Задумчиво перебирала она яблоки. Выбрала четыре, а остальные ссыпала в сумку. Войдя в кухню, она опустила сумку на пол прямо у двери и торопливо прошмыгнула за спиной прачки, с опаской прижимая к себе четыре яблока. В кладовой она спрятала свою добычу под перевернутой кверху дном кастрюлей, после чего снова уселась на кухне, несколько примиренная с жизнью, время от времени делая замечания прачке, устало, медленно топчущейся у плиты.

Теперь у нее нашлись для старой Рачак и добрые слова: она расспросила прачку о ее поросенке, и ей явно пришлось по нутру, что старая работница ухитряется из ничего деньги делать. Однако когда Рачак заявила, что в поросенке своем она души не чает и ей даже подумать страшно, что Мишку придется зарезать, но уж она-то, Рачак, точно в рот не возьмет и кусочка свинины, старая госпожа опять распалилась гневом.

Сколько добра ни вали в эту прорву — все без толку, не умеет эта прачка с умом распорядиться своим добром. И этакой-то недотепе взять да отвалить яблок на целый пенгё! Небось все и слопает за один присест, а то, глядишь, еще и поросенку скормит. Хорошо хоть, что те четыре яблока удалось от нее припрятать…

Немного погодя вышла Мальчи, вручила прачке пять пенгё за работу. И с небрежным любопытством осведомилась:

— Ну как, дали вам яблок?..

Сердце старухи внезапно дрогнуло… но Рачак благодарно откликнулась:

— Дали, ваша милость…

Обычно старуха перед уходом прачки ощупывала ее и даже не стеснялась задрать ей юбку — не стащила ли та чего из белья. Вот и теперь она вознамерилась было проделать эту процедуру, но как-то не могла решиться. Уж скорей бы убиралась прочь эта старая копуша!

— Нечего тут зря прохлаждаться! — И старая госпожа даже ногой притопнула от нетерпения. — Сделала дело и ступай восвояси. — Ее раздраженное понукание вспыхнуло искрой и тотчас полыхнуло пламенем в груди усталой до отупения прачки.

— Спокойной ночи, — сказала та и вмиг очутилась за порогом.

Старуха смотрела ей вслед, покуда старчески прищуренные глаза ее могли различить в сумерках удаляющуюся фигуру: ритмично покачивающаяся сумка с яблоками не давала ей покоя. Когда Рачак скрылась из виду, старуха тихонько вздохнула. Затем мысли ее перешли на другое: она вспомнила о сегодняшнем ужине и тотчас принялась за дело, надобно так умудриться разделить оставшуюся от обеда жареную индейку, чтобы и на завтра всем хватило по кусочку.

1931

Перевод Т. Воронкиной.

У Бошняка крошечная слесарная мастерская на углу улицы Казмер. Чуть больше конуры: днем там достаточно света от двух зарешеченных окон, а вечером — от газовой лампы.

Сейчас в мастерской тихо: Бошняк сидит на перевернутом ящике и смотрит в окно. Широкие ладони подпирают подбородок, в уголке небольшого, упрямого рта погасшая сигарета. Бошняк напряженно думает — между бровями залегли морщинки. Изо дня в день он ломает себе голову: чем бы по теперешним временам можно привлечь покупателя… что бы такое придумать?

Для обогревателей еще рано — лето в самом разгаре. Лучше всего, пожалуй, замок новой конструкции, ведь только и слышишь о кражах.

Вот уже восемь лет он сам себе хозяин и работать умеет, как мало кто в его деле, — Бошняк вытягивает руку: было бы только над чем!.. А жена… От мыслей о жене он сразу мрачнеет. Он уже давно ненавидит эту женщину, а расстаться с нею нет мочи. Может, не такая она и дрянь, может, врут все, да только хватит с него подозрений… Соседи все уши прожужжали, что пока он уныло сидит здесь, к жене его один за другим рассыльные шастают и знай себе свертки таскают, а платы почти не берут… и приказчики тоже лясы с нею точат…

При этой мысли Бошняк вскакивает. Хлопает глазами, словно помешанный. Ему хочется схватить пальто, помчаться домой, проверить: правду ли болтают? Но тут же становится стыдно. Не умеет он врать и притворяться. Спросит жена: «Чего пришел?» — он сразу все и выложит… А если уличит ее… достанет у него духу ударить?.. Достанет! — отчетливо понимает Бошняк. Как же так, у него ни работы, ни доходов, а жена — вроде тех дамочек, у которых мужья с положением — чтобы расфранченная ходила? Частный мастеровой, он, конечно, сам себе хозяин, но денег у него не густо.

