизительного понимания, что будет следующим днем.

— Куда мы сейчас едем? — шепотом спрашиваю, тяжело вздохнув.

— Нужен врач, который наложит шов.

— Потом что?

— Потом? — переводит на меня задумчивый взгляд, смотрит в глаза. — Я не могу тебя сто процентов обезопасить. А они будут бить меня по самому уязвимому месту. Тебе лучше исчезнуть.

— Они меня все равно найдут, нашли же сейчас.

— Костя подготовил тебе другие документы. Я должен был об этом подумать раньше, но оплошал. Ты делаешь меня слабым, Марьян, а слабых в моем мире уничтожают.

Я отвожу глаза в сторону. Вот мой финал. Нет смысла говорить о ребенке, это добавит ему еще больше головной боли, он будет еще более ранимым.

— Соболь! — раздается насмешливый голос Ясина за спиной Германа. — Я тут немного подумал, пришел к выводу, что бонус мне все же причитается.

Герман останавливается. Чувствую, как все его тело напрягается. Осторожно меня опускает на ноги, подталкивает к Косте, который стоит неподалеку от нас.

— Иди, — одними губами командует, я мотаю головой, хватаюсь за его руки, морщась от боли.

Его глаза приказывают помощнику меня забрать, Костя мигом оказывается рядом. Еще больше упираюсь, когда замечаю, как помощник передает Герману пистолет. Смотрю на Тимура, он широко улыбается, стоит в расслабленной позе, тоже держа в руке пистолет. С его стороны стоят его люди, с нашей стороны — люди Германа. Люди Аркадия Леонидовича либо ликвидированы, либо перешли на сторону Ясина.

— Герман, нет! Прошу тебя! Пожалуйста! — о чем я его прошу, умоляю, без понятия, только плохое предчувствие скребется изнутри, заставляя меня удерживать Соболя возле себя.

— Марьяна, иди, — разжимает мои пальцы на своих запястьях. Толкает на Костю, тот старается меня крепко удержать, не беспокоя раненую руку.

— Герман! Нет! — хочется кричать во весь голос, а получается одни хрипы и жалкие всхлипы. — Я люблю тебя, — как заклинание признаюсь, лицо Германа искажается гримасой боли, словно ему больно это услышать.

— Марьян, пошли, — Костя тянет меня, а я все еще надеюсь, что случится какое-то чудо.

Он отворачивается, я дергаюсь за ним, но меня удерживают. Меня тащат к машинам, а я все кручу головой, все еще смотрю в спину удаляющегося Соболя.

Боже, храни его.

Костя старается быть аккуратным, но все же проявляет силу. Он запихивает меня на заднее сиденье, задев раненое плечо. Глухо вскрикиваю, прижимаю к телу руку, прикусываю губу. Водитель сразу же блокирует со всех сторон двери.

Оглядываюсь назад.

Герман неторопливо подходит к Тимуру, со стороны они выглядят вполне спокойными и безобидными, если не считать в руках оружия. Ясин все время улыбается, смеется. Соболь стоит ко мне спиной, поэтому я без понятия, какие эмоции отражаются у него на лице.

Страх за себя. Страх за любимого человека. Страх за ребенка. Страх заставляет меня не мигая смотреть на двух мужчин, у которых в руках оружие, власть, уверенность в себе. Мне страшно представить, что начнется, если один из них поднимет руку и выстрелит. Хочется верить, что все останутся на своих местах, но вряд ли, вряд ли... Люди той или иной группировки спокойно перейдут на сторону победителя.

Выстрел. Громкий выстрел. Я вздрагиваю. Моргаю, не понимаю, что произошло. Водитель оборачивается, потом открывает дверку и выскакивает из машины. Я не решаюсь. Герман и Тимур все еще стоят друг напротив друга, но отчетливо вижу, как на груди Ясина расползается красное пятно. Его шатает, как пьяного, но все еще стоит на ногах. Он продолжает улыбаться.

Не дышу, заметив, как Германа тоже ведет в сторону. Неужели... Мне страшно заканчивать мысль. Мне не с первого раза удается открыть дверку и вылезти из машины.