— А я подарил. Прекрати. Сейчас же, — я положил телефон на стол и пролистал плейлист, ища сохраненную песню и уже чувствуя ее мелодии в голове. Никакая музыка не была для меня под запретом. Неважно, из какой она эры — пока ритм был бодрым и веселым, это мне подходило.

Я нажал на воспроизведение и прибавил громкость до максимума. Музыка разносилась по дому, и я улыбнулся, повернувшись к маме, которая краснела и прижимала ладони к щекам.

— Скайлар, ну нет.

— Отказывать нельзя, — прокричал я, заглушая Селену Гомез, которая кричала тусить как в ее день рождения.

Я схватил маму за руку, и она не сопротивлялась, смеясь, пока я свободно плясал, подпевая безумной и живой песне про день рождения. Мама сдалась и присоединилась ко мне, двигаясь неуклюже и пытаясь поспевать, пока я кружил ее и быстро направлял с одного конца кухни на другой, выкрикивая слова и путая текст, но ни капельки не переживая, потому что мама выглядела как никогда счастливой.

Важно лишь то, что на лице моей мамы сияла улыбка, а ее глаза светились так, что я вспоминал время, когда мне было шесть. Одним из моих первых воспоминаний было то, как мы танцевали по радио в день, когда я пошел в первый класс. Это было задолго до того, как она встретилась с Уолтером и вышла за него замуж. Тогда я впервые обнаружил, как много радости музыка приносит в мою жизнь.

Мы протанцевали почти всю песню, и тут она резко оборвалась; неожиданная тишина оглушала. Мы с мамой оба резко повернулись и увидели моего четырнадцатилетнего брата, усмехающегося и держащего мой телефон.

— Вы в курсе, что сейчас восемь утра?

Мама поправила волосы и улыбнулась Джейкобу. Ее щеки порозовели.

— Доброе утро, Джейк.

— Восемь часов двадцать три минуты, — он ткнул телефоном мне в лицо, словно я не слышал его претензий.

Я забрал свой телефон и в шутку шлепнул брата по щеке.

— Я не дал тебе отоспаться? Прости, мам, накатили грозовые облака, и в прогнозе погоды лишь несчастный дождь. Я пытался.

Джейкоб отпихнул мою руку от его лица. Я потянулся взъерошить ему волосы, но он оттолкнул меня, и я толкнул его в ответ. Все это было в шутку, и к тому времени, когда мама объявила «Ну довольно уже», мы оба смеялись, и я сгреб его в шутливый захват, ероша волосы.

Джейкоб зевнул, отодвигаясь от меня. Он окинул взглядом кухню, едва приоткрыв глаза до щелочек, и сон как будто до сих пор делал его тело грузным.

— Что ты вообще здесь делаешь? Я думал, ты съехал, типа, целую вечность назад. Вместе со своей дерьмовой музыкой.

— У мамы день рождения, и я пришел пожелать ей замечательного дня танцами и... — я развернулся и схватил со стола коробку в оберточной бумаге, низко поклонившись моей матери. — И доставить миледи этот подарок.

— Скайлар, ну не стоило.

— Не-не-не. Открывай. Мне пора бежать, так что у нас нет времени спорить.

Она не подняла шум, но я знал, что ей этого хотелось. Смирившись, она приняла подарок и стала аккуратно разворачивать обертку, сказав моему брату налить в вафельницу следующую порцию теста.

Джейкоб заворчал и подошел к вафельнице, но одним глазом следил, что делает мама. Он походил на Уолтера темными волосами, притупленным носом и округлым подбородком. Он был коренастым и все еще сохранял детскую пухлость, которая наверняка уйдет, когда он подрастет еще на несколько сантиметров.

Мама аккуратно убирала скотч с оберточной бумаги по одному кусочку за раз. Она была из тех, кто ценил каждый этап обмена подарками. В ее спальне имелся отдельный ящик для старой оберточной бумаги. Она помнила каждый повод, от кого получен подарок, и что было внутри. Это была ее особенность.

Под оберткой была коробка безо всяких отметок. Мама открыла ее, и ее ладонь взлетела ко рту.

— О, Скайлар.

— Это из Перу. Шерсть альпаки. Я купил это у местных. У них прилавки прямо на улицах, там леди вяжут и болтают друг с другом. Они не очень хорошо говорят по-английски, но явно умеют торговаться с туристами. Это одеяло.

