— И вы думаете, что она еще там?

— Да.

— Значит, вы ее видели еще раз?

— Нет, я вышел через заднюю дверь и прибежал к вам.

— А почему вы не вышли через главный вход и не приехали в карете?

— Я боялся, что она бросится под ноги лошадей.

Я вздрогнул.

— Чего вы хотите от меня? Чем я могу быть полезен?

— Доктор, окажите мне эту услугу, поговорите с ней, договоритесь, чтобы она вернулась в Трувиль с ребенком, я дам ей все, что она пожелает, десять тысяч, двадцать тысяч, пятьдесят тысяч франков.

— Но если она откажется?

— Если она откажется, если она откажется… ну что ж! Тогда… увидим.

Барон произнес эти последние слова таким ужасным тоном, что я испугался за эту женщину.

— Хорошо, сударь, я повидаюсь с ней.

— И добьетесь… чтобы она уехала?

— Я не могу поручиться за это; все, что я могу вам обещать, так это поговорить с ней на языке разума; от нее будет зависеть, увидит ли она разницу между собой и вами.

— Разницу?

— Да.

— Вы забываете, я же вам признался, что я не барон, я крестьянин, простой крестьянин, который своим умом… поднялся выше своего положения, только, умоляю вас, не говорите об этом никому. Вы понимаете, если господин де Макарти узнает, что я крестьянин, он не отдаст за меня свою дочь.

— Вы придаете такое большое значение этому браку?

— Я уже вам говорил, что это единственная возможность положить конец рискованным спекуляциям, которыми я вынужден заниматься.

— Я поговорю с этой девушкой.

— Сегодня вечером?

— Сегодня вечером. Где я ее найду?

— Там, где я ее видел.

— На каменной тумбе?

— Да.

— Вы полагаете, она все еще там?

— Уверен.

— Пойдемте.

Он живо поднялся и направился к двери; я пошел вслед за ним.

Мы вышли.

Я жил всего в пятистах шагах от него. Подойдя к пересечению улиц Тэбу и Эльдер, он остановился и показал пальцем на что-то бесформенное, с трудом различимое в темноте.

— Там, там, — сказал он.

— Что там?

— Она.

— Эта девушка?

— Да, я вернусь по улице Эльдер. Дом, как вы знаете, имеет два входа. Идите к ней.

— Иду.

— Подождите. Последняя услуга, прошу вас. Мне кажется, я схожу с ума; у меня головокружение: все кружится передо мной… Вашу руку, доктор, проводите меня до задней двери.

— Охотно.

Я взял его за руку — он действительно качался как пьяный — и довел до двери.

— Спасибо, доктор, спасибо, я вам очень признателен, клянусь, если бы вы были человеком, который требует соответствующей оплаты за свои услуги, я заплатил бы вам столько, сколько вы потребовали бы. Ну вот, мы пришли; вы ведь дадите мне завтра ответ, не так ли? Я обязательно приду к вам, но не днем: боюсь встретить ее.

— Я сам приду к вам.

— Прощайте, доктор.

Он позвонил; ему открыли.

— Минутку, — сказал я, задержав его, — имя этой женщины?

— Мари Гранже.

— Хорошо… До свидания.

Он вошел в дом, я же прошел снова по улице Эльдер, чтобы вернуться на улицу Тэбу.

Дойдя до пересечения двух улиц, где я видел эту женщину, я услышал шум и заметил довольно большую группу людей, суетившихся в темноте.

Я подбежал.

Проходивший мимо полицейский патруль заметил несчастную, а так как она не захотела ответить на вопрос, что ей нужно здесь в два часа ночи, ее повели в караульное помещение.

Бедная женщина шла в окружении национальных гвардейцев с плачущим ребенком на руках; сама она не проронила ни одной слезинки, ни одной жалобы.

Я быстро подошел к начальнику патруля.

— Извините, сударь, но я знаю эту женщину, — сказал я ему.

Она живо подняла голову и посмотрела на меня.

— Это не он, — сказала она и опустила голову.

— Вы знаете эту женщину, сударь? — спросил меня капрал.

— Да… ее зовут Мари Гранже, она из деревни Трувиль.

