Губернатору пришлось уступить.

— Это была, наверное, первая революционная демонстрация, в которой ты принимал участие?

— Нет, это была Герд, — серьезно отвечает Адам. — А я родился позже, когда отца назначили почтмейстером в Ставангер. Там меня действительно мать возила в колясочке на рабочие демонстрации.

Пути губернатора Урбие и почтмейстера Ниссена еще раз скрестились в Москве. Урбие был первым полномочным послом Норвегии в Советском Союзе, когда Ниссен прибыл туда делегатом на конгресс Коминтерна.

И вот теперь дочь губернатора и посла Анналиса Урбие, коммунистка, узница гитлеровских концлагерей, написавшая проникновенную книгу воспоминаний о женском лагере в Равенсбрюке, назначила нам встречу в старинном кабачке художников и артистов «Бломе».

Когда Нансен обратился к правительству с просьбой ассигновать всего лишь пять тысяч крон на лыжный переход через Гренландию, газеты писали, что «было бы преступлением оказать поддержку самоубийце».

— И правительство вняло их голосу, а не Нансену, — рассказывал мне писатель Сигурд Эвенсмуу, когда мы встретились с ним на другой день после посещения «Фрама». — Правда, ученые оказались более благосклонны к нему, — рассмеялся писатель, — Нансен защищал свою докторскую диссертацию за четыре дня до того, как отправился в Гренландию. Идеи его были настолько новы и оригинальны, что почтенные оппоненты просто ничего не поняли. И докторскую степень присудили ему только потому, что он уходил туда, где, по их мнению, неминуемо должен был погибнуть. Но победил тот, кто людям здравого смысла казался безрассудным.

Эвенсмуу, автор нескольких книг и сценариев, сейчас хочет написать сценарий для кинофильма о том, кого Ромен Роллан называл «единственным европейским героем нашего времени», — о Фритьофе Нансене.

В человеке все должно быть прекрасно: и лицо, и одежда, и душа, и мысли, — таково было кредо Чехова. Прообраз этого человека он мог найти в жизни во Фритьофе Нансене, у которого не только лицо и мысли, но и дела были прекрасными. И это прекрасное давалось не само собой, а требовало большой воли, преодоления трудностей, самовоспитания, что особенно было близко Чехову.

Вскоре после выхода книги Нансена о походе «Фрама» у Чехова возник замысел пьесы, посвященной людям, отправившимся к полюсу. Этим своим замыслом он поделился с Книппер-Чеховой и со Станиславским. Одно из действий новой драмы должно было происходить на дрейфующем, затертом во льдах корабле.

Чтобы лучше «войти в материал», Антон Павлович, уже безнадежно больной, решил поехать в Норвегию, на север, в Тромсё. Сопровождать его с радостью согласился отлично владевший скандинавскими языками поэт Юргис Балтрушайтис. Но путешествию этому, намеченному на осень тысяча девятьсот четвертого года, не суждено было состояться. Чехов умер летом.

Нансен прожил с тех пор еще двадцать семь лет. И каких!..

Доктор биологических наук и чемпион мира по скоростному бегу на коньках, профессор океанографии, написавший исследование о китах, лыжник, двенадцать раз подряд завоевывавший первенство Норвегии в беге на дальние дистанции! Великий путешественник-открыватель, талантливый художник, первый из людей пересекший на лыжах считавшуюся до тех пор недоступной человеку Гренландию… Вечный труженик, бессребреник, понимавший, однако, истинное назначение золота… Получив за свою первую работу по зоологии золотую медаль, он попросил, чтобы ее выполнили в бронзе, а разницу в стоимости выплатили деньгами. И на эти деньги он провел четыре месяца напряженной работы на биологической станции в Неаполе.

А когда в 1922 году Нансен получил Нобелевскую премию мира — сто двадцать две тысячи крон золотом, — он, вернувшись из пораженного голодом Поволжья, не задумываясь, истратил их целиком на помощь голодающим русским крестьянам, на орудия и семена для двух показательных сельскохозяйственных станций в России.

