— Тебе надо поесть. Несколько дней нужно соблюдать постельный режим, — обманчиво спокойно говорит, заправляет за ухо волосы, возвращает меня на подушки.

— Но у меня ничего не болит, — протестую, садясь на кровати. — И есть не хочу.

— Сегодня ты проведешь день в постели, завтра посмотрим. Я попрошу Розу принести тебе еды, — встает, смотрит на меня сверху. Не верю его улыбке на губах, не верю безмятежности на лице.

— Ты побудешь со мной? Давай посмотрим какой-нибудь фильм, раз сегодня мне запрещено вставать.

— Мне нужно уехать по делам, Марьяна, — дикое желание удержать его, не позволить выйти из дома возникает резко и внезапно. Как животное, за версту чую опасность, которая коварно подстерегает его где-то за поворотом. Враги не дремлют, они зорко следят за каждым его шагом.

— Остаться дома! — умоляюще смотрю ему в глаза, в них на секунду возникает растерянность, но тут же исчезает.

— Я вернусь вечером. Не переживай.

— Герман, они только и ждут, когда ты выйдешь к ним. Я, конечно, ничего не знаю, но осознаю все это...

— Марьяна, — смеется, подходит к кровати, протягивает руку к моему лицу. — Не драматизируй. Отдыхай и ни о чем не думай. Если не уснешь, мы обязательно посмотрим выбранный тобой фильм, — нагибается, целует в лоб.

Хватаю его за запястья, удерживаю.

Я боюсь. Ужасно боюсь, что, возможно, это последняя наша встреча. Всматриваюсь в его лицо, пытаюсь запомнить все до мельчайших подробностей. Сердце обливается кровью.

Как мне жить без него? Как?!

— Я буду тебя ждать, — голос предательски срывается, Герман укоризненно качает головой, осуждает взглядом за впечатлительность. Поглаживает щеку, очерчивает губы, убирает руку.

— До вечера.

Он уходит, а я мысленно рвусь за ним следом. Откидываю одеяло в сторону, опускаю ноги. В теле еще присутствует слабость и некая ватность, но я заставляю себя встать. Хотелось бы подбежать к окну, боюсь не успеть еще раз на него взглянуть, медленно передвигаюсь. Опираясь о стену, одергиваю шторы и тюль в сторону.

Герман уверено направляется к одному из трех джипов. Костя распахивает заднюю дверку. На секунду замирает перед помощником, о чем-то разговаривают. Костя кивает головой, Соболь садится в машину. Небольшой кортеж трогается с места.

Боже, храни его. Пожалуйста, пусть он вернется домой.

Я не знаю молитв, но сейчас мне хочется прочитать «Отче наш». За грешников не молятся, но что если это самый дорогой для сердца человек? Что если к нему тянется душа?

У меня совсем падает настроение. Мне не хочется ни есть, ни пить, но я заставляю себя что-то съесть, ибо понимаю, Герману сообщат о моей голодовке, ему это не понравится.

Бесконечно смотрю на часы. Минуты словно издеваются надо мной, внезапно превращаясь в вечность. Пытаюсь уснуть, но воображение рисует ужасные картины, в ушах стоит свист от пуль. По телевизору ничего интересного не нахожу. Хочется с кем-то поговорить, а не с кем. Диану грузить проблемами не позволяет совесть, она ведь Адаму расскажет, тот сразу же запретит появляться на пороге его дома, почуяв опасность.

Чтобы хоть как-то убить время, набираю себе ванну с пеной. Недавно посмотрела время — одиннадцать вечера. Германа по-прежнему нет дома, по новостям о разборках не говорят, звонить ему и беспокоить — хочется, но сдерживаюсь. Вода успокаивает, плюс я накапала лавандовое масло. Прикрываю глаза, пытаюсь как-то разложить свою жизнь по полочкам.

Смогу принять его жизнь? С трудом, но смогу. Теперь буду слушать его требования, четко их выполнять. Герман ведь знает, как обезопасить меня и себя. Не нужно создавать лишних проблем. Я ведь должна была предвидеть последствия своего желания выйти с ним в свет. Не глупая же, работала в структуре, но позволила себе превратиться в взбалмошную девицу с чертами истерички. Последние годы совсем вытрепали мне нервную систему... Родители, акции, Соболь, женихи, побег в США, попытка вернуться в прежнюю жизнь...

