Я вновь оглядел ее, довольный собой, ибо мои познания по части проведения аналогий не подвели меня, и я гордился тем, что разгадал характер Луи так же, как и характер Люсьена.

Я неторопливо разделся, взял томик "Восточных мотивов" Виктора Гюго из библиотеки будущего адвоката и, полный самоуважения, лег в постель.

В сотый раз перечитал я стихотворение Гюго "Небесный огонь", когда вдруг услышал шаги: кто-то поднимался по лестнице и затем остановился прямо у моей двери. Я понял, что это хозяин дома: он пришел с намерением пожелать мне спокойной ночи и, по всей вероятности, опасаясь, не уснул ли я, сомневался, стоит ли открывать дверь.

— Войдите, — проговорил я, откладывая книгу на ночной столик.

Так оно и было: дверь открылась и появился Люсьен.

— Извините, — сказал он мне, — но я подумал, что был все-таки недостаточно приветлив с вами сегодня вечером, и не хотел идти спать, не принеся своих извинений. Я пришел покаяться перед вами: у вас, вероятно, еще есть ко мне изрядное количество вопросов, поэтому я отдаю себя полностью в ваше распоряжение.

— Тысяча благодарностей, — ответил я. — Напротив, именно благодаря вашей любезности я узнал почти все, что хотел. Осталось лишь выяснить один вопрос, но я пообещал себе не спрашивать вас о нем.

— Почему?

— Потому что это будет действительно слишком нескромно. Однако я вас предупреждаю, не настаивайте, иначе я за себя не отвечаю.

— Ну хорошо, спрашивайте: нет ничего хуже неудовлетворенного любопытства, оно естественно порождает разные предположения. А из трех предположений по крайней мере два весьма невыгодны для того, о ком идет речь, и весьма далеки от истины.

— Успокойтесь, мои самые оскорбительные на ваш счет предположения сведутся к тому, что вы, вероятно, колдун.

Молодой человек рассмеялся.

— Черт! — сказал он. — Вы и из меня сделали любопытного, подобного себе. Говорите, я вас сам об этом прошу.

— Хорошо. Вы были весьма любезны и разъяснили все, что мне было неясно, кроме одной загадки. Вы мне показали прекрасное оружие с историческим прошлым, на которое я попросил бы у вас разрешение еще раз взглянуть перед отъездом…

— Итак, это первое…

— Вы мне объяснили, что означают эти надписи на прикладах двух карабинов.

— Это второе…

— Вы мне объяснили, как благодаря феномену вашего рождения вы испытываете, даже находясь в трехстах льё от вашего брата, те же чувства, что и он; без сомнения, и он остро чувствует ваши переживания.

— Это третье.

— Увидев, как вы мучаетесь от тревоги, вызванной тем, что с братом явно происходит что-то неприятное, госпожа де Франки взволнованно осведомилась у вас о том, жив ли ваш брат, и вы ответили: "Если бы он был мертв, я бы это знал".

— Да, верно, я так ответил.

— Пожалуйста, если только объяснение будет доступно непосвященному, объясните мне ваши слова, прошу вас.

По мере того как я говорил, лицо молодого человека принимало столь серьезное и значительное выражение, что последние слова я произнес нерешительно.

И после того как я замолчал, наступила тишина.

— Хорошо, я вижу, что был бестактным, — сказал я ему, — давайте считать, что я ничего не говорил.

— Нет, — произнес он, — но дело в том, что, как человек светский, вы относитесь ко всему в какой-то мере недоверчиво. И я опасаюсь, что вы сочтете суеверием существующее на протяжении четырехсот лет старинное предание нашей семьи.

— Послушайте, — возразил я ему, — уверяю вас, что касается легенд и преданий, то трудно найти человека, который бы верил в них так, как я. И особенно безоглядно я верю в невозможное.

— Так вы верите в сверхъестественные видения?

— Хотите, я вам расскажу, что произошло со мной?

— Да, это придаст мне смелости.

— Мой отец умер в тысяча восемьсот седьмом году, следовательно, мне тогда не было и трех с половиной лет. Когда врач объявил о близкой кончине больного, меня переселили к старой кузине, жившей в доме, который стоял между двором и садом.

