— Кстати, — говорю я Эрику, — я знаю, у вас любят собак. Вокруг сколько угодно скочей, фоксов, терьеров, шпицев, спаниелей, такс, но почему-то во всей Дании я не видел ни одного знаменитого датского дога.

— И вряд ли увидишь. Ведь у нас в городах налог на собаку взимается в зависимости от ее роста. За этим полиция следит очень строго. За высокого пса приходится платить намного больше, чем за низенького. Но народ приспособился, нашел лазейку: собаки у нас перестали расти в вышину, они растут только в длину, — объясняет он.

…Копенгаген встречает нас новым потоком велосипедистов. День склоняется к закату, и люди разъезжаются по домам после работы.

Велосипедов столько, что перейти улицу в неуказанном месте пешеходу невозможно. Не преуменьшает ли официальная статистика, утверждая, что на двоих датчан приходится один велосипед? Вместе с обыкновенными велосипедами в этом потоке катятся и трехколесные с фургончиками, в которых рассыльные развозят хлеб и другие товары из магазинов и в магазины. На многих фургончиках — рекламные надписи или фамилии владельцев предприятий. Велосипеды самых разнообразных форм, фирм, марок и расцветок.

Настоящая «велосипедная симфония».

Вот проехала женщина с ребенком в корзинке, прикрепленной у руля.

Мороженое, которое усердно смакует мчащийся с работы паренек, не мешает ему быстро вращать педали. Диву даешься, как все они ловко ездят, лавируют среди машин, не сталкиваясь, не наезжая друг на друга.

Перед закрытым светофором поток в одно мгновение останавливается.

Велосипедисты стоят так плотно один к другому, почти без интервалов, что даже и тогда, когда движение замирает, все равно перейти улицу можно только на перекрестке…

Обилие велосипедов создает свою психологию. Сидящий в корзинке за сиденьем матери карапуз мечтает о трехколесном велосипеде. Восседающий на трехколесном с нетерпением ждет того дня, когда ему подарят пусть детский, но двухколесный. Подросток, владелец «взрослого» велосипеда, собирается на каникулах объехать на нем всю страну и уже мечтает о мопеде.

Мой друг художник Херлуф Бидструп совершенно прав, сказав: «Дания — маленькая страна, густо населенная велосипедистами».

Кстати, я узнал, что велосипеды оказались незаменимым мирным оружием и во время забастовок, когда конная полиция кидается разгонять демонстрантов. Забастовщики бросают перед собой на землю велосипеды, и лошади как вкопанные останавливаются: умные животные, наверное, боятся, ступив на колесо, поранить ноги стальными спицами.

Здравствуй, Дания! Снова и снова повторяю я эти слова. Если раньше эта страна была для меня лишь географическим понятием, оживленным тенью великого сказочника, то сейчас Дания — прежде всего друзья, друзья гостеприимные, верные.

В первый мой приезд сюда, лет десять назад, телефон в гостинице молчал, казалось, враждебно. Не было номера, по которому мог бы откликнуться знакомый голос. Сейчас же телефон дружелюбно требователен: звони! И я набираю номера и слышу добрые голоса друзей.

— Приезжай сегодня же! — говорит Ханс Шерфиг.

Уже много лет известный датский писатель Ханс Шерфиг живет километрах в двадцати от Хельсингера — Эльсинора, «города Гамлета», и Хольгера-Данске — и в часе езды от Копенгагена. Он занимает старый крестьянский дом, которому добрых сто лет. В деревне жить дешевле — не надо ежемесячно вносить квартирную плату, которая здесь непомерно велика…

— Трудно быть объективным, когда пишешь о другой стране, — сказал мне, улыбаясь, Шерфиг, когда мы впервые встретились у общих знакомых в том доме у Королевского парка, где некогда жил директор театра, к которому, придя из Оденсе, заявился Ханс Христиан Андерсен. — После женитьбы я привез сюда свою молодую жену (она уроженка Вены), — продолжал он, — и, разумеется, в первый же день захотел показать Копенгаген. С чего начинается знакомство с этим городом?

