В «Совете свободы», в этом подпольном правительстве тогдашней Дании, он возглавлял штаб по проведению саботажа и диверсий, штаб, координировавший действия всех партизанских групп.

Среди самодельного оружия, винтовок, отобранных у немцев, и автоматов, сброшенных на парашютах, среди ручных наборных касс и шрифтов подпольных типографий я увидел и пивные бутылки известной фирмы «Карлсберг». Такие бутылки из-под пива «саботеры» пронесли в «Форум», где помещался нацистский центр, и взорвали его.

Правда, тогда в бутылках было не пиво, а «русский коктейль». Тут был и рецепт этого «русского коктейля» — горючей смеси, которая у нас применялась в борьбе с немецкими танками. Свен Вагнер подвел меня к стенду с коллекцией нелегальных газет, и среди подпольно изданных брошюр и листовок я увидел переведенную из советских газет, выпущенную листовкой статью Ильи Эренбурга «Секрет русской стойкости»…

И «русский коктейль», и эту статью, ставшую боевой листовкой датского подполья, не скрою, мне было приятно увидеть на стендах Музея движения Сопротивления в Копенгагене.

Много книг создали датские писатели о героике движения Сопротивления… Можно было бы назвать много книг, посвященных «пяти проклятым годам», но лучшим из всех романов об этом времени Свен Вагнер, по справедливости, считает «Замок Фрюденхольм».

— Правда, в этом романе есть один недостаток, — говорит Свен Вагнер, — не показана роль самого Шерфига!..

Когда я передал Шерфигу эти слова Вагнера, он недовольно пожал плечами…

— Никакой особой роли я тогда не играл. Листовки писал и печатал, как сотни других людей… А в том, что мне удалось рукопись своего романа переправить в Швецию, никакой особой удали нет!

В тот вечер, передавая привет Шерфигу, привет от его друга Нины Крымовой, переводчицы и неустанной пропагандистки скандинавской литературы, я сказал ему, что в ближайшие дни у нас в «Роман-газете» должен выйти «Замок Фрюденхольм» тиражом в два миллиона экземпляров.

— Я уже слышал об этом, — ответил Ханс, — но как-то трудно поверить…

…Но вскоре «скептицизм» Шерфига был развеян. Когда через три недели на обратном пути из Исландии я снова заехал к нему, Ханс подарил мне свеженький номер «Роман-газеты». «Замку Фрюденхольм» было посвящено два выпуска — четыре миллиона экземпляров.

— При таком тираже почти каждый датчанин получил бы по экземпляру романа, — пробасил Йорген Вибе, поэт, председатель Датского союза писателей, приехавший в тот день со своей семьей в гости к Шерфигу.

В утренних газетах я видел портрет Вибе, только на днях избранного председателем Датского союза писателей.

В этом избрании писателя, известного своими симпатиями к нам, участника движения Сопротивления, также сказывался поворот творческой интеллигенции влево.

Я рад был поздравить Вибе, гостеприимство которого в прошлом году простиралось так далеко, что он, уроженец Борнхольма, вместе с нами — Владимиром Солоухиным и мною — поехал на Борнхольм, чтобы показать родной остров.

На улице рыбацкого городка Нексе, выходящей на набережную, он подвел нас к небольшому приземистому каменному дому, где прошли детские и юношеские годы знаменитого датского пролетарского писателя Мартина Андерсена, прибавившего затем к своей фамилии название городка…

На стену этого дома хотели повесить мемориальную доску, но хозяин воспротивился. Он, мол, не так уж любит коммунистов, чтобы доска с фамилией одного из них значилась на стене его дома.

Хозяйские права нарушить нельзя было.

— Но городской совет нашел выход, — смеясь, рассказывал Вибе. — Сама улица была названа именем Мартина Андерсена-Нексе. И на этом доме теперь, поглядите, красуется табличка — название улицы…

— Ну, а как продвинулась рукопись о Киргизии? — спросил я Шерфига.

И снова вместо ответа Ханс провел меня в соседнюю комнату, к «исторической» машинке. На заложенной в ней странице значилась цифра 38.

— Не много же ты успел за четыре недели!