Она поставила мою кровать рядом со своей; меня уложили спать в обычное время, несмотря на несчастье, которое мне грозило и о котором я даже не имел понятия. Я уснул. Вдруг в дверь нашей комнаты трижды сильно постучали. Я проснулся, спустился с кровати и направился к двери.

"Ты куда?" — спросила кузина.

Разбуженная, как и я, этими тремя ударами, она не могла справиться с охватившим ее ужасом, так как прекрасно знала, что выходящая на улицу дверь была закрыта и что никто не мог постучать в дверь комнаты, где находились мы.

"Я хочу открыть папе: он пришел со мной попрощаться", — ответил я.

Она соскочила с кровати и уложила меня силой, потому что я рыдал и все время выкрикивал:

"Там за дверью папа, я хочу увидеть его перед тем, как он уйдет навсегда".

— А потом это видение появлялось снова? — спросил Люсьен.

— Нет, хотя я довольно часто его призывал. Но, может быть, Господь дарит детской чистоте способность, в которой отказывает грешному человеку.

— Тогда, — улыбаясь, сказал мне Люсьен, — наша семья более удачлива, чем вы.

— Вы видите ваших умерших родственников?

— Всегда, когда должно произойти или уже произошло какое-нибудь важное событие.

— А чем вы объясняете эту способность, дарованную вашей семье?

— Это сохраняется у нас как традиция. Я вам говорил, что Савилия умерла, оставив двух сыновей.

— Да, я помню.

— Пока они росли, всю ту любовь, что была бы адресована их родителям, будь те живы, оба мальчика направляли лишь друг на друга. Они поклялись, когда выросли, что ничто не сможет их разлучить, даже смерть. Я не знаю, в результате какого необычайного соглашения между ними это произошло, но, однажды они написали кровью на куске пергамента торжественное взаимное обещание, что тот, кто первым умрет, предстанет перед другим сначала во время своей смерти, а потом во всех знаменательных моментах жизни другого. Три месяца спустя один из братьев был убит, попав в засаду как раз в те минуты, когда другой брат запечатывал предназначенное ему письмо, собираясь нажать печаткой на еще дымящийся воск. В этот миг он услышал позади себя вздох. Обернувшись, он увидел своего брата: тот стоял рядом, положив руку ему на плечо, хотя он и не чувствовал тяжести его руки. Совершенно машинально он протянул предназначенное тому письмо. Брат взял его и исчез. Накануне своей смерти он вновь увидел своего брата. И конечно, эта клятва касалась не только обоих братьев, но и их потомков. С этого времени видения вновь появляются не только в последние мгновения умирающего, но и накануне важных событий.

— А у вас были видения?

— Нет, но, поскольку мой отец в ночь накануне своей смерти был предупрежден своим отцом, что умрет, я предполагаю, что я и мой брат также обладаем способностью наших предков, так как ничего предосудительного мы не совершили, чтобы потерять этот чудесный дар.

— Эта способность принадлежит только мужчинам из вашей семьи?

— Да.

— Странно!

— Но это так.

Я оглядел молодого человека: разумно и спокойно, полный достоинства, он говорил мне о казалось бы совершенно невозможном, и я повторил вслед за Гамлетом:

There are more things in heav’n and earth, Horatio,

Than are dreamt of in your philosophy.[7]

В Париже я принял бы такого молодого человека за мистификатора, но здесь, в глубине Корсики, в безвестном маленьком селении, он скорее выглядел простаком, искренне заблуждающимся, или существом, наделенным способностью, которая делала его более счастливым, а может, и более несчастливым, чем другие люди.

— А теперь, — спросил он после долгого молчания, — знаете ли вы все, что хотели узнать?

— Да, благодарю, — ответил я, — тронут вашим доверием ко мне и обещаю вам сохранить тайну.

— Боже мой, — сказал он, улыбаясь, — да в этом нет никакой тайны: любой крестьянин в селе поведает историю, которую я сообщил вам. Я лишь надеюсь, что брат мой не будет никому в Париже хвалиться нашим чудесным даром. Это не приведет ни к чему хорошему: мужчины будут открыто смеяться, женщины — впадать в истерику…