Вряд ли стоит перечислять все пожары, начисто истреблявшие городок, в который мы прибыли, — в этом Раума ничем не отличается от других городов и местечек Суоми. Его, так же как и их, в XVI веке посетила чума, унесшая половину жителей… Это было во времена шведского владычества. А позднее, в годы Крымской войны, английский флот не оставил своим вниманием этот торговый городок и дважды бомбардировал его.
Но Раума вошла в историю не только своими несчастьями, но и стойкостью своих граждан. Когда в XVI веке был основан Гельсингфорс, король приказал всем жителям Раума немедля переехать в новый город. Однако они как могли уклонялись от переселения и продолжали заниматься своим делом у себя дома.
«Столь непочтительное отношение к приказаниям свыше и удивительное непонимание выгод, предстоящих от этого переселения государству, о которых мечтал сам король, глубоко веривший, что короли не могут ошибаться, окончательно возмутило его королевское самолюбие», — пишет историк. И тогда воспоследовал новый указ, на этот раз более энергичный. Всем жителям предписывалось немедленно «убраться в новый город».
И жители убрались.
Раума пустовала несколько лет, пока наконец после смерти Густава Васа новое «Вавилонское пленение» не было отменено «ввиду оправдавшихся надежд». А вернее, оттого, что Хельсинки был основан для соперничества с Таллином, который тогда принадлежал Дании. Когда же вскоре и сам Таллин был захвачен Швецией, нужда в Хельсинки отпала так или иначе, жители Раума вернулись к своим пенатам…
Снег перестал, и солнце выглянуло из облаков, словно для того, чтобы мы вволю могли осмотреть этот город, насчитывающий тысяч двадцать жителей. Но улицы его сейчас были пустынны, так как все жители выполняли «закон ленча».
Наскоро оглядев городок, и мы, как я уже говорил, последовали примеру коренных его обитателей и вошли в кооперативный ресторан.
— О, да здесь есть «рыбий петух» — «калла кукко»! — воскликнул Аско, разглядывая меню, в котором я не мог понять ни одного слова. — Настоящая финская кухня!..
И в самом деле, в меню значились и «бедные рыцари», и «лососина сапожника», и «наша кастрюля», и «фальшивая черепаха», и «селедка стекольщика», и блюдо с таким зазывающим названием, как «хорошенького понемножку».
Я уже знал, что «лососина сапожника» на поверку оказывалась обыкновенной копченой воблой, «селедка стекольщика» — вымоченной маринованной сельдью, а «хорошенького понемножку» не что иное, как мясное ассорти. На этот раз я решил отведать «рыбьего петуха» — «калла кукко».
— Это домашнее блюдо, крестьянский деликатес, — сказал Аско, — в ресторанах его почти никогда не готовят.
«Рыбий петух» обернулся пирогом из ржаной муки. Между двумя его корками вперемешку с кусками свиного сала запечены целиком рыбешки.
Молодой, краснощекий, ярко-рыжий повар в белоснежном колпаке словно сошел с рекламного плаката и появился в дверях кухни.
Ему хотелось узнать, какое впечатление на меня произвело это крестьянское блюдо.
— Иностранцам оно обычно не нравится, — сказал он и представился: — Фредериксон.
Не сын ли он владельца постоялого двора в шхерах, у которого заночевал Ленин, подумал я и тут же поймал себя на том, что этого быть не может… Если сын Фредериксона еще жив, он должен быть глубоким стариком… А этот паренек молод даже для того, чтобы быть его внуком…
Ответ мой повару был скорее вежлив, чем правдив. А когда он, приподняв для приветствия белоснежный колпак, обнажил волосы, отливающие медью, как начищенные в кухне кастрюли, и удалился, я сказал:
— Как ты думаешь, Аско, почему, когда Ульяновы по пути из Стокгольма в Швейцарию приехали в Берлин, Ленин прописался там как «финский повар»? Что он не назвался немцем, понятно: то, что он иностранец, наверное, трудно было скрыть. То, что финн, тоже понятно: во-первых, недавние впечатления, во-вторых, если бы кто-нибудь стал добиваться, откуда он прибыл, все сошлось бы. И к тому же немцы тогда сочувствовали борьбе финнов с самодержавием и никогда бы финна не выдали царю, чего нельзя сказать о русском… Но почему не финским рыбаком? Не моряком, не помещиком, наконец?
