— Мне трудно говорить о нем как об отчиме, он скорее мой приятель, — признался Эса.
Впрочем, расскажу по порядку. Мы сдружились с Эса летом, во время моей поездки по Финляндии. И в каждом городке он тянул меня на какую-нибудь танцевальную площадку и всегда сравнивал ее с залом для танцев своего Рабочего дома в Вартиокюля.
— Если так получилось, что путь к душе молодежи идет через ноги — через танцы и спорт, — надо сделать все, чтобы и этот путь приводил к нам. А если мы будем стоять в стороне и только свысока возмущаться узостью идейных запросов молодежи, то этот же путь уведет ее от нас. Вот! — закончил Эса, словно продолжая прерванный спор с неизвестным мне противником.
— А как это происходит? — перебил я Эса.
— Начинаем, казалось бы, с мелочей. У нас в клубе, в комнатке перед залом для танцев, на столах лежат рабочие газеты, брошюры, на стенах — плакаты с лозунгами дня. В перерывах между танцами ребята подходят к столу и листают газеты. Сначала заглядывают, конечно, только в отделы спорта и происшествий, а затем втягиваются, привыкают читать именно эти газеты, считать их своими. И, между прочим, замечаешь, какой паренек посерьезнее. Попросишь его помочь поддерживать порядок, подежурить в клубе… Дашь прочитать книжку, поговоришь по душам. Глядишь, уже в активе, занимается в кружке политграмоты… Когда мы с матерью, сестрой и отчимом приехали в Вартиокюля, тут насчитывалось всего пять комсомольцев. Теперь семнадцать, а к концу года станет тридцать. И я уже знаю, кто именно. А с будущего года дело пойдет еще лучше.
Танцы Эса любит не только теоретически. Стройный, широкоплечий, он сам отлично танцует и, кажется, даже увлечен «агитационной работой»… Кстати, не надо забывать о том, что чистый доход от танцев составляет немалую часть бюджета демократических организаций.
— Но никогда так много не танцевали, как зимой пятьдесят шестого года, в дни всеобщей забастовки, — как-то рассказывали мне в Демократическом союзе молодежи.
Чтобы бастующая молодежь не толпилась на улицах, во избежание разного рода провокаций и схваток, с самого утра и до позднего вечера на танцевальных площадках, принадлежащих рабочим организациям (вход был бесплатный), играли оркестры и шли танцы.
Но стоило распорядителю громогласно объявить, что у такой-то бензоколонки появились штрейкбрехеры или на такой-то улице хотят смять пикет, музыка умолкала, юноши немедля отставляли своих партнерш и устремлялись на место происшествия, «наводили порядок» и возвращались обратно. Танцы продолжались!
Не сумев отвлечь молодежь от летних «коммунистических» танцевальных площадок на свои, правые социал-демократы делают все, чтобы и тут помешать левым организациям.
Когда в Куопио летом в городском саду, на окраине города, я любовался высокой, круглой, пахнущей свежей сосной беседкой, построенной рабочими во внеурочные часы, чтобы было где потанцевать молодежи, мне рассказали, что муниципалитет хочет прикрыть эту танцевальную площадку, потому что музыка, видите ли, мешает отдыхать людям, живущим поблизости. Узнав об этом, жители близлежащих кварталов представили петицию о том, что музыка с площадки почти не доносится до них и, во всяком случае, нисколько не мешает им. Неизвестно еще, как отнесется муниципалитет, «оберегающий спокойствие» этих граждан к их петиции.
Под угрозой закрытия находится и танцевальная площадка «Альпила» в Хельсинки, арендуемая рабочими организациями.
На сорок первом номере автобуса под вечер в среду мы с Эса приехали в Вартиокюля. Здесь танцуют только по средам и пятницам. В субботу нельзя — банный день.
Рабочий дом стоял в сосновой роще на холме, метрах в трехстах от шоссе, поодаль от поселка.
— Удобное расположение. Тут уж никто не сможет сказать, что наш джаз мешает отдыхать в поселке, — хитро подмигивая, сказал нам Эса и быстро добавил: — К тому же с холма все хорошо видно кругом.
Когда мы подошли поближе к Рабочему дому, похожему не то на вытянутое дощатое строение одноэтажного летнего театра в каком-нибудь захолустье, не то на большой засыпной барак-времянку, начался мелкий дождь.
Эса взглянул на затянутое облаками небо.
— Это хорошо, — сказал он, — в лесу сыро, больше народу придет на танцы. Подождите, пожалуйста, тут, у входа, пока я запру Стилягу и Рекса.