Шерфиг показал на пепельницу, где изображена бронзовая девушка с рыбьим хвостом, взобравшаяся на большой камень у набережной…

— Так вот, я повел Эльзу знакомиться с Русалочкой. Только мы подошли к ней, как из воды на берег выползает морячок. Он только что участвовал в драке, и противники для охлаждения бросили его в воду. Увидев меня, моряк поднял приветственно руку и радостно завопил: «Здравствуй, Ханс!» Я быстро увел жену от моря, а она с укором спросила: «Почему ты меня не предупредил, что все алкоголики в Копенгагене твои друзья?» Мы сняли квартиру случайно на одной улице с домом для умалишенных. Они обычно прогуливались поблизости. И в первом же письме к матери в Вену Эльза написала, что Копенгаген город приятный, но датчане, по всей видимости, народ вырождающийся: на улице встречаешь очень много слабоумных… Тогда я переменил квартиру. Новое наше жилье на этот раз оказалось вблизи от дома инвалидов. И во втором письме к матери Эльза сообщала, что она ошиблась: среди датчан есть немало умных людей, но, к сожалению, слишком много безруких и безногих. Больше четверти века живет она в Дании и о чем теперь пишет матери, я не знаю, — и Шерфиг улыбается доброй, так располагающей к нему улыбкой…

С тех пор мы с Хансом встречались не раз, и вот сейчас мой приятель, археолог и журналист Эрик, за рулем своей ярко-красной малолитражки мчит нас из Копенгагена во Фреденборг к Шерфигу.

Эрик только что вернулся из Орхуса, где в городском театре в его переводе уже второй год с успехом идет «Снегурочка» Островского.

До времени, назначенного Шерфигом, у нас больше часа, а точность скандинавов всем известна. Но на нашем пути — «Луизиана», известная картинная галерея.

Рассказывают, что у богатого сыровара было три жены. И случайно ли вышло или он нарочно подбирал, каждая из них носила имя «Луиза». В память ли о первой, в честь ли третьей он назвал свою усадьбу, стоящую в вековом парке на живописном берегу Эресунда, «Луизиана». Усадьбу эту перекупил другой сыровар, нынешний хозяин, и построил у самого берега пролива одноэтажные выставочные павильоны. В архитектуре их гармонично сочетается кирпич, дерево и стекло.

Идешь по кирпичным полам, под бревенчатыми балками выстеленного буковыми досками потолка, останавливаешься перед просторно развешанными картинами современников и все время ощущаешь за спиной, стоит лишь обернуться, дыхание моря. Через стеклянные стены видны высокие дубы и вековые буки, раскинувшие свои ветви над зеленеющими газонами, и проходящие по проливу океанские суда, белокрылые яхты, и противоположный берег — Швеция.

Несмотря на то что недавно открытый музей современной живописи «Луизиана» отстоит в тридцати километрах от города, в Хумлебеке, он стал ныне самым посещаемым музеем Дании. В прошлом году в нем побывало двести сорок четыре тысячи человек, в то время как расположенную в центре города на проспекте Ханса Христиана Андерсена «Глиптотеку» посетило сто шесть тысяч, а прославленный Музей Торвальдсена, тоже в центре Копенгагена, и того менее — восемьдесят тысяч человек.

Минуты в залах «Луизианы» проходят с такой быстротой, что не успеешь оглянуться, они уже сложились в час. И уже надо торопиться, чтобы не опоздать.

Когда я впервые приезжал к Шерфигу, он, чтобы мы с Эриком не сбились с пути — от железной дороги до его хуторка около трех километров лесом, — встречал нас на полустанке, вместе с двенадцатилетней дочуркой Кристиной.

Еще в поезде Эрик полусерьезно, полушутя сказал, что Шерфиг лечил свои глаза за счет тюремной администрации.

И вот тогда, шагая по дороге, которую с обеих сторон обступили высокоствольные буки, я спросил Шерфига, как это случилось.

Утром самого длинного дня в году, когда гитлеровские полчища перешли границы Советского Союза, датские власти арестовали вместе с другими коммунистами и Ханса Шерфига.

Больше года он находился в заключении. И без того слабое зрение все ухудшалось и ухудшалось. Тогда его перевели в тюремную больницу.

Вскоре гитлеровцы потребовали, чтобы датские власти передали им всех политических заключенных для отправки в немецкие концентрационные лагеря…