Положив чёрную папку на подоконник, Щёголев упёрся бедром об него и сложил руки на груди, поправив прежде свои очки.

— Здесь нет, — сказал он. — А вот в другой больнице приходилось бывать. У меня двое детей, и я старался как можно чаще посещать врача вместе с женой — хотел наблюдать, как развивается мой ребёнок. Не всегда, конечно, получалось. Работа, сами понимаете. И вот, что я вам скажу: я был не единственным мужиком возле кабинета гинеколога. Каждая вторая была в сопровождении мужа. Это нормально. Вместе ребёнка строгали, значит вместе и на приёмы, и на роды. Что ж ей самой отдуваться-то?

— Вы были на родах? — Паша выглядел шокированным.

— Моему старшему сыну двадцать три, в то время даже навестить жену с ребёнком в роддом не пускали, не то что на роды. А вот младшей дочке десять. Тогда уже практиковали партнерские роды, во всю использовали УЗИ для определения пола ребёнка. И да, я был рядом с Галей во время появления на свет Леночки, — с гордостью произнёс Олег Тимофеевич.

— И как? — снова задал вопрос друг, покривившись.

— Тяжело, — ответил Щёголев. — Понимать, что твоей женщине больно, и не иметь возможности помочь — не самое приятное дельце. Но, когда твоего новорождённого ребёнка дают тебе на руки, весь мир переворачивается вверх дном. Видя, через что проходит твоя жена, начинаешь её любить ещё больше, восхищаться её силой; а детей воспринимаешь, как дар Божий. Да и женщине легче, когда муж рядом — это уже со слов моей Галины. Ей-то есть с чем сравнить.

Мы с Пашей переглянулись. С одной стороны, всё он верно говорит, а с другой — это жесть. Не то, чтобы меня пугала перспектива увидеть рождение ребёнка, но вот видеть Крис в болезненных муках — выше моих сил. Кто знает, как я запою в будущем — может, я стану папашей-наседкой, и рьяно буду рваться на каждое УЗИ и буду принимать активное участие в процессе родов, но пока мне трудно представить себя в такой ситуации.

— Ваш товарищ всё правильно говорит, — сказала женщина с животом размером с добрый арбуз. Она неуклюже поднялась со скамьи, поправила подскочившую фиолетовую водолазку, и положила свою карточку и ещё какие-то бумажки на то место, где прежде сидела. — Жаль, мало в мире таких мужчин, — она грустно улыбнулась, и обратилась к нам двоим: — А вы берите пример с друга. Нельзя всё скидывать на жену, особенно ту ответственность, которая априори лежит на вас двоих, — закончив речь, она обернулась к своим соседкам по скамейке, и обратилась уже к ним: — Девочки, посмотрите за вещами? Я сейчас вернусь. Жутко хочется в туалет, — малыш никак не угомонится, словно ламбаду в животе танцует.

Уверен, что связь между туалетом и танцующим ламбаду ребёнком понял только Щёголев, ну и, конечно, женщины в приёмной. Для нас же с Пашей это осталось загадкой. Но, чтоб не выглядеть совсем неосведомлёнными, мы оба решили предусмотрительно промолчать, натянув на лицо вежливые улыбки.

Я же в свою очередь подумал, что эта женщина, которая решила подтвердить слова Щёголева, не выглядела шибко счастливой, и невольно проникся к ней сочувствием, решив, что моя Крис, нося нашего ребёнка, никогда не будет выглядеть такой замученной. Если захочет, чтоб я возился с ней по больницам, — так и будет. Захочет держать меня за руку во время схваток, — пожалуйста. Если начну раздражать, и она скажет мне идти ко всем чертям — пойду. Только не слишком далеко, чтобы она всегда была у меня на виду.

Через какое-то время медсестра, ранее отправлявшая нас с мужиками к проктологу, вышла из кабинета доктора вместе с пациенткой, уведомив нас, что мы можем зайти.

Тамара Петровна Зеленова не создавала впечатление покладистой, добродушной женщины. Скорее наоборот, была своеобразна, горда и норовиста. Уже битый час мы с Пашей упрашивали её свидетельствовать в суде против Кирилла Карпова, а Щёголев засыпал её профессиональными доводами, уговаривая поступить по совести.

В ночь изнасилования именно она дежурила в отделении, и она осматривала Крис, вынося заключение, что акт был насильственным. По сути, эта докторша была одним из главных свидетелей, которые могли помочь засадить гада за решётку. Но вот уже около получаса мы втроём, как болваны, топчемся на одном месте, а она стоит на своём: «Нет, — говорит, — не было такой пациентки, и никакого изнасилования не было».

