За кормой кружили чайки, взмах крыла подымал их, а затем на недвижно раскрытых крыльях они парили, покачиваясь на невидимой глазу воздушной волне, и вершили плавный вираж за виражом, требовательно попискивая…

«Может быть, это кружит мать тех птенцов, которых я чуть не раздавила! За «Беляночкой» чайки так не увивались, сразу поняли, что у нас нечем поживиться. Сметливые птицы!» — подумала Айно.

Еще раз мелькнул за кормой мысок «обетованного острова», но его уже закрыл другой.

Прощай, приютивший нас островок с шалашом под ольхой, с разноцветной галькой у берега, с гнездом неопознанной пичуги!

— Я, конечно, не теоретик и не поэт, — обернулась Айно к Куусинену, — но если бы я была поэтом, то на твоем месте, Отто, написала бы поэму о примусе, об уключине, которая не сломалась, о холодном чистом ключе, который поил нас своей прозрачной водой на этом добром острове.

На шхуне, у борта, в металлическом чане с морской водой плескалась рыба, которую хотели сохранить живой до рынка. Тут же, извиваясь, плавал большой черный угорь.

— Подговори ребят продать его нам на ужин, — попросил Куусинен.

— Я змей от роду не едала и есть не буду! — категорически отказалась Айно.

— Нам больше останется! — засмеялся Вилле.

К зажаренному угрю Айно так и не притронулась, хотя друзья уверяли ее, что вкуснее рыбы в жизни не пробовали.

— Все равно змея!..

Море было спокойно. Изредка налетавший ветерок морщил гладь мелкой рябью. И снова становилось тихо.

Один только раз их качнуло на волне, шедшей от большого пассажирского парохода «Боре», направлявшегося из Турку в Стокгольм.

Одинокая чайка, то плавно покачивавшаяся на недвижно раскрытых крыльях за кормой, то взметавшаяся вверх встречным потоком воздуха, устремившись за пароходом, покинула шхуну.

На всех парусах шхуна вошла в Аландский архипелаг.

Она проплывала между островами, как по руслу широкой извилистой реки, берега которой, вдруг сужаясь, то превращали ее в узкий пролив, то, ширясь и ширясь, — в большое озеро. Но это было не озеро, а море, и сосновые рощи, отступая, вдруг открывали глазу, что растут они не в сплошной тайге, а на скалистом острове, уставившем свой гранитный лоб на мимо скользящую шхуну. Только равномерный звук мотора разрезал обступившую тишину.

Изредка мелькал среди зеленеющей нивы домик цвета спелой брусники да бревенчатая банька окунала ступеньки в море.

Куусинен и Оянен разложили шахматную доску на бачке у кормы и продолжали прерванную партию.

— Как вы находите дорогу среди этих пяти тысяч шестисот островов? — Поразившее ее воображение число Айно запомнила со школьной скамьи.

Шкипер, не вынимая изо рта погасшей трубки, развернул перед ней карту. Она показалась ей очень похожей на карту средней Финляндии, где озер не меньше, чем на островах Аланда. Та же пестрота, изрезанность, то же лабиринтное мельтешение. И в расцветке разницы нет — голубой и коричневый. Только здесь, как в зеркале, то, что там было озерами, стало островами. Суша с морем поменялись местами.

— Среди островов не так-то уж трудно найти дорогу, они с места не трогаются, стоят, как путеводные вехи, а вот мы ходим запросто в океаны, где нет земных ориентиров, и возвращаемся с зерном из Австралии, не заблудившись. Я сам в будущем году поступлю матросом на такое судно. Капитан Густав Эриксон в Мариехамне обещал взять меня.

— Да ну! — протянула Айно, проникаясь уважением к парню, который на паруснике собирался пойти в Австралию. И она видела, что он не хвастает.

Прерванную на островке партию не удалось закончить в тот день на шхуне, потому что Шкипер снова предложил пассажирам, и даже Айно, уйти с палубы — суденышко подходило к хутору. И никто не должен знать, что на борту пассажиры. А чтобы и подозрений не возникло, парни для верности снаружи забили дверь каюты наперекрест досками.