— А почему рыбак или моряк вдруг оказался в Берлине? — отвечает Аско. — Для помещика занятый им номер был, очевидно, очень скромным. А человек с такой профессией, как повар, приискивая работу в Берлине, мог остановиться и в захудалой гостинице. К тому же Ильичу, вероятно, нравилась финская кухня и в тот день, когда его с утра водили по третьестепенным кафешкам и кормили тухлой рыбой, он с удовольствием вспоминал, что в Финляндии еда если и не была изысканной, то всегда самой свежей. И рыба, и молоко… Но… — Аско взглянул на часы и, так и не решив, почему Ильич назвался финским поваром, сказал: — Если мы не хотим заночевать в дороге, то «по коням»!
И все же через день в Васа мне снова довелось повстречать «финского повара»… Перед этим мы с утра побывали в окружном суде — кирпичном трехэтажном доме на крутом обрыве. Из высоких окон его отлично виден оледенелый залив моря. В архитектурном отношении здание это ничем не примечательно. Но нам, особенно Аско, интересно было побывать там, где последний раз в Финляндии в 1930 году выступал его отец, знаменитый левый адвокат Ассер Сало, защищая левых рабочих.
Во время заседания суда финские фашисты ворвались в зал, избили адвоката рабочей стороны Ассера Сало и на глазах у губернатора и полицмейстера схватили его, бросили в автомобиль и увезли в «неизвестном направлении».
Впрочем, направление известно было всем, кроме полицейских. В те дни фашисты врывались в дома и хватали на улицах многих неугодных им политических деятелей и насильно перебрасывали через границу в Советский Союз. Так же поступили и с Ассером Сало.
Я познакомился с Ассером Сало в Петрозаводске, когда он занимал пост главного прокурора Карельской республики. Это было в тридцать шестом году.
А сейчас с большим успехом в Студенческом театре в Хельсинки идет спектакль «Лапуаская опера», главный герой которой, как пишет коммунистическая газета «Кансан Уутисет», «борец за законность Ассер Сало — воплощение здравого смысла и совести человечества».
И вот теперь вместе с его сыном мы осматривали сложенное из кирпича не старинное, а старомодное здание окружного суда в Васа.
Осмотрев здание суда, мы отправились с друзьями в среднее ремесленное училище.
В этой школе ребята получают специальность слесаря, токаря, жестянщика, кузнеца, водопроводчика, электросварщика, наборщика, печатника, переплетчика. Есть здесь специальные классы портняжного искусства. В примерочной перед портновским классом мы встретили заказчиц, разглядывавших финские и парижские модные журналы. Заказов на шитье платьев школа получает больше, чем может выполнить. Доход же от работ, исполненных учениками, покрывает большую часть школьного бюджета.
В просторной, до блеска начищенной кухне, сияющей медными кастрюлями, у электрической плиты толпился выводок девушек в голубых халатиках. Под наблюдением педагога по кулинарии, полной женщины, они учились стряпать. И среди этой девичьей ватаги так неожиданно было увидеть высокого белобрысого мальчика с лицом, усеянным мелкими веснушками. Но он-то сам нисколько не был смущен своим «одиночеством».
— Почему ты выбрал профессию повара?
— Потому что я хочу повидать весь свет, побывать во многих странах, — не раздумывая, ответил он; видно, такой вопрос ему ставили не впервой. — Я буду коком на корабле.
— Но разве не лучше тогда стать просто моряком?
— Нет! Если мне наскучит шататься по свету, у меня все-таки будет сухопутная профессия. Повара нужны всюду…
Что ж, в голове белобрысого парнишки романтика отлично уживается с расчетливостью.
…В тот же день мы покидали Васу, направляясь на север, к Полярному кругу.
У выезда из города мы остановились на шоссе около гранитного столба, с гранитным же изображением дорожного знака: «Внимание! Осторожность!» — и я снова вспомнил статую на горе над озером Нясиярви в Тампере.