Я раздражался с каждой минутой всё сильнее, понимая, что доктор Зеленова нам не помощник, а без её заключения — дело будет казаться притянутым за уши. Щёголев продолжал задавать наводящие вопросы, и Зеленова выглядела убедительно в своей лжи, пока не дала осечку в одном из ответов.

— Вы же говорили, Тамара Петровна, что пациентки Белецкой у вас не наблюдалось, — тут же зацепился Щёголев. — Теперь вы говорите, что Белецкая сама спустя пару минут после осмотра призналась в том, что акт был добровольным. Как так получается?

Паша, сцепив зубы, с ледяной сталью во взгляде пялился в окно. Такое несвойственное для него состояние — обычно он умеет сохранять спокойствие, как внутри, так и снаружи. Но он точно знал, где правда, а где враньё, и теперь с немалым усилием сносил тот факт, что эта старая докторша неприятного вида, пытается оправдать свою нечестность. А я с силой сжимал руки в кулаки, чтоб не дать волю гневу, и не превратить этот стерильно-чистый белоснежный кабинет в руины, и не сцепить пальцы вокруг морщинистого горла Зеленовой.

— Нет, вы ошибаетесь, Олег Тимофеевич. Я сказала, что она не была жертвой насилия. Она была несовершеннолетней, насколько я помню, пришла с матерью. Видимо, боялась признаться, что сама разрешила мужчине… Ну вы понимаете меня.

Но Щёголев был непреклонен.

— Боюсь, доктор, вы сказали то, что сказали. А именно, цитирую: «Никакой пациентки Белецкой у меня не было. Покиньте мой кабинет». Так? Можете не отвечать, весь наш разговор записывается на диктофон, и уже на основе того, что вы наговорили, вас можно осудить за дачу ложных показаний и подделку документов. А это приговор от двух до пяти лет, лишение лицензии на врачебную практику, и, что немаловажно в нашем обществе, потеря доброй репутации среди коллег, знакомых и просто людей, которые некогда доверяли вам своё здоровье, — Олег Тимофеевич придержал многозначительную паузу, впиваясь пронзительным взглядом в недовольное лицо Зеленовой.

Её подбородок дрогнул, губы сжались в тонкую нить. Она подалась вперёд, сцепив перед собой руки в замок и, понизив голос, произнесла:

— Знаете, в своей жизни я слышала немало угроз. Вы меня не запугаете.

— Хм, и несколько из них, вероятно, поступило из уст самого Карпова, — допустил следователь. Судя по тому, как Зеленова отвернулась, Олег Тимофеевич попал в точку. — Так что же, Тамара Петровна, вас запугали или дали хорошее вознаграждение за то, что вы помогли насильнику избежать наказания? Угу, — он сделал пометку в папке, — ещё и за то, что взятки берёте, вас притянем к ответственности.

И тут Зеленова, похоже, сдалась.

— Взяток я не беру, Олег Тимофеевич, — отчеканила она.

— Значит, всё-таки, угрозы? — подытожил Щёголев.

Фыркнув, докторша встала со своего кресла, сунула руки в карманы и, обойдя стол кругом, подошла к следователю. Я почти затаил дыхание, ожидая, что же она скажет: снова огрызнётся или признается?

— Вы знаете, Олег Тимофеевич, как сложно найти хорошую работу в сфере медицины в нашей стране? А как сложно её удержать! И быть выброшенной за борт за пять лет до пенсии означает для меня смертный приговор…

— Поэтому вы решили подписать его молоденькой девочке, — парировал тот, тоже встав на ноги. Они смотрели друг другу в глаза, буквально испепеляя призрением.

— О, пожалуйста! — воскликнула она. — Ей было сколько? Шестнадцать? Семнадцать? В таком возрасте любые передряги воспринимаются куда более проще, нежели в нашем.

Такое отношение к людям меня окончательно добило. Как можно быть такой сукой? Ни чести, ни добросовестности, ни самоуважения. Разве, если Кристина была юной, можно спустить всё на тормозах? Это был самый опасный возраст для подобных передряг, даже я это понимаю, не имея ничего общего с медициной. Психика не устойчива и во всю плещет юношеский максимализм. Это было практически убийство. Да, она подписала Крис смертный приговор! И только чудом девушка осталась жива, но покалеченную психику уже полностью не исправить.