Командир группы Клаус стал закладывать взрывчатку. Это было легко и не потребовало много времени. Модели, на которых они практиковались в Англии, — точная копия здешней установки.

Но вот запалы зажжены. Охраннику приказали бежать, а сами быстро через окно выскочили во двор.

Они успели отойти метров тридцать от цеха, когда раздался взрыв.

Выбежав через раскрытые железнодорожные ворота, остановились и прислушались. По-прежнему тишину нарушал только глухой шум работающих машин.

Снова начался снегопад, заметающий все следы… Нужно было скорее уходить к шведской границе. Перед самой границей они сняли воинские мундиры и перешли ее в одном белье.

Останься они в форме, шведы интернировали бы их, а так шведские пограничники могли сделать вид, что верят, будто это гражданские беженцы, имеющие право политического убежища…

Так была совершена эта важная по своей значимости в истории войны диверсия.

…Когда на другой день после этого на завод прибыл командующий немецкой армией Фалькенхорст и осмотрел все на месте, у него невольно вырвалось:

«Отличная работа!..»

Рация Кнута Хаугланда передала в штаб, за море, сообщение: уничтожено 3000 фунтов тяжелой воды и важнейшие части концентрирующей установки. Ни одной жертвы…

Просто удивительно, до чего точно, пунктуально, «шаг в шаг» выполнен был заранее разработанный план.

В штабе считали, что они предусмотрели все детали операции, и сообщение Кнута Хаугланда, казалось, подтвердило это…

— Ведь я радировал, — говорит мне с усмешкой Кнут, — и, как положено, военным языком, «обезвредили охранника», а на самом деле тот и не сопротивлялся. Он был настолько близорук, что обезвредить его было очень просто. Отняли очки — и делу конец, а когда зажгли запалы, вернули их и сказали: «Смывайся, беги!..»

В ответ на радио из штаба пришел приказ двоим из группы Хаугланда вернуться в Англию через Швецию, а ему еще с одним товарищем остаться и выполнить новое нелегкое задание.

— Когда оно было закончено, — рассказывает Кнут, — я в штатской одежде, с «правильными» документами в кармане пиджака отправился через Осло в Швецию. А оттуда вернулся, как говорится, в «исходное положение».

— Три кинофирмы предлагали поставить картину о другом эпизоде моей жизни, — говорит мне Хаугланд, — но я решительно отказывался… Хотелось начисто забыть про войну, про стрельбу, про кровь. Я не желаю стать персонажем американизированных боевиков. Но в третий раз, когда за дело взялся режиссер Скоуэн, я согласился, потому что он замыслил фильм не героический, не приключенческий — со стрельбой, а психологический, гуманный, обращенный к юношеству. Скоуэн как бы подслушал некоторые мои мысли. И я подумал: молодежь должна знать, через что мы прошли, что передумали, что пережили, чтобы никогда не повторялось безумие войны!

Однажды я вышел из «трубы», чтобы проинструктировать двух товарищей, как обращаться с рацией (вам ведь известно, что я со своей радиостанцией скрывался в вентиляционной трубе центрального родильного дома Осло), и у двери чуть не столкнулся с человеком, который, увидев меня, отпрянул и быстро пошел прочь. Уходя, он то и дело оглядывался. Это меня насторожило. Вечером я вернулся поздно… И опять чуть не столкнулся с тем же человеком, который словно дежурил у двери. Все стало ясно — меня выследили. Я зашел к главному врачу, который приютил меня, и сказал:

«Нужно бежать. Шпик дежурит у дверей».

Врач подвел меня к окну и в щелочку показал:

«Этот?»

По тротуару взад и вперед ходил человек, с которым я дважды чуть не столкнулся.

«Он».

Тогда врач засмеялся, хлопнул меня по плечу и сказал:

«Погоди, придет время, и ты будешь так же ходить под окнами нашего дома! Это отец ребенка, который с часу на час должен родиться!..»

В то время я даже не был женат… А вот сегодня я, как предсказывал врач, действительно так же бродил под окнами этого дома… У меня родилась дочка — доктор мне позвонил час назад… Это тот же самый врач. Я тогда сказал ему, что если будет даровано мне судьбой дожить до часа, когда родится мой ребенок, то я доверю лишь ему… Так и получилось. Удивительная вещь — жизнь! Я надеюсь, вы простите меня за то, что наша беседа будет короче, чем предполагалось. Ровно в четыре я должен быть в родильном доме.

