— Это вы знаете? — И Сигурд Эвенсмуу кладет на стол передо мной фотокопию послания гражданину Фритьофу Нансену, единогласно принятого IX Всероссийским съездом Советов:
«IX Всероссийский съезд Советов, ознакомившись с вашими благородными усилиями спасти гибнущих крестьян Поволжья, выражает вам глубочайшую признательность от имени миллионов трудящихся населения РСФСР. Русский народ сохранит в своей памяти имя великого ученого, исследователя и гражданина Ф. Нансена, героически пробивавшего путь через вечные льды мертвого Севера, но оказавшегося бессильным преодолеть безграничную жестокость, своекорыстие и бездушие правящих классов капиталистических стран.
Председатель IX Съезда Советов М. Калинин».
— Да, я знаю об этом послании. Пожалуй, нет другого иностранца, который был бы удостоен такой почетной грамоты. За нее голосовал Ленин. Ведь он был делегатом и основным докладчиком на съезде.
Но, как говорит пословица, долг платежом красен! О, я знаю, чем бы я закончил этот фильм!
В Финмарк с боями, освобождая север Норвегии от нацистов, входят наши войска.
Отступая, немцы все обрекли огню. Продовольственные склады — увезти их они не успели — уничтожены. Население обречено на голодную смерть. Помню кусок неправдоподобно белой, липкой дороги. Из разбитого и сожженного склада вытекло и растеклось по шоссе сгущенное молоко. Шины автомобилей липнут, оставляя следы в этой клейкой массе, норвежские детишки ложечками стараются собрать в тарелки и кувшинчики «манну небесную».
Весь улов норвежские рыбаки вынуждены были отдавать немцам. Рыба немедленно отправлялась в Германию, и только десятая часть продавалась местному населению и тем же рыбакам по очень высокой цене.
Отступая, немцы пробили во всех рыбацких лодках днища. На всем побережье я видел одну только целую лодку. Это стало бедствием сотен семейств рыбаков.
— Почему же вы отдавали весь улов немцам?
— Когда бот приходил с лова, немецкий приемщик уже стоял на пирсе. Если ему не сдашь рыбы, не получишь горючего для мотобота, не получишь хлебной карточки, — рассказывают наперебой рыбаки.
А хлеба они получали полтора кило в неделю. И, отступая, немцы сожгли амбары с мукой.
Наши бойцы всюду делились хлебом с жителями Финмарка.
Помню колонну военных грузовиков, идущих ночью с притушенными фарами по ухабам разбитой фронтовой дороги от Мурманска, среди сопок Заполярья. Не снаряды везут они, а муку, консервы, продовольствие, которое наше командование распорядилось раздать населению. И среди красноармейцев есть саратовские парни, самарские — те, которым помогла выжить в год страшной послеблокадной засухи поддержка Нансена.
А Карельский фронт передал представителям Киркенесского муниципалитета для населения из фронтовых ресурсов три вагона муки, вагон рыбы, тридцать восемь тонн хлеба и сухарей, двадцать пять тонн овощей, четыре с половиной тонны масла, одиннадцать тонн мяса и много другого продовольствия, консервов!
Кажется, не так уж и много! Но тогда для испытывавшего во всем нужду городка, население которого не достигало и четырех тысяч человек, эти цифры звучали более духоподъемно, чем самая лучшая музыка!..
Армейские медпункты обслуживали местное население. Несколько военных автомашин были отданы в распоряжение муниципалитета. Ему же были переданы те склады немецкого продовольствия и медикаментов, которые гитлеровцы не успели сжечь…
Вновь назначенный военный комендант Киркенесса, полковник, носил странную фамилию Лукин-Григэ. Эту вторую фамилию, Григэ, простой сибирский паренек Лукин, влюбленный в музыку норвежского Орфея, присоединил к своей фамилии еще в годы гражданской войны, когда он вступил добровольцем в Красную Армию. А «э» оборотное на конце — первая буква имени «Эдвард».
Не думал, не гадал он тогда, что будет советским военным комендантом первого освобожденного города на родине любимого композитора…
— Сколько советских людей погибло, освобождая Финмарк? — словно угадав мои мысли, спрашивает собеседник.
