«Это был человек редкой духовной и физической красоты, по моему мнению, самая умная и обаятельная женщина в Европе… Да, безусловно, у меня было к ней сердечное влечение, и я догадывался о взаимности. Но мне нельзя было нарушить свой долг, и я вернулся к той, которой уже было дано обещание… Теперь я об этом не жалею».

Ныне мы знаем имя той, которой было дано это обещание.

Нелегкая жизнь была у Евы Сарс, выдающейся певицы и спортсменки. Предлагая ей стать его женой, чтобы до конца быть честным, Нансен предупредил:

— Теперь мне надо будет отправиться к Северному полюсу!

Ева не возражала…

О Еве Сарс, дочери замечательного ученого-океанографа, основателя Бергенского музея, мать которой была известной собирательницей фольклора, а дядя — знаменитый поэт Вельхавен, норвежские кинематографисты, конечно, знали несравненно больше, чем я. Рассказ же о Софье Васильевне был для них неожиданным.

Нет, конечно, этот мотив даже краешком не мог войти в задуманный ими фильм, как не войдут в него и кадры — ведь нельзя объять необъятное, — повествующие о том, что Нансен был дружен с Максимом Горьким и настойчиво приглашал его в Норвегию. Горький собирался там, у Фритьофа, писать «Мои университеты».

— Я хочу построить фильм так, чтобы он помогал преодолеть предрассудки, с которыми боролся Нансен, чтобы картина способствовала укреплению давнего содружества норвежцев и русских, — говорил мне Сигурд Эвенсмуу. — Сейчас это особенно важно, когда столько средств направлено на то, чтобы усилить отчуждение!

Содружество русских с норвежцами тогда сказалось и в том, что известный русский исследователь Сибири Толль, узнав, что Нансен нуждается в собаках, на деньги сибирских промышленников-доброхотов купил сорок самых лучших ездовых собак.

Еще за два месяца до выхода «Фрама» из Осло караван — сорок собак и триста пудов пищи для них — тронулся в путь из Березова к Югорскому Шару через непроходимую тайгу, по пустынным тундрам северной Сибири.

Вел караван зырянин Терентьев, шедший на север со всей своей многочисленной семьей и большим стадом оленей.

В пути они услышали, что на Печоре свирепствует собачья чума. И Александр Иванович Тронтхейм, подряженный Толлем, не решился продолжать путь через Печору, как собирался раньше, а от Урала направился прямо к Югорскому Шару.

К концу пути снег стаял, и караван продолжал свой путь по голой земле, по кочкам и камням, но все же на санях…

Сколько трудностей надо было преодолеть! Сколько неожиданностей было в этом трехмесячном переходе!

История труднейшего по тем временам путешествия, пусть подсобного, но без которого не увенчалось бы успехом предприятие Нансена, сама по себе может лечь в основу фильма.

А ровно через три года, возвращаясь из ледового дрейфа, в море, вблизи от Норвежского острова Тромсё, «Фрам» принял на борт географа Толля, того, кто помог достать Нансену собак, а теперь прибыл в Норвегию выразить свое восхищение подвигом Нансена, поздравить его от имени русских ученых.

На торжественном обеде в Осло, в королевском дворце, Нансен сказал, что его успеху во многом содействовали его предшественники, русские герои — мореплаватели Дежнев, Челюскин, Прончищев, Лаптев и многие другие, открывшие и исследовавшие берега Сибири от Оби до Берингова пролива…

Но не в науке, не в географических открытиях хотел бы показать Эвенсмуу русско-норвежское сотрудничество. Оно должно, по замыслу его, быть отражено в другой сфере деятельности Нансена.

Он организовал возвращение полумиллиона военнопленных на родину после первой мировой войны, спасал жизнь тысячам анатолийских греков, бежавших из Турции, протянул руку помощи рассеянным по свету, лишенным национального очага армянам, организуя их репатриацию в Советскую Армению.

— Эту сторону его жизни и следует, по-моему, — говорит Эвенсмуу, — раскрыть, показать титаническую деятельность, которую развивал Нансен, организуя помощь голодающему Поволжью.

