Утро забрезжило голубоватым светом. В этот час Иванов узнал, что в руках Временного правительства остались только штаб Петроградского военного округа и Зимний дворец. Он поднялся с земли весь белый, засыпанный снежной крупой, чувствуя острую боль в левом боку.

Где-то неподалеку весело звонили трамваи — подвозили новые отряды, боеприпасы, продукты. Сигналили автомобили, переполненные вооруженными людьми. Ближайшую улицу заполнили зенитные пушки и бронемашины автобронедивизиона, перешедшего на сторону революции.

Новые люди привозили свежие новости. Красногвардейцы завода «Розенкранц» заняли казармы Михайловского артиллерийского училища и разоружили юнкеров, готовящихся выступить на защиту Зимнего дворца. Дом № 2 по Гороховой улице — управление градоначальника — в руках восставших. Захвачены прямые провода, соединяющие столицу с Москвой, Ревелем, Киевом.

Подошли оборванные, худые, небритые, возбужденные люди — большевики, только что освобожденные рабочими из тюрьмы «Кресты» на Выборгской стороне. Получив оружие, они рвались штурмовать Зимний.

Нетерпение людей все нарастало.

В три часа пополудни Иванов увидел на Неве, покрытой белыми барашками пены, военные корабли «Славу», «Народоволец», «Азию», «Пулково», «Океан» и эскадренный миноносец «Прямислав». Серо-голубые, под цвет балтийского неба, они заслонили собой окоем, жерла их орудий угрожающе были наведены на Зимний дворец.

Вечером примчался мотоциклист, забрызганный грязью, и заявил, что матросы заняли Балтийскую железную дорогу.

Пришел где-то пропадавший весь день счастливо улыбающийся Убийбатько.

— Ты где шляешься? — накинулся на него Баулин.

— Я був на экстренному заседании Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов. Доклад робыв Ленин. Вин сказав, что рабоче-крестьянская революция свершилась. В корне будет разбит старый державный аппарат и будет створен новый аппарат управления — советское правительство, без якого бы то ни было участия буржуев.

Убийбатько окружила толпа рабочих и солдат. Заставили весь рассказ повторить сначала.

— Пусть утрется теперь главковерх Саша Керенский, — рассмеялся матрос, пекущий на углях костра приятно пахнущую картошку.

— Ленин уже написал воззвание к гражданам России о низложении Временного правительства! — крикнул солдат с Георгием на шинели. — Завтра можете прочитать это в газете «Рабочий путь».

— Командиров требуют в штаб, — позвали из Смольного.

Иванов побежал в здание и получил короткий приказ двигаться со своим отрядом по Морской улице до Главного штаба и там поступить в распоряжение начальника Красной гвардии Выборгского района.

Иванов подал команду строиться, запретил курить и зажигать спички.

Красногвардейцы, поеживаясь от дождя, смешанного со снегом, составили колонну по шесть человек в ряд.

Механик вышел вперед, переживая ни с чем не сравнимое чувство слитности с этими вооруженными людьми, и повел за собой рабочих по мостовой пустынных улиц, мимо домов с плотно завешенными окнами.

На Морской — одной из самых аристократических улиц столицы — раздался одинокий, громкий, как удар бича, выстрел. Старик, идущий с краю колонны, вскрикнул и упал. Ударившись о мостовую, зазвенела винтовка. Раненого старика быстро уложили на носилки и понесли назад, к Смольному.

Иванов рассредоточил людей, повел их по скользким тротуарам вдоль стен домов.

Все выходы на Дворцовую площадь были уже заняты отрядами красногвардейцев, приготовившихся к бою.

Иванов увидел пустынную площадь и дворец; в главных воротах стоял броневик. Виднелась надпись на нем: «Ахтырец». Возле дворца были сложены из дров баррикады, из амбразур выглядывали стволы пушек и пулеметов, направленные на площадь и прилегающие к ней улицы.

— Крепкий орешек, — сквозь зубы процедил Убийбатько, вгоняя в ствол винтовки патрон.

— Теперь не то, что в июле — большинство народа на стороне большевиков, — ответил Иванов и вдруг ощутил, как по вспотевшей спине пробежал неприятный и непривычный холодок страха.

