Разглядывая бронзового Амундсена, я думал: статуя эта поставлена не в память об апогее его жизни — открытии Южного полюса, а о том часе, когда этот немолодой, уже прославленный человек, устремившись во льды спасать итальянскую экспедицию, погиб, «душу отдав за други своя». И в этом, по-моему, сказываются те стороны норвежского характера, которые делают Норвегию такой близкой нашему сердцу…
Есть в Тромсё еще два памятника — их мне тоже показал Юхан. Один памятник — местному поэту-псалмопевцу, который не только слагал псалмы, но и сочинял музыку к ним. Поставили его прихожане, благодарные за услаждение души и слуха. Позеленевший от времени и непогод, на высоком постаменте, в длинном сюртуке, с непокрытой головой, стоит псалмопевец перед кирхой. А другой памятник — обыкновенный серый валун, отполированный дождями, ветрами, морскими волнами. Раньше он лежал метрах в пятидесяти отсюда. Но в 1774 году местного кузнеца, который славился необычайной силой, кабатчик не пустил в свое заведение, заявив, что пьяным там не место. Кузнец же, желая доказать, что он трезв, подошел к валуну, поднял его и перенес на несколько шагов к кабаку, вызвав всеобщее восхищение.
Давно уже исчез след кабака и то место, где он когда-то стоял, определяется лишь расположением валуна, но «подвиг» пьяного кузнеца сохраняется в памяти потомков, и веское доказательство его — валун — охраняется старожилами, как оберегались бы греками руины авгиевых конюшен, если бы они сохранились, — вещественное свидетельство одного из подвигов Геракла…
Но в тот час я больше всего был заинтересован в том, чтобы Юхан продолжил рассказ, начатый на пароме.
— Почему вы не захотели воспользоваться деньгами — возмещением, полученным от ФРГ? — спросил я Юхана.
— Вы помните об этом? — Довольная улыбка скользнула по его лицу.
— На что хватило бы этой суммы?
— На три месяца в санатории, на подержанный автомобиль, на… Но никто из коммунистов на севере, повторяю, не захотел лично воспользоваться этими деньгами. Знаете ли вы, что такое диабет? — вдруг спросил он.
Вопрос был, признаюсь, неожиданный, но, не дожидаясь ответа, Юхан продолжал:
— Вы человек не такой уж молодой и, наверное, помните время, когда сахарная болезнь — диабет был смертельной болезнью. Человеку все время хочется есть, его томит неутолимая жажда. Но, сколько бы ни пил и ни ел, больной быстро теряет в весе и умирает от истощения. Мой дядя и тетка погибли от сахарной болезни. Но к тому времени, когда диабетом заболела моя мать, уже был открыт инсулин. Если его впрыскивать ежедневно, болезнь становится неопасной. Великая победа человека над одной из каверз, которые преподносит ему природа! Но, если прекратить инъекции, болезнь вспыхивает во всей смертоносной силе… И вот весной сорокового года, когда немцы захватили весь юг и центр Норвегии и кровопролитные бои шли у Нарвика, в аптеке нам сказали, что инсулина больше нет. А Осло и Берген, откуда можно бы его получить, захвачены врагом… Можете представить, какая беда навалилась на нас. Горе, которое мы переживали вместе со всем народом, усугублялось нашим семейным. Смерть матери, казалось, предрешена. И вдруг по радио и по газетным сообщениям мы узнаем, что немецкое командование разрешило норвежскому Красному Кресту отправить из Осло на север, в Тромсё, гидросамолет с грузом самых необходимых лекарств, в том числе с инсулином. У многих даже шевельнулась мысль: «А может, немцы не так уж плохи, как о них пишут?»
«Да, судя по всему, человечество, несмотря ни на что, идет все-таки путем прогресса!» — сказал отец.
«Именно на такой эффект немцы и рассчитывают! Они хотят подкупить нас!» — возражал я.
«Как бы то ни было, они спасают жизнь твоей матери!» — отрубил он…
Прошла еще неделя, и я увидел, как на аквадроме, том самом, с которого завтра вы улетите в Киркенес, покачивается на поплавках ослепительно белый гидроплан «Вако» с ярко-красными крестами на фюзеляже и крыльях. Кто бы мог предположить, что этот белый лебедь — символ лжи, посланец коварства. Нет, вы не думайте, лекарство-то было настоящее! А еще через неделю местный Красный Крест роздал больным полученные по воздуху лекарства. Мать была спасена…
«Может быть, королю в самом деле надо начать переговоры с Гитлером?» — утвердительно спрашивал мой отец.