— Да, но за это время я сделал эскизы декораций театрального спектакля и двадцать иллюстраций для своей книги о Киргизии…

Сейчас Ханс Шерфиг возглавляет общество художников «Корнер», и недавно Королевская академия художеств избрала его членом ученого совета. Элизабет Карлински, жена Ханса, тоже известная художница, дочка Кристина — ей уже двадцать лет — студентка Академии художеств.

Без тени улыбки, строгим голосом, как всегда, когда он шутит, Шерфиг за обеденным столом рассказывает:

— Когда меня спросили о моей программе в академии, я ответил, что ставлю перед собой три задачи. Первая — получить премию для себя. Вторая — добиться премии для своей жены. Третья — выхлопотать премию дочери. После такой декларации меня, конечно, избрали единогласно…

В застольной беседе речь снова заходит о киргизских впечатлениях Шерфига. И между прочим, он сообщает Йоргену Вибе о киргизском обычае угощать почетного гостя самым лакомым по местному вкусу кусочком жаркого — глазом барана.

— Когда я вернулся домой, некоторое время я не мог смотреть в глаза нашим овцам. Мне стыдно, что я ел глаза их родичей…

В Дании о Киргизии знают, пожалуй, не больше, чем в Швеции о Казахстане. А там, в учебнике географии для седьмого класса, сказано: «Казаки (казак — эго наездник) образуют свою собственную республику Казакстан. Русские часто их называют киргизами — отсюда пошло название киргизские степи»… И я с радостью думаю, какую большую пользу в сближении скандинавов с народами Советского Союза принесет доброжелательная книга Шерфига.

Огромная зеленая пивная бутылка высотой этажа в четыре стоит вблизи от того дома в Копенгагене, где я жил. Она служила мне опознавательным знаком, по которому я ориентировался, возвращаясь домой. Справа от этой бутыли, способной утолить жажду самого Гаргантюа, устремились вверх заводские корпуса, многоэтажные «цилиндры башен-пивохранилищ», и новое здание управления пивным заводом «Тюборг» с подсвечиваемым по вечерам бассейном перед ним.

Большая собственная гавань примыкает с моря к заводским цехам. Здесь сгружают заморский уголь — топливо и ячмень — сырье. Отсюда уходят в дальние края теплоходы, в трюмах которых булькает пиво, заключенное в бочках, в бутылках и цистернах.

Власть «Джона — Ячменное зерно» тут не только над душами, но и над экономикой огромна.

Пиво для датчан не только любимый напиток, но и валюта, В 1964 году в Англию, Австралию, Индию, Швецию и Южную Америку было продано девяносто миллионов литров пива заводов Тюборга и Карлсберга.

Впрочем, сейчас и в порту Тюборга, и на пивных заводах было безлюдно. Пивовары всей Дании бастовали.

Утром в назначенный час к тротуару у «Тюборга» лихо подкатил Эрик. По своим делам он собирался на день-другой в Орхус, второй город Дании, и пригласил нас разделить компанию. Бросив взгляд на четырехэтажную бутыль «Тюборг», он сказал:

— Вот тебе иллюстрация к тому, что я говорил вчера об идущей здесь концентрации производства. В прошлый свой приезд ты, если хотел, мог бы заказать пиво «Стерн», а теперь дудки! Завод этот прогорел, раздавлен монополистами Карлсбергом и Тюборгом.

Конечно, только искусный дегустатор может найти разницу во вкусе между пивом разных фирм, но все здесь утверждают, смеясь, рассказывал мой друг уже в пути, что определенные слои тяготели к определенным маркам пива. Кооператоры, а их здесь немало, и люди левых взглядов — сторонники национализации — употребляли главным образом пиво завода «Стерн» («Звезда»), потому что он принадлежал кооперации. Теперь же им приходится налегать вместе с социал-демократами на пиво старейшей, основанной сто двадцать лет назад, фирмы «Карлсберг».

Консерваторы же по-прежнему дуют «Тюборг». Люди аполитичные пьют и то и другое, без разбора. Интеллигенты же, говорят, предпочитают пиво Карлсберга, потому что он из своих прибылей отчисляет большие суммы в фонд поддержки науки и искусства. За счет этого фонда содержатся не один институт и лаборатории, а многие молодые ученые получают стипендии на самостоятельную работу.