— Но позвольте, сударыня… ведь эта люстра даже по нынешним трудным временам стоит… — Он подался вперед, задумался и воскликнул: — Тысячу пенгё! Даже если в виде исключения я запрошу подешевле, это будет семьдесят пенгё…

Пришлось мне бежать за другим стекольщиком. Этот угостил меня по дороге сигарой и доверительно поинтересовался, сколько запросил Кемень.

— Пятьдесят пенгё, — соврал я, чтобы и за сигару отблагодарить, и хозяина не оставить в накладе.

В общем… он запросил шестьдесят пенгё.

Небось, — подумал я, — этот Штайнер хочет сплавить работу Кеменю, самому ему с ней не справиться. Слушаю я, как они торгуются да препираются, и тут чувствую: меня дергает за руку Анти.

— О чем речь? — вскинув брови, моргает он.

Я отмахивась, молчи, мол, и тотчас забываю о нем, поглощенный разгоревшимся спором. Вдруг вижу: Анти стоит уже перед хозяином: — Я отрежу, господин Фюрст… я отрежу, — горячо повторяет он, дерзко поглядывая на тетку Мари.

— Брысь отсюда, — гонит его господин Фюрст, — а не то я тебе…

— Клянусь, я смогу отрезать, — упорствует Анти.

Стекольщик Штайнер хватается за живот:

— Это вы-то, о, господи… вы?

Но коротышка Анти будто рому хлебнул, петушится: — Я, — скрестив на груди руки, с вызовом поворачивается он к Штайнеру, — вот именно, я.

От такого наглого бахвальства все на мгновение лишаются дара речи, тетка Мари приходит в гнев… хватает Анти за шкирку и отшвыривает его метра на три.

Торг продолжается… Анти исчез, и вдруг вижу, опять идет — в своей большой шляпе, в руке — огромный разделочный нож; твердым шагом направляется прямиком к кухарке… ну, думаю, умом повредился наш Анти, как бы его схватить, чтобы самому не порезаться?

— Тетя Мари, — начинает он, — не бойтесь, я вас не трону… вот вам нож, если я не обрежу люстру, можете отрезать мне голову… честное слово, можете, я расписку вам дам.

— Откуда ты знаешь, как это делается? — пораженный, кричу я.

— Отец научил, я и ножницами могу стекло резать, под водой.

— Еще чего! — негодует Штайнер. — Ножницами стекло под водой резать… ну, сказал!

А господин Фюрст не сводит глаз с Анти, который все еще протягивает тетке Мари огромный нож. Та не знает, как быть: может, отвесить ему затрещину?

— Вот что, милый герр Штайнер, — после долгого размышления говорит господин Фюрст, — я заплачу вам пять пенгё… а вы присмотрите за моим человеком, пока он резать будет, ты же, Анти, посмей только не сделать… я прикажу тебя вздернуть.

Штайнер разводит руками.

— Согласен, дорогой господин Фюрст, платите пять пенгё, но гарантий я не даю.

— Зачем же тогда платить? — вмешивается возмущенная жена Фюрста.

— Доверь это мне, дорогая, пусть господин Штайнер присмотрит.

Анти смахивает сейчас на лунатика. Уж не этим ли ножом собирается он резать стекло? Нет… нож он сует изумленной тетке Мари, лезет в карман штанов и извлекает метровый обрывок шпагата. Господин Штайнер хихикает.

— Еще нужен стакан воды, — говорит Анти.

Я бегу за водой, мне не верится — шпагат и стакан воды?..

Возвращаюсь и что же вижу? Ножка люстры уже перехвачена шпагатом, один конец держит Анти, другой — тетка Мари, и под команду Анти — раз-два, раз-два — они «пилят» стекло…

Штайнер что-то нашептывает на ухо господину Фюрсту, показывая ему свой стеклорез. — Резать люстру бечевкой… — говорит он и презрительно машет руками.

Я стою со стаканом воды и едва не молюсь: господи, помоги бедолаге Анти, не допусти, чтобы он только куражился из желания хотя бы минуту побыть в глазах тетки Мари важной персоной… не допусти, чтобы все это кончилось для него пинком под зад!

Я по-прежнему не верю в успех, и вдруг… стеклянная трубка будто вспыхивает, из-под шпагата вырывается струйка дыма, огненный ободок сверкает все ярче… — Воду! — кричит Анти. Я протягиваю стакан, Анти наклоняется над шпагатом, точно принюхивается, но вот стакан дрогнул в его руке, блеснула вода и расплескалась о трубку, послышался нежный хруст, верхняя половинка трубки дрогнула… Анти осторожно взял ее пальцами и движением фокусника отделил от остальной части…

Обрезок он подносит сперва господину Фюрсту, потом помахивает им перед носом Штайнера и, наконец, с гордым видом подходит к тетке Мари: — Теперь можете резать меня, тетя Мари.

…Уже вечер. Электрик давно подключил люстру; она сверкает огнями в новой столовой, а мы с Анти, поглядывая на окно, любуемся ее радужным блеском. В столовую входит тетка Мари с дымящейся супницей и улыбается. Разговор, наверное, зашел об Анти, потому что все качают головами, точно хотят сказать: ну кто бы подумал?