Стиляга оказался такой же огромной немецкой овчаркой, как и Рекс. Из-за черной шерсти на передних лапах Стиляга кажется одетым в длинные узкие брючки, которые, как здесь шутят, можно натянуть только с вазелином. Пока в доме никого не было, собаки свободно бегали по комнатам и залу.
— Мы их купили незадолго перед выборами в парламент, — объяснял Эса, запирая псов на кухоньке, примыкавшей к комнате, в которой живет его мать, заведующая Рабочим домом.
И дальше он рассказал.
Весной ребятам из Демократического союза молодежи стало известно, что молодчики из Союза коалиционной молодежи, продолжая «лапуаские традиции», когда доблестью считалось громить помещения пролетарских организаций, собираются перед выборами напасть на Рабочий дом. И если даже им и не удастся разгромить его — рабочие парни успеют прибежать на выручку, — то, во всяком случае, можно будет придраться к тому, что возле дома происходят дебоши, и закрыть его «законным» образом.
— Вот тут-то мы и приобрели Рекса и Стилягу, — продолжал Эса. — Водили по поселку для острастки, чтобы все видели, какие они сильные и свирепые… А из пустого зала Рабочего дома их лай далеко разносится.
Да, когда имеешь дело с реакцией, меры предосторожности не излишни. Это отлично поняли и участники Международного молодежного фестиваля в Хельсинки. Мальчишки из антикоммунистических организаций не только хулиганили на улицах. Ночью на подмостках в парке, где под открытым небом должны были выступать молодые босоногие танцовщицы из Индии, рассыпали мелко-мелко битое стекло. Можно представить себе, как был бы испорчен праздник, если бы такие парни, как Эса и его товарищи, утром не проверили, все ли в порядке на эстраде в парке. Это случилось позже. Но и сейчас ясно, что Стилягу и Рекса завели не зря.
— И, как видите, выборы у нас прошли без эксцессов! — смеется Эса.
Вскоре пришла Аста, невеста его, высокая, стройная, бледная, с глубокими голубыми глазами и удивительно тонкой, «осиной» талией.
Аста хлопотала у бутылок с фруктовой водой и ловко нарезала бутерброды. Сегодня на ее долю выпало торговать у буфетной стойки. Обычно это делает заведующая Рабочим домом, мать Эса, старая коммунистка-подпольщица.
Мать Эса, помимо того, что она заведующая Рабочим домом. продает входные билеты, она же дворник и с помощью добровольцев убирает помещение, она же ведет кружки политграмоты и организует различные мероприятия. Это единственный постоянный, как у нас бы сказали — штатный работник Дома. Но так как у организации денег мало, то зарплаты она не берет и живет только на пенсию. Единственное, что она получила за свою работу, поглощающую все ее время, — это комната при Рабочем доме.
В мезонине того же дома живет и Эса.
Из мастерской акционерного общества «Конела» пришел отчим Эса. Он радушно усаживает нас за стол, на котором уже дымится душистый, гостеприимный кофе, сваренный Астой. Сколько должен был пережить и передумать этот немолодой уже, худощавый мужчина с сильными мускулистыми руками, прежде чем, уйдя от шюцкоров, всей душой примкнуть к коммунистам?
Сейчас он в Вартиокюля председатель партийной организации поселка.
Мне хочется хоть немного узнать о жизни Калле — второго маляра, с которым мне здесь довелось познакомиться.
— О, он всегда попадал в такие занятные переделки и так забавно рассказывает о них, что у нас в семье его называют Швейком! — говорит Эса.
Эса — отличный переводчик, это его профессия. Но сегодня он то и дело отвлекается, выходит из комнаты узнать, пришли ли ребята из джаза, проверить радиоусилитель. И поэтому я узнал о Калле меньше, чем мне хотелось.
— Отца моего в восемнадцатом году расстреляли белые, а меня отдали на воспитание в приют. Ну, а в приюте после господа Иисуса Христа и пресвятой девы Марии сразу идут Укко Пекка и Маннергейм. Так меня и воспитали. В армию я пришел активистом-шюцкоровцем, — рассказывал Калле. — Во время зимней войны был ранен и замерзал на снегу. Очнулся от того, что носком в бок меня толкнул полковой поп. «Отвоевался, — сказал он офицеру, — теперь это уже воин небесной рати… Пойдемте дальше!» Но другой — военный врач — нагнулся, посмотрел и сказал: «Ну нет, он еще на земле с русскими повоюет!» — и велел санитарам забрать меня. В госпитале я очнулся и впервые начал думать: «Для чего солдату война? И кому нужна она?» А ведь только стоит начать думать, в конце концов и додумаешься… Друзья тоже помогли додуматься… А тут вторая мировая война подоспела.
