Опять дежурили по очереди. Но, когда под утро груда одежды и хвои зашевелилась и Куусинен высунул из нее рыжую голову, они оба встрепенулись, словно и не дремали.

— Это самое… болезнь, кажется, проходит! — пролепетал Отто. — Я мокрый, как мышь. Насквозь пропотел! — и снова спрятал голову.

Вилле и Айно переглянулись и, с облегчением вздохнув, засмеялись.

— Боязнь за Куусинена еще больше сблизила нас, — улыбнулась она, вспоминая то далекое утро, — а от радости мы просто поглупели. Я думаю, что Отто Вильгельмович раньше нас понял, что мы с Вилле совершаем предсвадебное путешествие. Все не как у людей! Не свадебное. А мы тогда даже и не помышляли, что не пройдет и года, и мы станем мужем и женой. Не до того было, — сказала Айно, с молодым лукавством взглянув на меня.

Наутро Куусинен казался уже совсем бодрым. Термометр показывал 36 градусов, и друзья с новыми силами продолжали путь на запад, к острову (название которого в письме начертано было лимонной кислотой), который они прозвали «обетованным»….

Только бы не спутать его с другим в этом лабиринте, в этом архипелаге больших шхер и малых островков.

Причалив к острову и вытащив на берег «Беляночку», друзья сразу же разложили костер и поджарили на углях тут же выловленную треску. А печень — рыбий жир — сварили в эмалированной кружке.

Айно с детства ненавидела его. Но мужчины выпили с удовольствием.

— Пей, Айно, до дна, до дна пей! — поднес ей эмалированную кружку Куусинен.

Она отвернула голову.

— Свеженький! Вкусно! — сказал Вилле, отпив полкружки, и сказал он это таким «вкусным голосом», что Айно захотелось попробовать. Но, боясь насмешек, она отошла от угасшего костра.

Остров был покрыт молодым смешанным леском — сосна и береза. И еще кустарник — волчья ягода, крушина, черемуха. А главное, казалось, из-под самых корней высокой ольхи изливался прозрачный, холодный ключ. Откуда взялась на этом каменистом островке ключевая вода? А в ветвях ольхи свила гнездо себе какая-то птаха, и счастливый отец семьи, не обращая внимания на людей, то и дело подлетал с приношениями.

Наломав ветвей, друзья соорудили под ольхой шалаш, где троим было не так уж тесно.

Сегодня письмо дойдет до Стокгольма. Завтра его вручат адресату. И тогда сразу отправятся за ними. На дорогу клади сутки. Значит, придется прожить здесь самое большее трое суток. Так прикидывали они, расчисляя часы ночных дежурств.

Одуряя пряным ароматом, цвела черемуха.

— Самое время сажать картофель, — сказал Вилле, церемонно поднося Айно ветку черемухи, на которой за цветами не видно было листьев.

Она знала эту примету и еще другую: когда распускается черемуха, холодно. А распустилась — придут теплые деньки.

Высокое вечернее небо было расписано прозрачными, изнутри светящимися красками, словно радуга расплылась, размыла свои строго очерченные контуры и перемешала, сместила цвета — заполнила весь небесный свод. Такое чудесное небо бывает на Балтике весенними вечерами!..

Куусинен листал газеты. В каждой из них говорилось об Аландских островах.

На Аландском архипелаге, населенном шведами и принадлежавшем ранее Российской империи, впервые в конце семнадцатого года, а в середине прошлого девятнадцатого года вторично было проведено всенародное голосование: в границы какой страны — Финляндии или Швеции — должны быть включены острова. И дважды огромнейшим большинством решали присоединиться к Швеции. Но тогдашние финские правители не согласились с результатами свободного волеизъявления. И по их требованию решение этого, казалось, ясного вопроса передано было на рассмотрение Совета Лиги Наций…

Так вместо моста, соединяющего обе страны, Аландский архипелаг, прикрывающий вход в Ботнический залив, был превращен в яблоко раздора… Но Куусинена этот спор сейчас мало трогал.

Он искал в газетах сообщения об открытии съезда Социалистической рабочей партии в Хельсинки.

— Наверно, еще не успели дать отчет, — предположил Вилле. — Но это хороший симптом! Если бы разогнали съезд и арестовали участников, все газеты обязательно сообщили бы… Как-никак сенсация!.. И долго еще Айно, дежуря у шалаша, слышала, как, укладываясь спать, Отто и Вилле размышляли, рисовали себе картины, как проходит съезд, кто какие речи произносит, кого изберут в руководство, каким большинством будет принята программа.

Если бы они могли предвидеть, что не пройдет и года, как в беседе с иностранными товарищами на организацию финскими подпольщиками-коммунистами легальной левосоциалистической партии Ленин укажет как на пример отличного сочетания подпольной и легальной работы! (Если бы они знали, что на первых же выборах новая партия проведет в парламент 27 депутатов, они, вероятно, спали бы спокойнее…)

Впрочем, сон их в ту ночь был, по свидетельству Айно, таким, что, когда одна зорька за Аландскими островами отплыла и сразу же занялась другая на северо-востоке и наступила очередь дежурить Вилле, она с трудом добудилась его.

Новый день на «обетованном острове» начался песней примуса, на котором закипал душистый, пахнущий сразу и домашним уютом, и дальними странами кофе.

— Не знаешь, кто изобрел примус? — спросила Айно.

— Какой-то швед, — отозвался Куусинен. — Неблагодарные — мы не помним фамилий тех, кто облегчает жизнь людей. Ну кто, например, изобрел простой настенный выключатель? Колесо? Лыжи? Восковую свечу? Блесну? Иголку?

— Зато я знаю, кто позавчера купил ее, — отозвался Куусинен.

— А я знаю, — в тон ему сказал Вилле, — что сейчас мы снова пустим ее в дело!

— И я знаю, что если будет клёв, то вы для разнообразия получите на обед уху!..

Рыба клевала хуже, чем вчера, но на уху хватило, да еще какую наваристую!..

Разморенные обедом, они сидели на солнечном припеке около «Беляночки». Лодку поставили на самом берегу, так, чтобы ее могли сразу увидеть. Белый опознавательный знак! И, хоть рано еще было ждать, они все-таки вглядывались в морскую даль… Маленькие прозрачные волны набегали на гальку, ласково ложились у ног и нехотя откатывались назад.

— Совсем как Робинзон, — сказал Вилле, — отыскиваем на горизонте спасительную точку.

— Давайте лучше считать себя в краткосрочном отпуске, — сказал Куусинен, — и будем отдыхать и развлекаться… Кто из финнов не играл на сцене, не был любителем?.. По-моему, таких нет.

— Тогда волны пусть будут зрителями! — сказала Айно и обратилась к морю:

перебил ее Вилле,—

— Черти! — взмолился Куусинен. — Что вы из разных мест шпарите! Уродуете стихи. Остановитесь! Лучше уж я сам прочту правильно, по порядку…

Стихотворение это называлось «Торпеда». Торпеда, запущенная пролетариатом, аллегорически означала беззаветных революционеров, которые идут на смерть, лишь бы сокрушить морское чудовище — пиратский корабль капитализма, и освободить томящихся в трюмах рабов. Написанное вольным стихом, с романтическими преувеличениями, оно клеймило нерешительных, призывало к борьбе, вдохновляло на бой.

Концерты и собрания рабочих открывались чтением «Торпеды».

Это стихотворение звучало в то время, как у нас «Песня о Соколе» и «Песня о Буревестнике» Максима Горького.