— Но, — спросили беглецы, — что же это получается: экипаж английского шлюпа говорит на нижнебретонском наречии?

— Не экипаж английского шлюпа говорит на нижнебретонском наречии, а мы говорим на гэльском языке.

— Я понял ничуть не больше, чем раньше, — признался Парижанин.

— Ты хочешь, чтоб я тебе все объяснил? — спросил Эрбель, как можно осторожнее (надо отдать ему справедливость) затыкая рот Питкерну.

— Признаться, я был бы не прочь разобраться, в чем тут дело.

— Сейчас я тебе расскажу то, что сам я узнал в коллеже.

— Рассказывай!

— Англичане из Уэльса — всего-навсего колония из Нижней Бретани, эмигрировавшая из Франции лет восемьсот-девятьсот тому назад и сохранившая в целости и сохранности родной язык. Вот как получилось, что валлийцы говорят на бретонском наречии, а бретонцы — на гэльском.

— Вот что значит образование! — заметил Парижанин. — Эрбель, в один прекрасный день ты станешь адмиралом.

Тем временем Питкерна связали и заткнули ему рот.

— А теперь, — принял решение Пьер Эрбель, — надо согреться, обсушиться и посмотреть, нет ли на этом благословенном шлюпе чего-нибудь пожевать, а на рассвете выйдем из гавани.

— Почему не сейчас? — поинтересовался Парижанин.

— Потому, Парижанин, что из гавани можно выйти только после того, как адмиральское судно откроет ворота пушечным выстрелом.

— Это верно, — хором подтвердили беглецы.

Один из четырех товарищей остался часовым на бушприте, а трое других пошли разводить в каюте огонь.

К несчастью, одежду, намокшую в соленой воде, было не так-то просто просушить. Беглецы обшарили шлюп и нашли рубашки, штаны и матросские блузы, принадлежавшие друзьям Питкерна. Беглецы переоделись как могли, как вдруг с бушприта донеслось:

— Эй, там, внизу! Все наверх!

В одно мгновение все трое очутились на палубе.

Часовой поднял тревогу не без причины: к шлюпу приближались три или четыре огня, и постепенно из темноты показались лодки с солдатами.

Лодки прочесывали гавань.

— Ну, визита не миновать! — предупредил Пьер Эрбель. — Надо взять дерзостью. Спрячьте нашего друга Питкерна.

— Сбросить его в воду? — предложил один из беглецов.

— Да нет, просто спрячьте его получше.

— Слушай, Пьер, — заметил Парижанин, — ну а если засунуть его в подвесную койку, накрыть сверху одеялом по самые глаза — никто и не заметит кляпа, а мы скажем, что это больной. Так для нас же лучше: больные одетыми не ложатся, одному из нас достанутся нагретые штаны, куртка и блуза.

Предложение всем понравилось.

— А сейчас, — продолжал Пьер Эрбель. — пусть те, что говорят на нижнебретонском наречии, постоят со мной на палубе, а остальные составят компанию Питкерну; я все беру на себя.

Когда Эрбель говорил: «Я все беру на себя» — все знали, что на него можно положиться. Парижанин и его напарник пошли вниз с Питкерном, а Эрбель и двое бретонцев стали ждать солдат.

Ждать пришлось недолго.

Одна из лодок взяла курс на шлюп.

Пьер Эрбель вскарабкался на релинг, чтобы его было лучше видно.

— Эй, на шлюпе! — крикнул командир.

— Есть на шлюпе! — отозвался Пьер Эрбель на нижнебретонском наречии.

— Эх, да здесь валлийцы! — заметил капитан, обращаясь к своим солдатам. — Из вас кто-нибудь говорит на языке этих дикарей?

— Я, господин офицер, — откликнулся один из солдат. — Я родом из Кармартена.

— Тогда спрашивай ты.

— Эй, на шлюпе! — крикнул солдат по-гэльски.

— Есть на шлюпе! — повторил Эрбель.

— Кто вы?

— «Прекрасная Софи» из Пембрука.

— Откуда идете?

— Из Амстердама.

— Что везете?

— Треску.

— Вы не видели пятерых французских пленников, сбежавших с понтонов?

— Нет, но если мы их встретим, они могут быть спокойны.

— Что вы с ними сделаете?

— Обойдемся с ними так, как они того заслуживают.

