В конце концов доктор вынужден был согласиться с Жоржем, тем более что и сам придерживался того же мнения, но он считал своим долгом внушить осужденному, что его ожидает легкая смерть.

День прошел для Жоржа так же, как все предшествующие дни, он только написал письмо отцу и брату, потом взял перо, чтобы написать Саре, но какая-то сила остановила его, и он отодвинул бумагу, опустив голову на руки. Он долго сидел в таком состоянии, и если бы кто-нибудь тогда увидел, как он поднял голову с обычным для него движением, исполненным надменности и высокомерия, он едва ли смог бы заметить, что глаза Жоржа покраснели и на его длинных черных ресницах появились слезы.

Дело в том, что с того дня, когда он навестил губернатора и отказался жениться на прелестной креолке, он не только с ней больше не встречался, но и не слышал о ней ни единого слова.

Однако он не мог поверить, что Сара его забыла.

Наступила ночь, Жорж лег в обычный час и спал так же, как и в предыдущие ночи. Утром он встал и попросил позвать начальника тюрьмы.

— Сударь, — сказал он ему, — я хотел бы попросить вас об одной милости.

— О какой же?

— Я желал бы поговорить с палачом.

— Для этого мне нужно получить разрешение губернатора.

— О! — улыбнулся Жорж. — Обратитесь к нему от моего имени. Лорд Муррей — джентльмен, он не откажет в этой милости старому другу.

Начальник вышел, пообещав выполнить эту просьбу.

Вслед за ним появился священник.

У Жоржа представления о вере были такие же, как у людей нашего возраста в наше время, другими словами, отвергая церковный ритуал, сердцем он принимал все связанное с верой, и мрачная церковь, уединенное кладбище, похоронная процессия производили на его душу более сильное впечатление, чем любое из тех событий, которые волнуют заурядных людей.

Священник был одним из тех почтенных старцев, которые, не стремясь убедить вас, говорят с убеждением; одним из тех людей, которые, будучи воспитаны среди величественной природы, искали и нашли Всевышнего в его творениях; одним из тех безмятежных сердец, которые привлекают к себе страждущие сердца, чтобы поддержать и утешить их, взяв на себя часть их скорби.

При первых же словах, которыми они обменялись, Жорж и священник подали друг другу руку.

Затем была откровенная беседа, а не исповедь молодого человека старику; высокомерный перед сильными, Жорж предстал смиренным перед слабым. Жорж обвинил себя в гордыне: как у Сатаны, это был его единственный грех, и, как и Сатану, этот грех погубил его.

Однако теперь именно гордыня придавала ему силы, поддерживала и возвышала его.

Но то, что люди принимают за величие, перед Богом не является таковым.

На уста молодого человека двадцать раз просилось имя Сары, но он укрывал его в мрачной бездне своего сердца, в которой тонули все чувства и глубины которой скрывало, как слой льда, его лицо.

Во время разговора священника и осужденного дверь открылась и вошел начальник тюрьмы.

— Человек, которого вы желали видеть, — произнес он, — здесь и ждет, что вы сможете его принять.

Жорж немного побледнел, и легкая дрожь пробежала по всему его телу.

Однако нельзя было заметить почти никакого признака чувств, которые он испытывал.

— Просите его войти, — промолвил он.

Священник хотел удалиться, но Жорж его удержал.

— Нет, оставайтесь, — сказал он ему, — то, что я сообщу этому человеку, можно сказать и при вас.

Быть может, эта гордая душа, чтобы поддержать свои силы, нуждалась в свидетеле того, что сейчас происходило.

Привели негра, высокого, с осанкой Геркулеса, почти обнаженного — на нем не было ничего, кроме лангути из красной материи. Его большие невыразительные глаза свидетельствовали о крайней ограниченности. Он посмотрел на начальника, который его привел, а затем на священника и Жоржа.

— С кем из двух я имею дело? — спросил он.

— С молодым человеком, — ответил начальник и удалился.

— Вы палач? — хладнокровно спросил Жорж.

— Да, — ответил негр.

— Очень хорошо, подойдите сюда, мой друг, и отвечайте мне.