Скоро начнется бой, первый бой в его жизни. Он станет стрелять, и в него тоже будут стрелять. И — кто знает? — может быть, чья-нибудь меткая пуля навсегда пригвоздит его к земле. Он вспомнил Луку; тотчас же услужливая память вызвала перед его глазами образ Даши. Что таить, он любил сына больше жизни и к этой женщине, боясь себе в том признаться, тоже начинал привязываться. Все чаще и чаще непрошено он вспоминал ее, едва начинал думать о сыне.

Кто-то сильно толкнул его винтовкой, шеей он ощутил теплое человеческое дыхание. Вокруг были люди, много людей, и у каждого есть дети, любимые женщины, матери, и все же они пришли сюда, к мертвой, пустынной площади, готовые умереть за свободу народа.

У стены стояла подвода; от нее вкусно несло свежим хлебом.

Кто-то попросил:

— Дай ломоть!

— Приказано раздавать после победы, — ответила с подводы закутанная в платок женщина.

— То есть как это после обеда? — не разобрав, удивился человек, просивший хлеба.

Начальник Красной гвардии Выборгского района, в чье распоряжение поступил Иванов, сообщил ему, что Военно-революционный комитет послал Временному правительству ультиматум — прекратить сопротивление и в 6 часов 20 минут сдаться.

— Центральный телеграф в наших руках. Зимний отрезан от всей страны, министрам ничего не остается, как поднять руки вверх, — сказал начальник.

Но вернулся самокатчик Фролов, носивший ультиматум, и, заикаясь после пережитых волнений, заявил:

— Правительство решило не сдаваться и поставить себя под защиту народа и армии. Черт знает что такое! А ведь армия и народ — это мы!

Ответ министров вызвал дружный хохот красногвардейцев.

Кто-то поинтересовался:

— Какие же там сукины сыны охраняют дворец?

— Юнкера Ораниенбаумской и Петергофской школ прапорщиков да сотня двустволок из женского батальона.

В кромешной темноте нельзя было разглядеть ладони вытянутой руки, и только слышалось, как плещутся на ветру полотнища красных знамен.

В 21 час с Петропавловской крепости раздался гулкий выстрел — казалось, лопнул огромный резиновый мяч. Следом за Петропавловской выстрелила «Аврора». Разрывов не было слышно.

Артиллеристы в мокрых шинелях выкатили на руках трехдюймовку под арку Главного штаба и пальнули по дворцу. Желтый свет, плеснувший из дула орудия, на мгновение вырвал из темноты людей, зажавших в руках винтовки. Красный огонь разрыва осветил мокрую баррикаду и напряженные молодые лица юнкеров, забрызганные дождем и мокрым снегом.

На крыше освещенного дворца и вдоль баррикад побежали проворные змейки ружейного огня, с обеих сторон ударили пулеметы, зазвенели разбитые стекла. Стаи галок, вечером кружившие над городом, устроились на ночь на крышах Зимнего. Выстрелы спугнули птиц, и они носились над озаренным, будто охваченным пламенем дворцом. Кто-то крикнул:

— Ложись!

Красногвардейцы покорно распластались среди луж. Покоряясь властному окрику, Иванов тоже упал. Но тут же поднялся во весь рост и, вспомнив, что в таких случаях полагается кричать, крикнул, надрывая легкие:

— Товарищи, за мной, вперед! — и побежал, стреляя на ходу.

Рядом с ним, шлепая по лужам, обдавая его колючими брызгами, бежали красногвардейцы. Пули пронзали воздух над головой, кто-то падал, кто-то стонал.

Механик добежал до Александровской колонны и упал, хоронясь за гранитным столбом от пулеметных очередей, подметающих площадь. Юнкера стреляли разрывными пулями; ударяясь о гранит колонны, пули взрывались; казалось, что стреляют не только спереди, но и сзади.

Механик поднял глаза к грозному низкому небу, подумал с тоской: «Хоть бы месяц показался или хоть одна звездочка!» Кругом — темнота. Не горел ни один фонарь. И только дворец освещен изнутри, как на сцене.

— Холодно, а я весь мокрый от пота, — пробормотал Убийбатько. — Полежим минут пяток и сделаем перебежку до баррикад. А у баррикад нас уже никакая пуля не укусит.