Много! Очень много! Никогда не забыть мне скромных солдатских могил с красными фанерными пирамидками, увенчанными жестяной пятиконечной звездой, в мерзлых болотцах Заполярья, на каменистых сопках.
ВСТРЕЧА С НАНСЕНОМ
Утром, на другой день после визита к Сигурду Эвенсмуу, я прочитал в газете репортаж о жизни на дрейфующей станции «Северный полюс».
Советские ученые продолжали дело, начатое Фритьофом Нансеном. Они приняли из его рук эстафету. Ведь это он предложил высаживать с самолетов десанты у Северного полюса и вести длительные исследования круглый год в дрейфующих льдах.
Он набросал и проект палатки для такой зимовки.
Теперь к зимовщикам на дрейфующие льды прилетают самолеты с последними газетами, письмами от родных и всем необходимым, им привозят даже новогодние елки. Наши полярники разговаривают с домашними по радио, на вертолетах к ним прилетают с концертами артисты.
Но при всем этом еще ощутимее становится мужество человека, ушедшего с одним лишь товарищем да собачьими упряжками в ледяную пустыню, без радио, без ободряющего слова, без расчета на помощь!
И, размышляя об этом, я вдруг увидел, что нахожусь на площади имени Фритьофа Нансена.
Двери ратуши были отворены, и я вошел в огромный голубостенный, озаренный пламенем стенной росписи главный трехсветный зал высотой в пять этажей.
Над входом, во всю северную стену его, огромная картина — метров девять в высоту и двадцать семь в ширину. Фрески выдающегося живописца Альфа Рольфсена изображают норвежский народ в его делах.
В густом лесу, опираясь на рукоять длинного топора, у поверженной сосны стоит лесоруб; рудокоп, нагибаясь, отваливает в сторону каменную глыбу. С горы спускается жница с ярко-желтыми ржаными снопами, и навстречу ей, мимо родного домика, идет вернувшийся на побывку матрос в темной робе, пересыпая из руки в руку ожерелье, которое он купил в заморских краях для любимой. Уходят вдаль сквозные опоры электропередач, и перед растущей кирпичной кладкой строящегося здания на высокий голубой светлый зал, на яркую роспись южной стены глядит рабочий в фартуке, с молотом в руках. А к ногам его рыбак в зюйдвестке привел шлюпку, и далеко в море, подымаясь к потолку, в перспективе видно, как на утлых суденышках рыбаки выбирают из моря сети. Их поливает дождь… А слева пернатые облака — облака из чаек. И они летят на запад, ко льдам, туда, где статный человек в высоких сапогах, с непокрытой головой уходит в бескрайнюю ледяную пустыню. На противоположной стороне фрески, у восточной стены, человек в длиннополом пальто, с мечтательно устремленным вдаль взглядом, копной зачесанных назад волос, с характерными подбритыми бакенбардами. Его тоже нельзя не узнать…
Все остальные фигуры — обобщение, но коротко стриженный, уходящий в бескрайние льды человек и этот, второй, с бакенбардами, — портреты. Первый — Нансен, второй — поэт Бьёрнстьерне Бьёрнсон…
«Когда называешь имя Бьёрнсона, кажется, что подымаешь норвежское знамя», — писал о нем знаменитый скандинавский критик Георг Брандес.
Прощаясь с Большой землей на Югорском Шаре, в селе Хабарове, Нансен на «Фраме» писал Бьёрнсону: «Я хотел бы по возвращении найти нашу Норвегию свободной…»
Когда художник захотел олицетворить лучшие черты своего народа, он не случайно избрал Бьёрнстьерне Бьёрнсона и Фритьофа Нансена.
В этих двух исключительных индивидуальностях с наибольшей силой воплощены типичные черты норвежского национального характера.
О нем, восхищаясь свободолюбием, правдивостью норвежцев, никогда не знавших крепостной зависимости, Фридрих Энгельс писал своему другу Зорге:
«Люди здесь, то есть в деревне, красивы, сильны, смелы… и фантастически религиозны».
С тех пор минул без малого век. Но только одну поправку следует внести в слова Энгельса: норвежцы стали куда равнодушнее к религии.