Она вытащила одеяло и приподняла. Оно было разноцветным и элегантно связанным с узором, часто встречающимся в вязаных вещах, которые я видел. Маленькие альпаки украшали края. Маме вечно было холодно, и увидев это одеяло, я знал, что оно станет идеальным подарком.

— Ты же дома уже шесть месяцев.

— И мне было очень сложно не отдать его тебе в ту же секунду, когда мой самолет приземлился. Зима близко. С ним тебе будет тепло.

Мой брат кашлянул, и там отчетливо слышалось «жополиз».

— Довольно, Джейк, — пожурила его мама. — Оно изумительное, Скай. Я не знаю, как тебя отблагодарить.

Я поцеловал ее в щеку.

— А тебе и не нужно. С днем рождения, мама.

Она крепко обняла меня, прижимая одеяло между нами к своему сердцу.

— Я люблю тебя, милый.

— Я тоже тебя люблю, — я позволил себе на мгновение насладиться теплом ее объятий и мягким запахом лосьона для тела, которым она пользовалась каждое утро.

— Мне пора бежать. Не перерабатывай сегодня. А тебе, — я показал пальцем на своего младшего брата, который притворно набычился, — желаю хорошего первого дня в школе. Возможно, не стоит упоминать, что мы родня. Не то чтобы я тебя стеснялся, но кажется, миссис Маллиган все еще директриса, и она наверняка меня еще не забыла.

Джейкоб закатил глаза так, как умеют только подростки.

— Я сам тебя еще не забыл. Вот только подумаю, что забыл, а ты заявляешься и врубаешь на полную громкость Селену Гомез в восемь часов чертова утра.

— Ах, ты меня любишь.

— Это еще не точно.

Я отмахнулся от него, но заметил легкую улыбку, когда он повернулся обратно к вафельнице.

— Ладно, я ушел.

Я напоследок чмокнул маму в щеку, хлопнул Джейкоба по плечу и направился к машине, глядя на время. У меня оставалось двадцать минут, чтобы добраться до кампуса и найти нужную аудиторию.

***

Я плюхнулся на место рядом с Хантером, одним из моих лучших друзей и соседей по комнате. Он болтал с Мэвериком, соседом по комнате №2, который сидел по другую сторону от меня, но дернулся и повернулся, когда я хлопнул его по плечу.

— Привет-привет. Почему, черт возьми, мы в передних рядах и в центре? — спросил я.

Они выбрали места во втором ряду лекционного зала, прямо перед подиумом, на котором будет стоять преподаватель. Я бы точно не выбрал этот ряд.

— Явился, — сказал Хантер. — Чувак, все было занято. Если мы хотели занять три места рядом, ничего больше не оставалось. Ты по сторонам смотрел?

Я обернулся на поднимающиеся ряды и лица полусонных студентов, ждущих начала утренней пары. Он прав. Аудитория была забита битком, и вариантов не оставалось.

— Кто бы знал, что так много людей интересуется древними цивилизациями? — сказал Мэверик, наклоняясь вперед, чтобы присоединиться к разговору.

Я знал этих парней несколько лет, и недавно мы вместе сняли квартиру за пределами кампуса, чтобы сэкономить деньги. Мы познакомились, работая в местном клубе в городе. Никто из нас не знал, что мы хотим делать со своей жизнью, так что мы договорились записаться на год в университет и посещать разные курсы, чтобы попытаться найти какое-то направление.

До сего момента я путешествовал по миру, был волонтером и работал на первых попавшихся работах, чтобы оплатить поездки. Уолтер называл меня бездомным и безответственным. Мама говорила, что я — дикая птица, которой надо расправить крылья и познать весь мир, прежде чем оседать на одном месте. Она это поощряла.

Университет был моей попыткой осесть на одном месте.

Я плюхнул рюкзак на пол между ногами и вытащил планшет. Один наушник поставлял тихую музыку в мой мозг, другой был убран, и я открыл учебный план курса.

— Кто преподает? — спросил я у парней. Не то чтобы это имело значение — я все равно не знал никого из профессоров. — Мы знаем что-нибудь о нем или ней?

— Это он. Я слышал, он новенький, — сказал Хантер, поправляя на носу очки в темно оправе. — Мой приятель Коул сказал, что прежний профессор истории ушел на пенсию в прошлом году. Этот новенький перевелся откуда-то из другого места. Не знаю точно, откуда. Нам о нем ничего неизвестно.