Однако прежде ответим на вопрос, который не преминут задать те, что следуют за нами и только и ждут случая уличить нас в ошибке.

Как Фрагола, дочь рядового трубача, простого кавалера ордена Почетного легиона, была принята в Сен-Дени, где воспитываются лишь дочери офицеров?

Поясним это в нескольких словах.

В битве при Ватерлоо, в тот момент как Наполеон, чувствуя, что победа ускользает от него, посылал приказ за приказом во все дивизии, ему понадобился гонец к генералу графу Лобау, командовавшему молодой гвардией. Император огляделся: ни одного адъютанта! Все умчались с поручениями по разным направлениям поля боя.

Он заметил трубача и окликнул его.

Тот поспешил на зов.

— Послушай! — обратился к нему император. — Доставь этот приказ генералу Лобау и постарайся добраться к нему кратчайшим путем. Это срочно!

Трубач бросил взгляд на дорогу и покачал головой.

— На этом пути сегодня жарковато! — заметил он.

— Ты боишься?

— Чтобы кавалер ордена Почетного легиона боялся?

— В таком случае, отправляйся! Вот приказ.

— Могу ли я просить императора о милости в случае моей смерти?

— Да, говори скорее… Чего ты хочешь?

— Я хочу, чтобы в случае моей смерти моя дочь Атенаис Понруа, проживающая со своей матерью в доме номер семнадцать по улице Миндальных деревьев, воспитывалась в Сен-Дени как офицерская дочь.

— Так тому и быть: отправляйся спокойно!

— Да здравствует император! — крикнул трубач.

И пустил лошадь в галоп.

Он пересек поля боя и прибыл к графу Лобау; но не успел он подскакать к генералу, как рухнул с лошади, протягивая ему бумагу с приказом императора. Он не смог вымолвить ни слова; у него было перебито бедро, одна пуля застряла в животе, другая — в груди.

Никто больше никогда не упоминал о трубаче Понруа.

Но император не забыл своего обещания; по прибытии в Париж он приказал немедленно определить осиротевшую девочку в Сен-Дени.

Вот как случилось, что скромная Атенаис Понруа — несколько претенциозное имя, данное ей при крещении, Сальватор заменил Фраголой — была принята в Сен-Дени вместе с полковничьими и генеральскими дочерьми.

Однажды встретившись, эти четыре девушки при всей разнице в их общественном положении крепко подружились; родство их сердец, возникшее в детстве, могла разрушить только смерть. Если бы им довелось представлять все французское общество, они олицетворяли бы собой родовую аристократию, знать времен Империи, буржуазию и простой народ.

Все они были одного возраста (с разницей в несколько месяцев) и с первых же дней своего пребывания в пансионе почувствовали друг к другу живейшую симпатию, которую, как правило, не дано испытать в коллежах и обыкновенных пансионах ученикам столь разного положения; для них звание, состояние, имя не имели никакого значения: дочь капитана Жерве была просто Кармелитой для Лидии, а дочь трубача Понруа — просто Атенаис для Регины. Мысль о знатности одной или бедности другой не омрачала их чистой привязанности, которая переросла мало-помалу в глубокую задушевную дружбу.

Детская печаль, охватывавшая вдруг одну из них, сейчас же отзывалась в сердцах трех других; они делились друг с другом и грустью, и радостью, и надеждами, и мечтами — словом, жизнью, ведь в то время жизнь для них и была всего лишь мечтой.

Их содружество (его можно назвать так в полном смысле этого слова), укреплявшееся с каждым днем, месяцем, годом, в последний год стало таким тесным, что их четверной союз вошел в Сен-Дени в поговорку.

Однако приближался день разлуки. Еще несколько месяцев, и каждая из них, выйдя из Сен-Дени, должна была отправиться своей дорогой в родительский дом в различные предместья: одна — в Сен-Жермен, другая — в Сент-Оноре, эта — в Сен-Жак, а та — в Сент-Антуан. Вот так же и в жизни они должны были пойти разными дорогами и занять место каждая в своем мире, где три другие подруги могли встретить ее лишь по чистой случайности.

