Как в те годы, когда большевики были загнаны в подполье и свои съезды и конференции могли проводить лишь за границей, так и финские коммунисты, когда реакция заставила их уйти в подполье, собирали свои съезды за рубежом, в той же Швеции и — долг платежом красен — в Советской России. Предстояла конференция Финской компартии… А затем… Впрочем, все по порядку.

Айно Пессонен и Вейкки — подпольная кличка Вилле Ойянена — было поручено организовать отъезд Отто.

— Как ты переносишь качку? — спросил Вилле. — Что, если махнуть на моторке морем на Стокгольм?

Путь этот, конечно, опасен. Но он казался им и надежнее.

— Буду откровенна: я видела, что и за мной уже установлена слежка, и мне тоже хотелось скорее покинуть Хельсинки. Если бы меня поймали, несдобровать — десять лет каторги, самое меньшее!

В январе восемнадцатого года на башне Рабочего Дома в Хельсинки зажегся красный огонь. Это было сигналом к пролетарской революции. Восставшие рабочие быстро захватили власть, организовали революционное правительство — Совет Народных Уполномоченных, душой которого были испытанные рабочие лидеры Отто Куусинен и Юрьё Сирола. В разгоревшейся гражданской войне Красная гвардия на всех фронтах теснила белогвардейцев. Но судьбу революции решили призванные белыми войска Германской империи. Революция была разбита. В стране воцарился белый террор. Молодая, созданная уже после революции компартия была загнана в глубокое подполье.

В дни рабочего восстания Айно, старшую приказчицу большого мануфактурного магазина Паррконена, где она заведовала отделами трикотажа и гардин, товарищи послали работать кассиром в Финском банке.

— И немало денег выдала я оттуда на нужды Красной гвардии. Пачку за пачкой… На мне уже висел заочный приговор.

— А тебя не закачает? Море все-таки… — снова спросил Вилле.

Нашли удобный баркас. Сторговали его. Вилле, экономя, купил подержанный мотор. И, в то время как он разбирал и снова собирал его, читал и перечитывал правила обращения с ним, Айно написала письмо товарищам в Швецию, между строк которого невидимыми «чернилами» — лимонным соком — намечены были место и дата встречи. Сегельскяри. Самый южный островок в шхерах Финляндии, в районе Ханко. Туда — из Хельсинки немногим больше ста километров — они и собирались дойти на своей моторке… И с этого островка, на котором с давних пор стоял лоцманский знак, их должны были переправить в Стокгольм уже шведские друзья. Стокгольм подтвердил условия принятия.

И в первое июньское воскресенье около баркаса на пристани Хиеталахти с рассвета — а июньские ночи короче воробьиного носа, не успеет в одном краю неба погаснуть вечерняя зорька, как в другом зажигается утренняя, — Вилле уже возился с мотором. А по пристани вместе с хозяйкой конспиративной квартиры, держа в руках тяжелую сумку с продуктами, прохаживалась Айно, то и дело поглядывая на мыс, из-за которого должна была появиться лодочка.

С мотором что-то не ладилось.

И вот наконец из-за мыса появилась долгожданная лодочка… Ослепительно белая. Только что выкрашенная. На веслах — брат хозяйки последней квартиры, где Айно поселила Куусинена. На корме…

Не знай Айно заранее, что в лодке должен быть Куусинен, она бы его ни за что не признала в этом примостившемся на корме ярко-рыжем человеке. Если Айно и Вилле в своей будничной одежде нисколько не отличались от прочих обывателей, то Отто, по их мнению, был слишком уж переконспирирован. Поверх обычного костюма он напялил другой, поношенный. Булавки скрепляли дыры на старом, продранном свитере. И сразу бросилось в глаза, что сапоги не по ноге — велики…

— В них уместился бы еще один человек! — сказала Айно…

Нет, никто никогда в этом рыжем оборванце не признал бы популярнейшего лидера рабочего класса Финляндии, обычно такого подтянутого, магистра философии, депутата парламента, одного из организаторов компартии. Полиция знала также, что Куусинен вошел в руководство Коммунистического Интернационала, в создании которого принимал деятельное участие.

