Остановились мы лишь однажды – утопить трупы барона и его команды в ближайшей речке. Через четыре часа добрались до «Сухой гавани», приобретшей почти что прежний, благоустроенный вид. Только все строения сияли новизной, вокруг засеки протянулся глубокий ров, а на месте бывшего прохода с двумя башнями плотники мастырили одну, большую, с настоящим, блин, подъемным мостом. И уже укладывали последние венцы из толстых дубовых бревен.

– Ну ты и развернулся! – сказал я Меченому.

– А что? – пожал плечами он. – Укрепляться так укрепляться. Погоди, я еще на ее месте каменную построю.

– Тогда уж сразу замок строй. Присвоим тебе титул графа Гинкмарского. Или сразу герцога – мы не жадные. После чего тебе останется только выразить неповиновение Бальдуру и провозгласить себя королем. Придворные книжники – будь спокоен! – немедля раскопают в твоей родословной венценосных предков и докажут право на престол. А не справятся – прикажи отрубить им головы. Тогда другие точно сделают что требуется, и очень быстро.

– А не лучше ли первым пощедрее заплатить?

– Ну, можно и так. Однако заметь себе: головы рубить дешевле. И полезнее для монаршего имиджа.

Сдав добычу, мы вернулись обратно и стали поджидать очередной отряд с юга. Регулярно поливаемая елка чувствовала себя хорошо, и я не сомневался, что она нам еще послужит. А потом пусть так и стоит на растяжках: глядишь, и выживет.

Следующей нашей жертвой стал еще один барон – на сей раз худой и высокий. Потом еще один – боевой коротышка гномьего сложения. Потом по березняку хотела проехать небольшая компания рыцарей с оруженосцами и четырьмя телегами. После налета на них елка приобрела совершенно непрезентабельный вид со всех сторон из‑за множества сломанных при падениях веток, и мы оставили ее в покое, переместив засаду чуть ближе к южному горлу проезда.

Жюстина поднялась до тридцать девятого уровня, а я – до сорок четвертого. Весточка никуда не поднялась, по‑прежнему оставаясь на своем вечном третьем, зато перезнакомилась со всеми местными птичками. Кузнец сделал костомеху доспехи, отковал щит. В придачу к мечу и топору изготовил в содружестве со столярами арбалет. Осталось дождаться взятия Жюстиной сорокового уровня, чтоб она смогла доработать магией костомехову броню и оружие, и она его взяла. Заодно поразив меня заявлением, что бросает пить.

– По крайней мере попробую бросить, – сказала она, заметив мое нескрываемое недоверие. – И это надо отметить.

– Нажравшись как следует? – предположил я.

– Нет! Кончай меня подкалывать, а то на обряд курения талмифоры не приглашу.

– Что такое талмифора?

– Трава с магическими свойствами. Ее называют еще шаманской травой, знахарской, ведьминой. Она используется для призывания бесплотных, помогает общению с ними. Также имеет множество других полезных качеств. Ну и облегчает отказ от алкоголя, когда магу приходит пора от него отказаться.

После озвучивания таких характеристик я ждал вечера с легким нетерпением, но и скептицизмом. Знаем мы эти шаманские табачки для болтовни с духами, наслышаны. Еще по жизни в своем мире. Наверняка талмифора не что иное, как здешний аналог анаши. Первая же затяжка из раскуренной Жюстиной трубки с длинным мундштуком мою догадку подтвердила. Сущая анаша, только с каким‑то сильным посторонним привкусом. А трубка напоминала индейскую трубку мира. Вскоре мне захорошело так, что лагерь показался раем. Скептицизм улетучился без следа, я даже забыл, что это такое. Жюстина тоже забалдела, а когда мы разучили с ней песенку про зайцев, слегка измененную мной в соответствии с обстановкой, стало совсем здорово. Стемнело, на небо высыпали звезды, выплыл месяц. Остальные члены клана, до дегустации талмифоры не допущенные, чтоб весь личный состав не укурился вусмерть, смотрели на нас с завистью, а мы горланили на два голоса:

В темно‑синем лесу,

Где трепещут осины,

Где с дубов‑колдунов

Облетает листва,

На поляне траву

Зайцы в полночь курили

И от кайфа напевали

Странные слова…

А нам все равно,

А нам все равно,

Пусть боимся мы волка и сову.

Дело есть у нас ‑

В самый жуткий час

Мы волшебную

Курим трын‑траву!

Расходы на вино сократились вдвое – раньше Жюстина выпивала столько же, сколько мы с Палашом. Теперь она провоняла талмифорой так, что сам я мог бы эту магическую наркоту и не употреблять: достаточно было бы целоваться с подругой и нюхать ее одежду.