Приходил конец их нежной дружбе, этой чудесной жизни вчетвером, когда никто из них не проиграл, а каждая лишь выиграла! Больше не биться вместе их четырем сердечкам! Конец безмятежному и радостному детству! Все это должно было безвозвратно кануть в вечность. Вчетвером они мечтали о будущем, а жить в нем придется по отдельности! И не с кем отныне разделить печаль! Жизнь в пансионе была долгим и восхитительным сном; теперь они стояли на пороге реальной жизни.

Несомненно, по прихоти случая или, точнее, судьбы — назовем это жестокое божество его настоящим именем — их вот-вот разбросает в разные стороны, разметает по всему свету. Однако они мужественно сопротивлялись разлуке, склоняясь, будто тростинки, но не ломаясь.

Соединив в пожатии четыре белые руки, они торжественно поклялись помогать друг другу, поддерживать одна другую в беде, сохранить взаимную любовь — словом, чтобы все было как в пансионе, и так до последнего дня.

Они заключили между собой союз, главным условием которого было: каждая должна являться на помощь подругам по первому зову, в любое время дня и ночи, в любую минуту жизни, каким бы ни было ее собственное положение — свободным или затруднительным, радостным или печальным, рискованным или отчаянным.

Мы видели, как, верные данному слову, они явились на зов умиравшей Кармелиты; читателю еще предстоит увидеть их не менее верными в не менее серьезных испытаниях.

Как мы уже упоминали, они договорились встречаться ежегодно в первый день поста во время мессы в соборе Парижской Богоматери.

За два-три года, прошедших со времени их выхода из пансиона, Кармелита и Фрагола виделись с подругами только в этот день.

Одну из таких встреч Фрагола пропустила. Если когда-нибудь нам доведется рассказать историю ее жизни, мы объясним, почему она тогда не явилась.

Регина и Лидия виделись несколько чаще.

Однако то обстоятельство, что девушки встречались довольно редко, отнюдь не охладило их дружбы; опираясь друг на друга, они могли бы вчетвером благодаря своим связям добиться того, что оказалось бы не под силу целому конгрессу дипломатов.

И действительно, подруги, стоя на четырех различных ступенях общественной лестницы, держали ключи от всего общественного здания; двор, аристократия, армия, наука, духовенство, Сорбонна, университет, академии, народ — все им было подвластно, их ключи подходили ко всем замкам, отпирали все двери; вчетвером они представляли высшую власть, неограниченную и абсолютную.

Только против смерти, как мы уже видели, они были бессильны.

Наделенные одинаковыми добродетелями, воспитанные на одних и тех же принципах, проникнутые светлыми чувствами, способные на жертвы и самоотречение, они словно были рождены для добра и, каждая в отдельности или все вместе старались во что бы то ни стало творить его, как только представлялась для этого хоть малейшая возможность.

У нас, несомненно, в ходе этого повествования еще будет случай убедиться в том, как они борются со всевозможными страстями, и тогда, может быть, мы увидим, как они Побеждают в опаснейших схватках, выходят закаленными из сражений.

Теперь давайте послушаем.

Часы бьют полдень; Регина должна вот-вот вернуться.

В самом начале первого послышался стук колес.

Три подруги были заняты беседой. О чем они говорили? Кармелита, разумеется, о покойном; две другие, возможно, о живых; но вот все три разом поднялись.

Их сердца бились в лад, но, конечно, Фрагола трепетала больше других.

Вдруг до них донесся голосок Пчелки; она, прелестный вестник, вырвалась вперед и влетела в оранжерею с криком:

— Вот и мы! Вот и мы! Вот и мы! Сестричка Рина получила аудиенцию.

Вслед за ней появилась Регина с торжествующей улыбкой на губах: она держала в руке приглашение на аудиенцию.

Аудиенция была назначена на половину третьего: нельзя было терять ни минуты.

Подруги поцеловались, снова поклявшись в дружбе. Фрагола торопливо вышла, взлетела в экипаж Регины, который мог доставить ее скорее, чем фиакр, и карета с гербами помчала очаровательную девушку, остановившись у въезда в аллею улицы Макон.