— Когда стемнеет, лампы не зажигать! Скоро вернемся! — И, забрав пакеты со стокгольмскими покупками, ребята отравились предупредить родных, чтобы те не беспокоились — не пропали, мол, не потонули, скоро снова вернемся с гостинцами!

— Ты бывал на Аландах, что ты знаешь о них? — спрашивает меня Айно Пессонен.

Что я знаю об Аландских островах? Читал чудесную повесть Юхани Ахо, известную у нас под названием «Совесть». На полке у меня «Северная повесть» Константина Паустовского, действие которой происходит на одном из островов Аландского архипелага. В багратионовском отряде, который весной 1809 года пошел в рискованный рейд по льду Ботнического залива через Аландские острова на Стокгольм, было два поэта-офицера — Денис Давыдов и Константин Батюшков.

В одной из схваток со шведскими отрядами на Аландах Батюшков потерял томик Торквато Тассо, с которым не расставался и в тяготах походной жизни. В письмах своих он сетовал, что, несмотря на поиски в снегу и под неприятельским огнем, книгу он так и не разыскал…

Но, разумеется, не о романах и стихах спрашивала меня Айно!

И еще я знал, что Аланды были последним на земле пристанищем флотилии парусных кораблей. Она доставляла тогда пшеницу из Австралии в Финляндию. В 1949 году было совершено последнее заокеанское плавание под парусами.

— Айно, — ответил я, — когда-то я был влюблен в женщину, детство и юность которой прошли на Аландах. Звали ее Ханна, и она рассказывала мне о своей родине, мечтала увидеть ее. Послушать ее — лучше нет места на земле, чем эти острова. И особенно мне запомнился ее рассказ о том, как цветут на Аландах яблони. Необыкновенно, у самых берегов, так что цветы можно срывать прямо с лодки. И…

— Да, да, — подхватила Айно, — правда!

Из окошка каюты нам были видны не только ивы, тянувшиеся к воде, но и яблони. И они как раз цвели! Казалось, белые хлопья слега густо облегают ветви, прикрыв их черноту и зелень распускающихся листьев.

Нежные, едва уловимые запахи цветения ветер доносил в каюту шхуны.

Все, казалось, было исполнено таким миром и спокойствием, что непонятно, почему им надо прятаться в заколоченной досками каюте, где троим так тесно и не на чем разложить шахматную доску.

Прошло немногим больше часа, парни вернулись на тузике, подняли якорь, завозились на палубе, развернули шхуну, поставили паруса…

И, лишь когда суденышко, послушное ветру и рулю, плавно пошло по проливу, Шкипер оторвал доски, освобождая добровольных затворников.

— Вы свободны! — весело сказал он.

Но только Айно вышла на палубу, как Юнга окликнул Шкипера, и тот тревожным шепотом приказал:

— Назад! Не выходите!..

В пролив входило таможенное судно. На его мачте медленно поднялся флаг, означавший «таможенный осмотр».

Шхуна замедлила ход, и на ее мачту пополз ответный флаг, означавший: «готовы к таможенному осмотру». Но, когда таможенники разобрали, чья это шхуна, командир махнул рукой, и таможенное судно, не останавливаясь, прошло мимо.

— Вам повезло, — сказал Шкипер, когда таможенники скрылись за мыском, и он разрешил пассажирам подняться на палубу. — Наша шхуна никогда не была замечена в контрабанде или еще в чем неблаговидном. К тому же они не хотят сейчас ссориться с природными аландцами! — заключил он.

Аландское море шхуна пересекала безоблачной ночью. Все звезды высыпали на открытое небо.

Глядя на него, Вилле задумчиво сказал:

— Каждый стоящий человек должен всегда иметь над своей головой Полярную звезду… Пусть все вращается, меняет места, — она одна неизменна, Полярная звезда.

На рассвете товарищи увидели Тьярва, а затем Толбаген — маяки, открывающие путь в глубоко врезавшийся в сушу фьорд. В дальнем замыкающем углу этого фьорда на островах и мысах расположился Стокгольм, омываемый с запада водами озера Меларен.

«Разве есть на свете места красивее, чем озеро Сайма с островами, которых на нем больше, чем дней в году!» — так думала раньше Айно, но Стокгольмский фьорд с лесистыми и скалистыми островками, с встающим над ним ранним солнцем, от которого розовела вода, был очень похож на Сайму…