Трижды мне пришлось возить в «Дубы» на воскрешение волколатников, и однажды – Палаша. В результате шаман Глена начал на меня как‑то странно поглядывать, а при последнем визите к нему намекнул на грядущее повышение расценок. Вместо того, чтобы скидку пообещать, как постоянному потребителю услуг.

– А это потому, что ни один главарь в Гинкмаре пока не воскрешал всех своих подряд, – объяснил Меченый. – Я понимаю, почему ты так поступаешь, но правильнее будет не швырять деньги мешками ради удовлетворения хотелок твоей благородной души. Уже и так пошли разговоры по тавернам и станам, что ты на Тропе загребаешь немерено. Суммы называют гораздо больше тех, что ты реально имеешь. Смотри, накличешь беду. Ты не обязан оживлять погибших даже и за их счет. Правила правилами, а здравый смысл – здравым смыслом… Правила, кстати, еще не законы. Иногда лучше уж жадностью руководствоваться, чем ими.

Я учел сказанное, и как‑то вечерком, сидя в нашем в обжитом уже до предела и всесторонне благоустроенном лагере, подозвал для задушевной беседы Торна. Волколатник слова Меченого в целом подтвердил, присовокупив многое от себя лично.

– Воскрешать всех павших не слишком хорошо для дисциплины в отряде, – сказал он. – Бойцы от этого становятся легкомысленны, чаще идут на неоправданный риск. Никто не осудит тебя, оставь ты кого‑то мертвым, даже при полной возможности вернуть его к жизни. Право убитого на добычу почти всегда спорно: заслужил ли он ее, прежде чем погиб? Уравнивание его с выжившими нередко вызывает недовольство последних, потому что неизбежно приводит к уменьшению их собственных долей. У нас такого пока не случалось – отряд слишком мал, налеты проводим все как один рисковые, и потеря любого бойца, независимо от его заслуг, уменьшает шансы остальных в следующей схватке. Но это не значит, что дух раздора над нами не властен вовсе. Имей в виду еще вот что: любой убитый не позднее чем через три дня встает на путь перерождения, и как знать, не окажется ли для него новое существование предпочтительнее предыдущего? Положим, погибну я. Если ты меня воскресишь, я буду тебе благодарен, поскольку именно так поступают настоящие боевые товарищи, истинные соратники. А нет – не обижусь, ибо только смерть способна снять с меня проклятие и позволить сменить расу. Это не обязательно произойдет: я могу вновь возродиться именно проклятым и даже волколатником. Поэтому я не стремлюсь к гибели, – но и не намерен избегать ее любой ценой…

Торн говорил в общей сложности с полчаса, и я не перебивал, хотя быстро понял, что лекция будет иметь для меня скорее общеобразовательное значение. И ее, в сущности, можно проигнорировать, как и предостережение Меченого. Несмотря на несомненную правоту обоих высказавшихся. Еще один удачный налет – и я расплачусь с долгом. И тогда, согласно данному эгиде обещанию, я должен буду отправиться на восток. Иначе не найдется оправданий, буде божественная шкура превратится в львицу еще раз. Мне и так придется дополнительно задержаться в Гинкмаре, выполняя задание по освобождению духов лабиринта, для чего следует сходить к мавзолею вождя варваров и вернуться назад. Но это по крайней мере будет похоже и на начало выполнения задания эгиды. Некрополь с мавзолеем скорее на юго‑востоке, но хоть примерно в той же стороне, а шкура при последнем превращении сказала, что я могу идти своим путем, то есть и любые свои дела делать, только медлить не надо. Поэтому и не стоит медлить. Самого уже задолбало бесконечное топтание в герцогстве Каритекском. Пора что‑то новое повидать. Клан при этом неизбежно развалится – мне его с собой тащить без надобности, а остальные после моего ухода меж собой не договорятся. Впрочем, он и так готов развалиться. Давно заметил, что Жюстине бандитство успело надоесть, и она хочет вплотную заняться таверной. Палаш устал – жизнь, состоящая из одних драк с короткими перерывами между ними оказалась не для него. Даже волколатники, кажется, стали уставать. Все чаще по вечерам ударяются в воспоминания о более спокойных периодах в истории своей стаи. Похоже, лишь нам с Люцифером бесконечные сражения по душе. С Люцем понятно все, а от себя я такого не ожидал. Верно сказал какой‑то оргойский философ: внутренний мир разумного точно так же полон сюрпризов, как тот, что вокруг него.