— Как водичка? — вздрагиваю от низкого голоса, чуть не нырнув с головой. Хватаюсь за края ванны, смотрю на подошедшего Германа.

— Ты меня напугал, — тихо признаюсь.

— В моем доме тебе бояться нечего. Я присоединюсь? — вопросительно изгибает бровь, расстегивая рубашку.

Киваю. Ванная большая, свободно уместит двоих.

Жадно рассматриваю его обнаженное тело, ища синяки, порезы, ранения. Ничего подобного нет. Красивое рельефное тело, притягивающее взгляд. Немного худощав, но когда ему нормально есть, да еще стрессы такие в жизни.

Приподнимаюсь, жду, когда Герман займет мое место, а я устроюсь у него на груди. Для нас двоих воды оказывается слишком много, переливается за бортики, его одежда, валяющая на полу, сразу же намокает.

— Как дела? — осторожно спрашиваю, поглаживая пальцами его ключицы, яремную впадину. Он лежит с закрытыми глазами, губы расслаблены, а руки методично поглаживают мою поясницу.

— Нормально.

Его тон не располагает к разговору, я больше не задаю вопросы. Уже хорошо, что вернулся домой. Живой, без повреждений, и сейчас со мной.

Семь ночей без него. Семь дней без него. Он есть, но я его не вижу, не чувствую, просто знаю, что приходит домой, ложится рядом. И до того, как я открываю глаза, исчезает, как мой сон.

Я даже не могу возмутиться, высказать недовольство, потому что понимаю, с чем все это связано. Или с кем. Ради чего. Или кого. Приходится именно этими мыслями себя поддерживать, нагружать себя работой, лишь бы не сойти с ума от неизвестности.

Сегодня вот не спится. Нагрела себе молока, забралась с пледом в уютное кресло, сижу в спальне перед окном. Слышу шаги, выпрямляюсь. Хочется обернулся, убедиться, что все в порядке. И все же страшно. Вдруг увижу в его глазах совсем не то, что мне хочется.

— Ты не спишь? — голос тихий, спокойный.

Подходит к креслу, нагибается, целует в макушку. Его ладонь ложится мне на плечо, скользит по руке, исчезает. Хочется попросить его не убирать руку, но Герман садится на пуфик для ног передо мной.

Выглядит уставшим, но в уголках губ улыбка. Кладет ладони мне на колени, смотрит на свои пальцы. Вопросительное молчание ждет своих ответов, но Герман не спешит отвечать. Вместо этого вскидывает на меня глаза. Я вздрагиваю, неуверенно улыбаюсь. Сердце екает, тает. Его серые глаза смотрят на меня с непередаваемой нежностью. Так смотрят мужчины на своих любимых женщин. На тех, кто заменяет им Вселенную.

— Поцелуй меня, пожалуйста, — просит шепотом, поймав мои пальцы, сжимает их. — Пожалуйста...

Подаюсь вперед, освобождаю свои пальцы, обхватываю его за щеки и осторожно целую. Робко, неуверенно, словно в первый раз. Словно это первый поцелуй между нами. Он пропитан невинностью и каким-то волнительным трепетом влюбленности.

Обнимая за талию, тянет на себя. Я оказываюсь на полу, на коленях. Целует ласково и немного напористо, целует самозабвенно. От этого поцелуя все тело вибрирует на волне чувственности.

Стаскиваю с него пиджак, пытаюсь расстегнуть рубашку, пальцы плохо слушаются. На мгновение отстраняется, снимает с меня футболку. Опускает горящий взгляд на обнаженную грудь. Ласкового очерчивает большим пальцем сосок. Урывками дышу.

— Ты очень красива. Очень... — голос с хрипотцой низок, звучит очень возбуждающе. — Твоя кожа такая нежная... Ничего нежнее не трогал, — как пианист, играющий на рояле, пробегается пальцами по груди, поднимая их к шее.

Нагибается, целует изгиб между плечом и шеей. Ведет губами вверх, трется носом об мое ушко. Я смеюсь, прижимая плечо к щеке. Щекотно ведь.

— Ревнивая? — шутливые нотки заставляют застыть и вглядеться в его глаза. Не отводит их в сторону, опускает на мои губы. — Так бы и целовал бесконечно эти губы.

— Мне кажется, ты заболел, — прикладываю ладонь к его лбу, кожа теплая, не горит. Поведение все же странное. Усмехается, встает на ноги и заставляет меня подняться. Тащит в сторону кровати, но не толкает на нее, а разворачивает к себе.