У Бошняка все так и полыхает внутри. «Господи, хоть бы какая работенка подвернулась…» — он в тоске оглядывает поблескивающие на солнце инструменты: его цыплятки, гусята, его животинка… Вот маленькие тиски грустно нахохлились на лавке, словно больная черная курочка… Единственное его имущество, стада ремесленника — инструменты. Как золотит их солнце… работы, работы! — пылая, отстукивает сердце.

Чтобы справиться с собой, Бошняк идет к токарному станку, переставляет шестеренки, — хочет сделать четвертную резьбу. И в тот момент, когда он зажимает между стальными щечками бабки железную болванку, чтобы поработать для собственного удовольствия, дверь подвала открывается и входит молодой человек… Его лаковые туфли осторожно ступают со ступеньки на ступеньку — он нерешительно оглядывается, потом снимает мягкую черную шляпу. У посетителя холеные белые руки и даже на расстоянии чувствуется, что от него исходит приятный аромат и свежесть.

Бошняк отнимает замасленные руки от станка и спешит поздороваться.

— Добрый день.

Молодой человек кивает, лезет рукой в карман пиджака, секунду шарит в нем и вытаскивает странного вида ключ.

— Я бы хотел, — высокомерно цедит он, — чтобы вы срочно сделали мне такой ключ… вы смогли бы? — Взгляд с поволокой останавливается на кряжистом слесаре: — А я подождал бы тут.

— Да-да, конечно! — чуть не подпрыгивает Бошняк, а сам уже роется в заготовках, вытаскивает подходящую. И сразу за напильник. То так, то эдак повернет ключ в зажиме, измерит и опять пилит. Старается — даже пот на лбу выступил. Из-под напильника, оседая вокруг, летит легкая железная пыль. Молодой человек курит, закидывает ногу на ногу, зевает. Он устал от молчания, которое длится вот уже полчаса… Он потихоньку перебирается поближе к верстаку и, жеманясь, затевает с мастером беседу.

— Что, велики ли доходы? — спрашивает он. — Не хотите ли закурить? Вот спички.

Бошняк затягивается.

— Ну и работенку вы мне задали. Восьмипружинный замок, я таких сроду не видел.

Пришедший хихикает.

— Это не простой замок, — говорит он, ухмыляясь. — Под этим замком держат женщину.

Он умолкает и стряхивает с сигареты пепел.

У Бошняка екает сердце. До мозга костей пронзает его боль. С пылающим лицом разглядывая щеголя: его красивую рубашку, галстук, его холеный вид, сверкающие ногти, — он понимает: вот такие женщинам и нравятся, не то что он… приволокнись такой за его женой — и кончено, наверняка вскружит ей голову.

Лицо Бошняка наливается кровью, даже уши у него краснеют, все тело болит и ноет, хоть кричи. Из-за таких вот и обманывают жены своих мужей. Даже восьмипружинный замок им не помеха. А он сейчас ради жалких грошей помогает надругаться над чьим-то мужем! Узнать бы, однако, откуда этот ключ, на какой улице тот дом… все бы квартиры обошел и вызнал, кого хотят провести…

— Нельзя ли побыстрей? — раздается голос посетителя. — Ключ до полудня непременно должен быть на месте… а новый я сегодня же вечером испробую самолично. — И молодой человек заливается смехом.

У Бошняка мелькает безумная мысль. Выкрасть ключ, добежать до канала, бросить его в воду. Или как-нибудь иначе? О, проклятье, наконец-то подвернулась работа и какие муки принесла!

Он снова берется за напильник, примеряется к ключу, и тут сердце его начинает биться ровнее, на него как бы нисходит покой, время от времени он даже прикрывает глаза. Рука уверенно и спокойно водит напильником.

— Не сочтите мой вопрос за нескромность, — Бошняк кидает взгляд на молодого человека, — у вас будет возможность днем попробовать ключ?

— Бог с вами! — восклицает щеголь. — Вы должны сделать их один к одному! Ради всего святого, господин мастер, вы же как-никак мужчина. Ну кто же днем проверяет ключи от квартиры любовницы!