Негр сделал два шага вперед.

— Вы знаете, что должны казнить меня завтра? — спросил Жорж.

— Да, — ответил негр, — в семь утра.

— Так, значит, в семь утра, благодарю вас. Я справлялся у начальника, но он меня не известил. Однако волнует не это.

Священник почувствовал, что силы оставляют его.

— Я никогда не видел казни в Порт-Луи, — начал Жорж, — а поскольку я желаю, чтобы она прошла достойно, я послал за вами, чтобы мы проделали вместе то, что на театральном языке называется репетицией.

Негр ничего не понял. Жоржу пришлось объяснить более ясно, чего он хочет.

Тогда негр взял табурет, заменяя им плаху, подвел к нему Жоржа, показал ему расстояние, на котором он должен был встать на колени перед плахой, и объяснил, как следует наклонить голову, пообещав отсечь ее одним взмахом.

Старик хотел подняться и выйти, ибо он не мог переносить зрелища этого странного представления, в котором оба актера сохраняли полное бесстрастие: один — из-за отсутствия разума, другой — благодаря своему мужеству. Но ноги священника подкосились, и он упал в кресло.

Закончив эту предсмертную репетицию, Жорж снял с пальца бриллиантовое кольцо.

— Друг мой, — сказал он негру, — так как у меня нет при себе денег, а я не хочу, чтобы ваше время было потеряно совсем даром, примите это кольцо.

— Мне запрещено что-либо принимать от осужденных, — ответил ему негр, — но я наследую им; сохраните кольцо на своем пальце, и завтра, когда вы будете мертвы, я сниму его.

— Хорошо, — сказал Жорж.

И он хладнокровно надел кольцо на палец.

Негр вышел.

Жорж повернулся в сторону священника. Тот был смертельно бледен.

— Сын мой, — сказал старик, — я был счастлив встретить такую душу, как у вас: я впервые провожаю приговоренного на эшафот и боялся, что у меня не хватит сил. Вы меня поддержите, не так ли?

— Будьте спокойны, отец мой, — ответил Жорж.

То был священник небольшой церкви, расположенной на дороге; осужденные обычно останавливались в ней, чтобы прослушать последнюю мессу. Называлась она церковью Христа Спасителя.

Священник ушел, пообещав вернуться вечером. Жорж остался один.

Что происходило в душе этого человека, никто не знал; быть может, природа, этот безжалостный заимодавец, вступила в свои права; быть может, он настолько же ослабел теперь, насколько был сильным еще так недавно; быть может, едва упал занавес между ним и зрителем, эта его внешняя бесстрастность сменилась смертной тоской. Однако, скорее всего, это было вовсе не так, поскольку, когда тюремщик, принеся Жоржу обед, открыл дверь, он застал его совершенно спокойным: осужденный скручивал сигару так же спокойно и безмятежно, как это делал бы идальго на Пуэрта дель Соль или светский щёголь на Гентском бульваре.

Он пообедал как обычно, затем пригласил тюремщика и заказал ему приготовить ванну к шести часам утра и разбудить его в половине шестого.

Часто, читая в историческом сочинении или в газете, что приговоренного к смерти разбудили в день его казни, Жорж недоумевал: неужели осужденный действительно мог спать и его приходилось будить. Жоржу предстояло проверить это самому и узнать, как к этому относиться.

В девять часов вечера пришел священник. Жорж лежал и читал. Священник спросил, какую книгу он читает в предсмертные часы, "Федон" ли это или Библия. Жорж протянул ему книгу: то был роман "Поль и Виргиния".

Удивительно, что в столь страшный час приговоренный избрал именно эту трогательную поэтическую историю.

Священник оставался с Жоржем до одиннадцати. Почти все эти два часа говорил лишь Жорж, объясняя священнику, как он понимает Бога, развивая свою теорию бессмертия души. Он и в обычной жизни бывал красноречив, но в свой последний вечер был несравненно великолепен.

Осужденный проповедовал — священник слушал.

В одиннадцать вечера Жорж извинился перед священником, заметив, что для того, чтобы не потерять сил перед казнью, он должен немного отдохнуть.