Каждый норвежец со школьной скамьи знает трогательную и трагическую поэму Ибсена «Терье Викен» о временах наполеоновских войн, когда английский флот блокировал берега Норвегии. Народ изнывал от лишений и голода. И тогда, чтобы спасти свою семью от голодной смерти, рыбак Терье Викен на своей шлюпке хотел провезти издалека мешок с мукой. Его настигли англичане и бросили в море драгоценный груз. Дети и жена Терье Викена умерли. Но Фритьоф Нансен хорошо знал, что такое блокада, не только из поэмы норвежского классика и по учебникам истории. Ему самому ценой больших усилий и унижений удалось спасти своих земляков от блокады в 1917 году, за год до того, как все ее беды и ужасы были обрушены странами Антанты на советский народ.

В годы первой мировой войны Норвегия почти весь нужный ей хлеб получала из США. Однако в 1917 году Соединенные Штаты вступили в войну и прекратили экспорт в нейтральные страны.

В Норвегии начался голод. Хлеб часто не выдавали даже по карточкам. Дошло до того, что белая мука стала продаваться в аптеках по рецептам.

И тогда стортинг послал Нансена в Вашингтон, надеясь на его энергию и популярность среди американцев.

Правительство США соглашалось продать хлеб Норвегии при условии, что норвежские суда будут работать лишь на Америку, а рыбаки перестанут продавать рыбу Германии. Но это означало расторжение торгового договора с Германией, отказ от нейтралитета и войну с ней.

США не шли ни на какие уступки: расширение театра военных действий было им выгодно.

Нансен стоял на своем: лучше голод, чем война!

При всей своей популярности почти девять месяцев пришлось ему вести поединок с дипломатической машиной США, чтобы подписать с Вашингтоном договор о поставках хлеба, получивший название «Нансеновского договора».

Дочь Нансена Лив, именем которой он в свое время назвал один из островов Ледовитого океана, была с отцом в Вашингтоне.

Она вспоминала, как однажды он вернулся из госдепартамента в гостиницу вне себя от негодования:

«Эти господа американцы хотят получить точные сведения о будущей норвежской политике, прежде чем помогать нам… и представь, они искренне удивились, когда я сказал, что норвежская политика — внутреннее дело самих норвежцев».

Но, как бы хорошо ни представлял Нансен, что такое блокада и как страдает от нее ни в чем не повинный народ, даже он был до слез потрясен тем, что увидел в Поволжье, исколесив пораженные голодом Саратовскую и Самарскую губернии.

«Он, который видел Северный полюс, видел вечные льды, был в атмосфере настоящих холодов, — говорил оратор на IX съезде Советов, — даже он не выдержал и, вернувшись с мест голода, на Брюссельской и других конференциях заговорил языком самого пламенного агитатора и бросил в лицо этим расчетливым ростовщикам именно то, что мы думали, и то, что сказали бы мы, если бы были на этих конференциях. Все наше презрение, всю нашу ненависть к хищникам, издевающимся над несчастьем и страданием великого народа, выразил этот благородный человек, деятель и мыслитель, которого не забудет, конечно, никогда русский народ и в лучшие моменты своей истории».

И если Нансену не удалось побывать со своим верным другом Свердрупом, как мечтали они, на Южном полюсе, то в благородной помощи революционной России они оказались вместе.

В те дни, когда Нансен по всему миру собирал средства для Поволжья, его друг и соратник капитан Отто Свердруп по приглашению Ленина руководил первой Карской экспедицией, на судах которой был груз — семена, сельскохозяйственные орудия, товары, предназначенные для Сибири.

Ему, как и Нансену, не удалось избежать клеветы буржуазных газет, утверждавших, что Свердруп транспортировал в Сибирь оружие для Красной Армии.

На одном из судов, доставивших товары из Норвегии в Архангельск, служил юнгой Юст Липпе, ставший затем одним из организаторов комсомола Норвегии, а затем и заместителем председателя Норвежской компартии.