Теперь одна из них — совхоз имени Фритьофа Нансена. Этим названием запечатлено в памяти советского народа имя бескорыстного, самоотверженного друга. Так же как гора Нансена на Таймырском полуострове, остров Нансена, отделенный от острова Свердрупа проливом «Фрама» у ледовитых берегов Сибири, — память о подвиге бесстрашного исследователя.

Нансен — народный герой Норвегии, неутомимо ратовавший за независимость своей родины, за отделение ее от Швеции. Первый посол Норвегии в Великобритании. Единственный человек, взявшийся в самый разгар интервенции, в мае 1919 года, передать правительствам Антанты предложение Ленина о мире.

Трудно найти лучший пример органического слияния чувства долга перед родиной с чувством долга перед человечеством, патриотизма — с деятельной любовью ко всем народам…

Да, о нем можно писать десятки романов и сценариев, трагедийных и комедийных, благо, он сам был одарен большим чувством юмора, и все же не исчерпать многогранное содержание его жизни.

Я понимаю увлеченность норвежских кинематографистов. Здесь даже можно пренебречь упреками тех критиков, которые сочли бы неправдоподобным слишком уж «положительный образ этого героя», такого статного, высокого, мужественного, с красивым волевым лицом. И разве в посвящении Фритьофом Нансеном своей книги «Фрам» в полярном море» той, «которая дала имя кораблю и имела мужество ждать», не звучит та лирическая мелодия, которая заполняла его душу?

Но если глубочайшая любовь, соединявшая Фритьофа Нансена с Евой Сарс, всем известна, то мало кто из норвежцев знает о той страничке жизни Нансена, на которой начертано имя замечательной нашей соотечественницы Софьи Ковалевской.

Оказывается, даже Сигурд Эвенсмуу, «проглотивший» уйму книг о Нансене, не знал об этой истории.

…Было это тогда, когда молодой Нансен приехал из Бергена в Стокгольм, чтобы поделиться с замечательным полярным путешественником Норденшельдом планами перехода на лыжах через Гренландию.

Софья Ковалевская ведала в то время кафедрой математики в Стокгольмском университете. Ее друг Норденшельд познакомил Софью Васильевну с молодым белокурым человеком, Нансеном, на льду стокгольмского катка, и сразу же они произвели сильное впечатление друг на друга.

Встречи их участились. Фритьоф посвятил Ковалевскую в свои замыслы, она верила, что он осуществит то, что до сих пор не удавалось никому, даже Норденшельду, восхищалась им и страшилась за его жизнь.

Через некоторое время она написала своей подруге: «Я нахожусь в настоящую минуту под влиянием самого увлекательного и возбуждающего чтения, какое мне когда-либо случалось встречать. А именно, я получила сегодня от Н. небольшую статью его с изложением плана предполагаемой поездки по льдам Гренландии. Прочитав ее, я совершенно упала духом… Конечно, ничто на свете не в состоянии заставить его отказаться от этой поездки… Он слишком хорош, чтобы рисковать своей жизнью в Гренландии», — добавляла она слова их общего друга Норденшельда, который тоже находил, что работа Нансена «просто гениальна».

«Увы, такова жизнь, — с горечью говорила Ковалевская, иронизируя над своим неожиданным увлечением. — Всегда и во всем получаешь не то, что желаешь, и не то, что считаешь необходимым для себя. Все, только не это. Какой-либо другой человек должен получить счастье, которое я всегда желала себе и о котором всегда мечтала… Должно быть, плохо подаются блюда на великом празднике жизни, потому что все гости берут точно через покрывало порции, предназначенные не для них, а для других. Во всяком случае, — добавляла она, — Нансен, как мне кажется, получил именно ту порцию, которую он сам желал. Он так увлечен своим путешествием в Гренландию, что нет ничего, что могло бы в его глазах сравниться с этим…»

…Через тридцать восемь лет после первой встречи Нансена с Ковалевской корреспондент тбилисской газеты «Заря Востока» Вержбицкий, сопровождавший Нансена в поездке по Закавказью, ночью, лежа рядом с ним на плаще, разостланном на жесткой, как кирпич, земле, в глухой степи под Ереваном, разглядывая южные звезды и смущаясь при мысли, что великий норвежец сочтет его нескромным, все же не удержался и спросил, что тот думает о Софье Ковалевской. После долгого молчания Нансен ответил: