Господин Жакаль слушал с удвоенным вниманием.

— Зачем я сегодня пришел к вам, господин Жакаль, перед тем как меня задержали?

— Вы положили мне на стол вещественные доказательства невиновности господина Сарранти. Вы уверяли, что это скелет мальчика, обнаруженный в саду ванврского особняка, принадлежащего некоему господину Жерару. Вы это имели в виду, не так ли?

— Совершенно верно, — подтвердил Сальватор. — А зачем я представил вам эти вещественные доказательства?

— Чтобы я доложил о них господину королевскому прокурору.

— Вы сделали это? — строго спросил молодой человек.

— Клянусь вам, господин Сальватор, — поспешил ответить г-н Жакаль проникновенным тоном, — что я как раз собирался к его величеству в Сен-Клу с намерением поговорить с находившимся там господином министром юстиции о вещественных доказательствах, которые вы мне представили.

— Покороче, пожалуйста, у нас мало времени. Вы этого не сделали?

— Нет, меня арестовали по дороге в Сен-Клу, — ответил г-н Жакаль.

— То, что вы не сделали в одиночку, мы сделаем вместе.

— Не понимаю вас, господин Сальватор.

— Вы отправитесь со мной к королевскому прокурору и изложите ему все факты так, как вы их понимаете.

Как бы ни был, казалось, заинтересован г-н Жакаль в таком решении, он отнюдь не схватился за него обеими руками, как рассчитывал Сальватор.

— Ну что ж, я готов, — с безразличием ответил полицейский, покачав головой с видом человека, нисколько не верящего в успех того, что он собирается сделать.

— Кажется, вы не разделяете моего мнения, — заметил Сальватор. — Вы против моего плана?

— Решительно против, — ответил г-н Жакаль.

— Изложите свои соображения.

— Даже если мы представим господину королевскому прокурору самые неопровержимые доказательства невиновности господина Сарранти, приговор суда присяжных, не подлежащий отмене по нашим законам, останется в силе. Как бы ясны ни казались доказательства, господина Сарранти не выпустят на свободу. Ведь придется начинать новое расследование, затевать новое разбирательство в суде. Тем временем он по-прежнему будет оставаться в тюрьме. Процесс может длиться сколь угодно долго: год, два, десять лет… Он может никогда не кончиться, если кто-либо в этом заинтересован. Предположим, что господину Сарранти это надоело. Он теряет мужество, впадает в глубокую апатию, некоторое время воюет со сплином. Наконец однажды ему приходит в голову покончить с собой.

Господин Жакаль замолчал, желая оценить произведенное его словами действие: все сто слушателей разом вздрогнули, будто от электрического разряда.

Господин Жакаль и сам не на шутку испугался, что его доводы послужили причиной такого волнения. Он подумал, что это нежелательно, так как может обратить гнев собравшихся против него самого, а потому торопливо прибавил:

— Заметьте, господин Сальватор, и объясните этим господам, что я лишь средство, лишь колесико в этой машине. Я получаю импульс, а не даю его. Я не командую, а исполняю приказы. Мне говорят: "Делайте" — и я повинуюсь.

— Продолжайте, сударь, продолжайте. Мы не сердимся на вас, а, напротив, благодарим зато, что вы нас просветили.

Вероятно, слова Сальватора придали г-ну Жакалю мужества.

— Как я вам говорил, — продолжал он, — даже если в один прекрасный день процесс подойдет к концу, то утренние газеты, вполне возможно, сообщат, что тюремщик Консьержери, войдя в камеру господина Сарранти, обнаружил пленника повешенным, как Туссен-Лувертюра, или удавленным, как Пишегрю. Ведь вы отлично понимаете, — с пугающей наивностью прибавил г-н Жакаль, — что, когда за дело берется правительство, оно не останавливается из-за пустяков.

— Довольно!.. — с мрачным видом остановил его Сальватор. — Вы правы, господин Жакаль, это не выход. К счастью, — тут же прибавил он, — отказываясь от этого способа, как и от предложения генерала Лебастара де Премона, я нашел третий и, как мне кажется, более удачный выход, чем два предыдущих.

Собравшиеся вздохнули с облегчением.

— Представляю вам его на обсуждение, — продолжал Сальватор.

Все насторожились и затаили дыхание. Не стоит и говорить, что г-н Жакаль приготовился слушать Сальватора с не меньшим вниманием, чем все остальные.

— Как вы не теряли времени даром после ареста господина Сарранти, — проговорил Сальватор, глядя на г-на Жакаля, — так же не терял времени и я. Пытаясь предвосхитить то, что происходит сейчас, я около трех месяцев назад составил план, который хочу вам изложить.

— Вы не можете себе представить, с каким интересом я вас слушаю, — сказал г-н Жакаль.

Сальватор едва заметно усмехнулся.