— Что они говорят? — спросил капитан.

Солдат перевел разговор.

— Хорошо! — кивнул офицер. — Смерть французам, да здравствует король Георг!

— Ура! — грянули трое бретонцев.

Лодка отчалила.

— Счастливого пути! — крикнул Пьер Эрбель. — Теперь вот что, — продолжал он. — Через полчаса рассветет; давайте снимемся с якоря и приготовимся к отплытию.

Пятеро наших беглецов провели час в томительном ожидании, наконец на востоке небо стало сереть — это называется английской зарей.

Почти в то же время яркая вспышка, предшествовавшая пушечному выстрелу, пронесшемуся над волнами и докатившемуся до берегов, блеснула на борту величавого трехпалубного корабля, который, подобно движущейся крепости, охранял вход в гавань.

Для шлюпа это был сигнал к отплытию.

Он не стал ждать повторного разрешения.

Беглецы подняли английский флаг и на расстоянии пистолетного выстрела прошли мимо адмиральского судна.

Стоя на релинге, Эрбель замахал шляпой и крикнул что было сил:

— Ура королю Георгу!

Стол на борту шлюпа изысканностью не отличался, однако по сравнению с тем, как пленников кормили на борту их понтона, даже самая простая еда казалась им настоящим пиршеством.

Отдадим беглецам справедливость: в каждой их трапезе непременным участником был и незадачливый Питкерн. Когда опасность для беглецов миновала, их пленник тоже получил послабление: ему вынули кляп изо рта и развязали руки, а Пьер Эрбель прочел ему, как прежде — своим товарищам, курс кимрской истории. Питкерн все понял, однако это показалось ему малоутешительным; он дал себе слово впредь остерегаться всех, кто заговорит с ним на гэльском языке.

Всякий раз как вдалеке показывалось судно, Питкерна заставляли спуститься в каюту. А суда попадались навстречу довольно часто. Но шлюп был английской постройки, шел под британскими парусами, на его гафеле были три английских леопарда, шотландский лев, ирландская лира, даже три французские лилии (они исчезли лишь двадцатью годами позже). Было невозможно предположить, что утлое французское суденышко отважится появиться среди английских крейсеров, и никому не приходило в голову, что пятеро матросов, преспокойно развалившиеся на палубе и предоставившие ветру и парусам делать за них всю работу, и есть те самые пятеро пленников, что бегут во Францию.

А ветер дул попутный, и им не нужно было ни о чем беспокоиться.

На следующее утро, то есть через двадцать четыре часа после выхода из портсмутской гавани, они узнали мыс Аг.

Надо было убрать паруса, чтобы не проскочить его и не оказаться среди островов Олдерни, Гернси, Сарк, Джерси, принадлежащих Англии со времен Генриха I и докучливо надзирающих за нашими берегами.

Беглецы пошли бейдевинд прямо на Бомон.

Невозможно описать, какие чувства охватили недавних пленников, когда наконец они увидели родную землю не в туманной дымке, а наяву, с ее холмами, гаванями, бухточками, извилинами берега.

А когда они увидели белые домики с поднимавшимися над крышами дымками, они так засмотрелись на родные берега, что забыли спустить английский флаг.

Пушечное ядро, вспоровшее воду в ста саженях от шлюпа, вывело их из восторженного состояния.

— Что это они делают? — возмутились наши французы. — По своим стрелять?

— Нет, черт побери, не по нам они палят, — возразил Эрбель, — а вот по этой синей английской тряпке.

И он поспешил снять флаг, но было слишком поздно: «Прекрасную Софи» уже заметили. Кстати сказать, и без флага было бы понятно, что шлюп английский.

На флоте как на суше: пустите самую очаровательную англичанку, даже если она воспитывалась во Франции, в толпу француженок, и вы отличите англичанку по походке.

Итак, шлюп дважды был признан английским: и по флагу, и по внешнему виду. Хотя Эрбель и спустил флаг, за первым ядром последовало второе, и упало оно так близко от «Прекрасной Софи», что палубу окатило водой.

— Ах так! — вскричал Парижанин. — Значит, они не признают в нас друзей?

— Что делать? — недоумевали остальные.

— Идите вперед, — заявил Эрбель. — На борту шлюпа вряд ли найдется французский флаг, и нас в любой французской гавани ожидает такой же прием.