В своем «новом» одеянии он совсем был не похож на разосланную охранкой фотографию и «особые приметы». Это было прекрасно.

А что касается цвета глаз, то у девяноста из ста финнов глаза голубые или серые.

Вдруг мотор затарахтел — заработал. Вилле выпрямился и торжествующе поглядел на товарищей. Но не успели Айно и Отто положить свои сумки в баркас, как мотор зачихал, закашлял и заглох.

— Издевательство! Сатана-перкала! — выругался Вилле и снова нагнулся и стал колдовать над мотором.

А тот снова зачихал и заглох.

Солнце уже поднялось. Морская гладь голубела. На набережной появились прохожие.

Надо немедля что-то предпринимать… Отправляться в дальний путь на тяжелом баркасе с неисправным мотором рискованно! Сидеть на берегу или возвращаться обратно в квартиры, за которыми уже установлено наблюдение, не менее опасно…

— Оставим тут ко всем чертям баркас с мотором, а поедем на этой лодочке, — вдруг предложил Вилле. — Мы в ней легко разместимся. Собственный мотор всегда надежней. Не подведет. Была бы сила и упорство. — И он пощупал свои бицепсы.

Что и говорить, Вилле Оянен не только красивый парень, не только настоящий революционер, но еще и первоклассный спортсмен. Гимнаст. Он одно время даже преподавал гимнастику. А Куусинен хотя тоже не из слабых, но, конечно, в силе уступал ему. К тому же месяцев восемь он просидел взаперти, не выходил на воздух. И рыжие волосы только оттеняли бледность его щек.

— Ну, а я хотя на лодке никогда дальше прибрежного острова Сеурасаари не добиралась, была согласна с Вилле, — вспоминает Айно.

Обычно такой неразговорчивый, тут он разговорился.

— На маленькой гребной лодочке даже безопаснее — никто не подумает, что на ней едут в Стокгольм. Слишком уж это рискованным покажется. Большую, да еще моторную, скорее заподозрят.

— Люблю людей, которые не только знают, что надо делать, но и умеют думать! Собственный мотор так собственный мотор! — одобрил Куусинен предложение Вилле.

Сказано — сделано.

Белая лодка отвалила от пристани. На весла сел Куусинен. Айно — на носу. На корме Вилле взял в руки рулевое весло… Грести решили по очереди, сменяясь через два часа…

— Молодые мы были. Лодочка наша сначала легко пошла! Вышли из Сандвикского заливчика, оставили справа Западную гавань. Слева сосновый бор на острове Лаутасаари. И вот уже и Сеурасаари — дальше его никогда мы на лодке не заплывали!

Море закрыто островами, вода гладкая, как на озере. И солнышко ослепительно дробится на воде. День воскресный — кое-кто на лодках уже выехал. Ловят рыбу. И Сеурасаари вот уже позади. Но долго-долго, куда ни повернись, виден покрытый серебристыми звездами синий купол кафедрального собора. Куусинен пристально вглядывался в него.

Давно ли Сенатская площадь перед собором бушевала митингами. А слева от собора на этой площади университет, где он был студентом, где защищал магистерскую диссертацию об эстетике Гегеля. Город, четырежды избиравший его депутатом парламента, город, где каждый камень помнит его! Прощай, Хельсинки!

Миновав Сеурасаари, Айно вынула из сумки припасенные морские карты с нанесенными на них фарватерами. Островки, заливы, островки — сколько их, без числа! Извилистые проливы, фьорды, и снова большие и маленькие, как точечная сыпь. Заплутаться тут куда легче, чем разобраться…

Айно передала карты Оянену, и он углубился в них.

— Что вы понимаете в картах! — подтрунивал над товарищами Куусинен. — И без них заблудитесь!..

Но когда Вилле и Айно рассказали ему, что вот за тем островком надо повернуть ближе к берегу и тогда откроется широкий пролив, а там, миновав мыс, на котором стоит лоцманский белый знак, следует рулить налево и выйдешь в открытое море — и Отто вскоре увидел, что все так и есть, — он с удивлением сказал:

— Да, вы неплохо разбираетесь в вехах… Мореходное дело много потеряло оттого, что вы ушли в революцию!