Анти приваливается ко мне плечом… и вдруг раздается голос господина Фюрста: — Анти, зайди-ка!

Он стоит в столовой, гордо смотрит на люстру, моргает и улыбается… мне не слышно, о чем они говорят, — господин Фюрст похлопывает Анти по плечу, подносит ему большую «гавану» и дает прикурить. Анти попыхивает, ухмыляясь. А потом получает еще пять пенгё серебром, и они вместе с теткой Мари выходят…

Анти неторопливо вышагивает с сигарой в зубах, рядом с ним семенит толстуха кухарка, они вместе скрываются в кухне… позднее я, ради забавы, — будто ищу свечу, — захожу к ним… Анти сидит за столом, тарелка полна мясных остатков, рядом слойки и апельсин, и черный кофе дымится, нос у него перепачкан жиром, в коротких пальцах все еще горит «гавана».

— Ты просто король, Анти! — подмигиваю я ему.

Он достает из-под стула бутылку вина.

— Ваше здоровьице, Андраш! — и, отпив, протягивает мне.

Я пью за здравие достославного стеклореза и громко рассказываю тетке Мари, какой знаменитый капрал был отец Анти, огромный, как колокольня, и что погиб он за подину смертью героя. Посмеиваясь, я пью за здоровье тетки Мари, нашей добрейшей поварихи. И от чистого сердца желаю ей долгого-долгого счастья.

На секунду ее охватывает стыдливое женское негодование, но вот она уже снисходительно улыбается, а затем закатывается веселым брызжущим смехом.

Анти то и дело прикладывается к бутылке, он уже плохо соображает, что происходит вокруг него. Тетка Мари мне тоже наливает кофе и дает кусок сахара для моей лошади Манци.

— Анти, — шепчу я ему на ухо, — не пей больше, слышишь, для этого дела ведь нужно соображать…

— Точно, — отвечает он, тихо икая.

Я выхожу во двор и сажусь на камень перед конюшней. Свет в доме гаснет… сначала люстра, потом лампа в комнате у приказчиков, наконец и ночник в спальне Фюрстов. Только в кухне еще светло. Но вот в окне появляется чья-то огромная тень, осматривается по сторонам и задергивает занавески. Я откидываюсь на спину, чтобы меня не заметили. И лежу до тех пор, пока кухня не погружается в темноту.

А потом достаю из кармана сахар, что дала мне тетка Мари, и несу его лошади…

1931

Перевод В. Середы.

Нас, учеников, в мастерской трое: Лайош, Жига и я. День-деньской пыхтит пузатый движок; в токарных станках, покрывая наши инструменты золотой пылью, беспрерывно крутятся бронзовые заготовки. На обеденный перерыв отпущено полчаса: ни поесть толком, ни отдохнуть. В воздухе стоит запах машинного масла, в масле у нас и руки, им перепачкан наш хлеб. Нас, учеников, трое — три загнанные клячи. Всю неделю мы нигде не бываем: в ремесленной школе, откуда можно сбежать в бесплатный бассейн, летом занятий нет. И мы с семи утра до десяти вечера обтачиваем бронзу.

Но как-то в субботу нас вдруг осеняет: почему бы нам не двинуть в поход куда-нибудь в горы? Возьмем с собой Флоки, нашего пса, — искупаем его в ручье. А еще возьмем зеленый флажок, как у бойскаутов, а также еды и питья.

На следующий день в шесть утра мы весело слушаем, как стучат наши старые башмаки по спящим улицам; над головами у нас развевается флаг. Ошалевший от радости Флоки обнюхивает каждый булыжник. Вместе с ним мы садимся в трамвай и катим до конечной остановки. А дальше идем пешком, то взбираясь на холм, то спускаясь в долину. Как странно, вдруг замечаем мы, что земля вдали разноцветная: один клочок ржаво-коричневый, другой зеленый, облитый желтым, чуть дальше — лоскут синего бархата, а все вместе похоже на застывшие волны стеклянного моря. Говорим мало; мы, трое учеников, выбравшихся на природу, хорошо знаем заповеди туристов: не шуметь, не оставлять после себя мусор. Но, глядя на Флоки, невозможно удержаться от смеха: он гоняется за каждым жаворонком и, закинув морду, лает на жирных ворон. Но вот мы в лесу: нас обступают деревья, стволы их похожи на шероховатые слитки старого серебра; вокруг стволов вьются хороводы синих и желтых бабочек. Мимо, оглядываясь на нас, проползает уж. Забавно скачет древесная лягушка. Зеленоватая ажурная тень листвы, будто колеблемая призрачным ветерком, танцует у нас под ногами. Настоящий небесный ветер шумит наверху, в просвеченных солнцем кронах, а здесь, у подножья деревьев, воздух горяч и пахнет грибами. Повстречать бы еще косулю с глазами-жемчужинами или зайца, стоящего на задних лапах. Или заправского охотника, когда он, привалившись к дереву, сбивает клекочущего ястреба.