— Вы знаете Консьержери как свои пять пальцев, не так ли, господин Жакаль? — продолжал он.

— Разумеется, — ответил тот, удивившись столь простому вопросу.

— Если войти в ворота, расположенные между двумя башнями и служащие обычно входом и выходом для арестантов, можно пересечь двор и, отворив небольшую дверцу, оказаться в помещении смотрителя, то есть в приемной тюрьмы.

— Совершенно точно, — подтвердил г-н Жакаль.

— Посреди приемной стоит печка, вокруг нее собираются поболтать дежурные, полицейские агенты и жандармы. Против входной двери находится вторая дверь; она ведет в коридор, соединяющий приемную с обычными камерами, но они нас не интересуют. Слева от входа и от печки расположена комната с каменным полом, из нее забранная решеткой дверь ведет в особый коридор; это и есть камера смертников.

Господин Жакаль слушал, продолжая одобрительно кивать: топографическое описание было очень точным.

— Должно быть, именно там содержат господина Сарранти если и не после объявления приговора, то последние несколько дней.

— Последние три дня, — уточнил г-н Жакаль.

— Там он находится сейчас, не так ли, и останется до самой казни?

Господин Жакаль снова кивнул.

— Первый вопрос мы уяснили, перейдем ко второму.

На мгновение воцарилась тишина.

— Посудите сами, что такое случай, — продолжал Сальватор, — и насколько, что бы ни говорили пессимисты, он защищает честных людей! Однажды около четырех часов пополудни, выходя из Дворца правосудия, где я присутствовал на одном из последних заседаний по делу Сарранти, я спустился к Сене и свернул к опоре моста Сен-Мишель, где обычно у меня наготове лодка. Проплывая вдоль берега, я заметил над береговым откосом и под набережной Часов четыре или пять отверстий, забранных решетками с двумя поперечинами; раньше я никогда не обращал внимания на эти отверстия, представляющие собой не что иное, как водосток. Но теперь мне не давала покоя мысль о том, что господина Сарранти могут приговорить к смерти; я подъехал поближе и осмотрел их сначала все вместе, а потом детально каждое в отдельности. Я убедился в том, что нет ничего проще, как снять решетки и проникнуть под набережную, а потом, по всей вероятности, и под тюрьму. Но на какую глубину? Определить это было невозможно. В тот день я и не стал больше об этом думать. Зато ночью я снова мысленно вернулся к этому вопросу. И на следующий день, около восьми часов утра, я уже был в Консьержери.

Надобно вам сказать, что в Консьержери у меня есть Друг.

Скоро вы убедитесь, как полезно повсюду иметь друзей. Я его нашел, мы отправились прогуляться, и за разговором я узнал, что один из водостоков, выходящих на берег Сены, ведет во внутренний двор тюрьмы. Необходимо было разузнать, как расположен под землей этот канал, ведь он должен был проходить недалеко от камеры смертников. "Хорошо, — подумал я. — Придется сделать подкоп, но для наших камнеломов из катакомб это труда не составит".

Кое-кто из слушателей одобрительно закивал. По-видимому, это и были камнеломы, к которым молодой человек обратился с просьбой.

Сальватор продолжал:

— Я раздобыл план Консьержери, что оказалось отнюдь не сложно: я лишь снял копию со старого плана, который разыскал в библиотеке Дворца. Увлекшись этой идеей, я обратился за помощью к трем нашим братьям. В ту же ночь — к счастью, ночь выдалась темная — мы бесшумно сняли решетку водостока, и я проник в зловонное подземелье, но через десяток шагов мне пришлось остановиться: во всю высоту и ширину подземный ход перегораживала решетка, похожая на ту, что выходила на Сену. Я вернулся и позвал одного из своих людей с инструментом. Через десять минут, почти задохнувшийся, он вернулся и упал у моих ног, ибо не хотел возвращаться, пока не закончит работу. Уверенный, что препятствие устранено, я снова вошел в смрадное и мрачное подземелье. Пройдя дальше, чем в первый раз, я снова натолкнулся на решетку. Едва не задохнувшись сам, я вернулся на берег и попросил другого моего спутника освободить мне проход… Он тоже возвратился полуживой, но, как и первый наш товарищ, снял решетку. Я опять пошел в подземелье, где через десять шагов от второй меня ждала третья решетка. Я вернулся к своим друзьям печальный, но надежды не терял. Двое из них изнемогали, и рассчитывать на их помощь не приходилось. Зато третий рвался в дело. Не успел я договорить, как он бросился в темноту подземелья… Прошло десять минут, четверть часа, человек все не возвращался… Я пошел его искать. В десяти шагах от отверстия я наткнулся на незнакомое препятствие, протянул руки, нащупал тело, схватил его и потянул к выходу. Но было слишком поздно: несчастный уже умер от удушья!.. Так прошел первый день или, вернее, первая ночь, — сдержанно закончил Сальватор.