Да и не он один. На это немцы и рассчитывали, сообщая во всех газетах о самолете с медикаментами и многократно объявляя по радио, чтобы англичане, мол, не сбили, что самолет имеет нейтральный статус.
Когда через год на транспорте, переправлявшем нас из лагеря Грини в Заксенхаузен, я рассказал человеку, который уже несколько месяцев разделял со мной все тяготы лагерной жизни (известный у нас актер), об этом даре нацистов, он вдруг побледнел, пристально поглядел на меня и с изумлением спросил:
«Как? Разве этот самолет долетел до Тромсё?.. Немцы потеряли его, разыскивали по радио, писали, что он сбит, и мы так радовались этому!»
Тут уже наступил мой черед удивляться:
«Как — радовались? Ведь на борту были медикаменты!»
Но он продолжал свое:
«Самолет прилетел! И ничего с ним не приключилось?..»
И тут я узнал от него о том, как нацисты хотели превратить санитарный самолет в «троянского коня», или историю о волке в овечьей шкуре…
В Осло правление Красного Креста было удивлено тем, что послать в Тромсё самолет с медикаментами предложил немецкий майор Бенеке, которого знали как штабиста и старого разведчика, хотя он и пришел в Красный Крест в темном штатском костюме.
Атмосфера во время заседания была ледяной. Майор, поняв, что некоторые из присутствующих узнали его, сказал:
«Я намеренно пришел в штатском, иначе у вас создалось бы впечатление, что речь идет о приказе. Немецкое командование руководствуется исключительно мотивами гуманности!»
Президент Красного Креста хотел было отказаться. Уж очень подозрительной ему показалась эта немецкая благотворительность. Но Красный Крест — организация гуманистическая и не может не принять самолета с важнейшими медикаментами. В конце концов Красный Крест с благодарностью принял немецкое предложение.
…Но сразу же после появления в газетах сообщения о том, что норвежский санитарный гидросамолет, пилотируемый норвежскими летчиками, готовится к перелету над горами до Тронхейма, а затем вдоль побережья на север, к Тромсё, наши добровольцы-разведчики из Сопротивления стали отыскивать ключи к этому неожиданному подарку нацистов. Долго рассказывать, как подбирались эти ключи, да в то время друг мой по лагерю и не знал всех подробностей. Во всяком случае, через несколько дней, в субботу вечером, в магазине мод — явочной квартире, хозяйкой которой была приятельница моего друга, тоже бывшая актриса, — стало известно, что пилотом и механиком санитарного самолета назначены заядлые квислинговцы. Им немецкое командование поручало добиться в Тромсё свидания с королем, чтобы передать предложение о «почетном мире», о том, что немцы вовсе не хотят воевать с Норвегией, что они оставят во главе ее нынешнего короля, что их цель — лишь закрыть путь, по которому железная руда могла бы из Швеции идти в Англию, и обезопасить себя от вражеских десантов. Если это будет возможно, летчики должны были похитить короля и доставить в Осло. А если не удастся похищение, «ускорить конец болезни» (в те дни немцами всячески распространялись слухи о тяжелой болезни Хаккона). Все это досконально выяснила наша «самодеятельная», но очень ловкая разведка.
Вы знаете, я не монархист, но должен сказать, что тогдашний король вел себя молодцом. Он не сдался, не капитулировал перед немцами, которым не удалось, как они собирались, в первый же день захватить его во дворце. Он бежал на север, где были сосредоточены главные силы норвежской армии. Потому что нас и в то время всячески стращали «русской опасностью».
Гитлер, как теперь выяснилось, за неделю до вторжения в Норвегию приказал ни при каких обстоятельствах не упускать короля. Поэтому, когда немцы обнаружили, что дворец пуст, их военно-воздушный атташе капитан Шиндлер присоединился к роте парашютистов, которой поставили задачу захватить короля и доставить в Осло, захочет он этого или не захочет. В схватке под Мидскугом атташе этот был смертельно ранен, когда помогал подносить боеприпасы парашютистам, безуспешно пытавшимся захватить короля.