Те три часа, что нам оставались, Кнут посвятил рассказу о своих похождениях в том самом родильном доме, куда он сегодня должен был пойти на первое свидание с дочкой.

Впрочем, о жизни Хаугланда в вентиляционной трубе лучше всего рассказать по порядку.

16 ноября 1943 года сержант-радист Кнут Хаугланд, пропоров свинцовые осенние тучи, приземлился с парашютом вблизи от Конгсберга… Немногим больше года прошло с ночи первой «высадки» близ Рьюкана. Он считал себя уже очень опытным в этом деле человеком и задание казалось ему не слишком сложным — связаться с командующим силами Сопротивления на норвежской земле…

— Но именно в тот раз у меня и расшатались нервы, — говорит Хаугланд. — После приземления я пошел в горы и быстро нашел хижину, где должен был ночевать… Заснул я крепким беспечным сном, каким спят люди, когда опасность уже позади. Но стоит на войне забыть о ней, как она здесь.

Проснулся оттого, что кто-то толкнул меня. Я открыл глаза. На меня было направлено оружие. Больше я ничего не видел: ударили по глазам, потом чем-то тяжелым по голове. Три немца скрутили меня, прежде чем я успел опомниться. Сорвали пистолет. Взяли рюкзак. Они сразу поняли, что я за парень… Но не убили, потому что получили приказ доставить в гестапо в Осло… Зато по пути и в комендатуре Конгсберга били еще и поиздевались надо мной вдоволь.

Вывели меня из комендатуры Конгсберга в три часа ночи, чтобы к рассвету доставить в столицу. Четверо сопровождающих — с пистолетами. По охраннику с каждого бока, один впереди, другой со спины.

Спасти могло только чудо! Но меня спасло то, что терять-то было уже нечего, а они оплошали — не надели наручников. И, когда мы вышли на лестницу, на площадку второго этажа, я вдруг рванулся вперед и сделал большой прыжок вниз! Раздались выстрелы… Но промахнулись… Я выскочил на улицу и побежал за угол, за другой. Какое счастье, что было так темно, как бывает безлунной ноябрьской ночью!.. Городок я знал отлично, а они были здесь чужаками. Я бежал в горы, где должны были встретить меня товарищи. Откуда только взялись силы… Правда, я отлично выспался в хижине… Шел весь следующий день без остановки и встретил друзей… Рассказал им обо всем… Впрочем, и моя одежда, и лицо были достаточно красноречивы. Товарищи спрятали в укромное место все, что могло навести на след…

Хаугланда подпольщики выхаживали, пока он совсем не оправился, и только после Нового года, в начале января, он смог появиться в Осло.

— Хотя я и не женщина, но меня поместили в государственную центральную женскую больницу, в родильное отделение, к доктору Финну Бё… Ну, а об остальном вы знаете…

Вместе с доктором Бё Хаугланд прошел по всем этажам больницы, чтобы наметить пути для бегства в случае опасности.

На чердаке Хаугланд обратил внимание на вентиляционную трубу, которая проходила через все здание и заканчивалась каморкой, где мог поместиться один человек. Это и стало его резиденцией.

Из больницы Хаугланд регулярно передавал по своей рации в главный штаб все стекавшиеся к нему сведения. Изредка выходил инструктировать.

Но, разумеется, немцы вскоре забеспокоились. Начали отыскивать неизвестную рацию.

Пришлось менять и время работы, и шифры. Но все ближе и ближе гестаповцы подбирались к родильному дому.

— Однажды, когда они явились с облавой, — продолжал Кнут, — доктор облачил меня в белый халат и как ассистента повел в самое безопасное место — в родильное отделение. И, когда туда вошли немцы, я помогал ему в его почетной работе. Я здесь был олицетворением войны со всеми ее несчастьями, смертями, женщины же представляли жизнь и будущее. Здесь я воочию увидел и цель нашей борьбы — мир, семья, спокойствие детей. Словом, то, из-за чего я рисковал собой. «Имею ли я право оставаться тут и ставить под угрозу их жизни, наше будущее? — спрашивал я себя. — Нет! Я должен уйти в другое место». И потом еще я думал о том, выпадет ли на мою долю когда-нибудь счастье самому стать отцом или раньше… — И Хаугланд проводит рукой по шее.