— Да, меня зовут именно так, и я из этой деревни. Кто вы такой, сударь? Небо праведное, кто вы?

— Я доктор Фабьен, я от него.

— От Габриеля?

— Да.

— Тогда, господа, позвольте мне уйти, умоляю вас, позвольте мне пойти с ним…

— Вы действительно доктор Фабьен? — спросил меня начальник патруля.

— Вот моя карточка, сударь.

— И вы отвечаете за эту женщину?

— Я отвечаю за нее.

— Тогда, сударь, вы можете ее увести.

— Спасибо.

Я подал руку бедной девушке, но она показала жестом на ребенка, которого ей надо было нести.

— Я пойду вслед за вами, сударь, — сказала она. — Куда мы идем?

— Ко мне.

Десять минут спустя она была в моем кабинете, на том же месте, где полчаса тому назад сидел так называемый барон де Фаверн. Ребенок спал в глубоком кресле в соседней комнате.

Мы оба долго молчали; наконец, она начала первой.

— Итак, сударь, вы хотите, чтобы я вам все рассказала? — спросила она.

— Все, что посчитаете необходимым, сударыня. Заметьте, я вас не допрашиваю, а жду, чтобы вы сами заговорили, вот и все.

— Увы! Все, что я могу вам рассказать, очень грустно, сударь, и к тому же это для вас совсем неинтересно.

— Мой долг лечить любую болезнь — и физическую и нравственную, — поэтому не бойтесь довериться мне, если вы считаете, что я могу облегчить ваши страдания.

— О! Облегчить их может только он, — сказала несчастная женщина.

— Что ж, так как он мне поручил повидаться с вами, надежда остается.

— Тогда слушайте, но не забывайте при этом, что я лишь бедная крестьянка.

— Поскольку вы говорите это, я вам верю, однако, судя по вашей речи, можно предположить, что вы более высокого социального положения.

— Я дочь сельского учителя, родилась в деревне, и это объяснит вам все. Я получила кое-какое образование, умею читать и писать немного лучше, чем другие крестьяне, и не более того.

— Значит, вы из той же деревни, что и Габриель?

— Да, только я на четыре или пять лет моложе его. Как ни давно это уже было, но я вижу, как он сидит вместе с двадцатью другими мальчиками из деревни — их собирал мой отец за длинным столом, изрезанным перочинными ножами, с именами и рисунками тех, кого мой отец учил писать, читать и считать. Габриель был сын порядочного человека — фермера, чье доброе имя было общеизвестно.

— Его отец еще жив?

— Да, сударь.

— Но он перестал видеться с сыном?

— Он не знает, где он, и думает, что сын уехал на Гваделупу. Но подождите, всему свое время. Извините меня за длинноты, но мне нужно рассказать вам все подробно, чтобы вы могли судить о нас обоих.

Габриель, хотя казался крупным для своего возраста, был слабым и болезненным, поэтому его всегда били, даже дети моложе его. Я помню также, что он боялся выходить из школы вместе с остальными, когда школьники шли домой, и почти всегда мой отец заставал его на лестнице, куда он убегал прятаться из страха быть побитым и где дети не осмеливались его искать.

Мой отец спрашивал у него, что он там делает, и бедный Габриель отвечал ему со слезами: он боится, что его побьют.

Мой отец тотчас же посылал за мной, и я отправлялась в качестве охраны с бедным беглецом. Под моим покровительством Габриель возвращался домой целым и невредимым, так как при дочери учителя никто не осмеливался его тронуть.

В результате он сильно привязался ко мне и мы были постоянно вместе, только с его стороны это был эгоизм, а с моей — жалость.

Габриель с трудом научился читать и считать, но был очень способным к чистописанию; у него был не только прекрасный почерк, но еще и способность подделывать почерки всех своих товарищей так, что подделку не мог отличить даже тот, кого копировали.

Дети смеялись, их забавлял такой редкий талант, но мой отец грустно покачивал головой и часто говорил:

"Поверь мне, Габриель, не надо делать такого… это плохо кончится".

"Ба! Что может случиться, господин Гранже? — говорил Габриель. — Я буду учителем чистописания, вместо того чтобы ходить за плугом".