— Будь проклят, собака... Проклят...
Гак развязался один узел на жёсткой нити, связывающей судьбы Таргутай-Кирилтуха и сына Оелун и Есугей-багатура.
Но узел был не один.
6
Хан кереитов Тагорил был христианином и на груди носил большой серебряный крест.
Степь прожила множество жизней, и прошлое её уходило в глубокую древность, о которой не помнили люди, как не помнили они и тех, кто принёс в степь крест. Говорили, что люди с крестом пришли с земель, лежавших далеко за кыпчакскими степями, за Хорезмским морем, Морем персов и ещё дальше и дальше. Здесь, в степи, они умерли, но вера христианская осталась. И кресты над куренями кереитов вздымались и при отце хана Тагорила, и при его деде, и при отце деда, а может, ещё много раньше, но этого хан Тагорил уже не знал. Из поколения в поколение передавалось у кереитов несколько священных книг, которые хранились как великая ценность племени. Правда, книги умели читать лишь несколько человек из кереитов. Хан Тагорил, два старика, особо почитаемых племенем, да четверо мальчиков, которых учили тому, чтобы они передавали свои знания следующим поколениям.
Кереиты были многочисленным племенем, и соседи не часто отваживались тревожить их пределы.
Но так было не всегда.
После смерти отца хана Тагорила сильное племя найманов напало на курени кереитов, разграбило их, увело тысячи людей в рабство, разметав сложившийся племенной союз. Нойоны племени развели кереитов по родам, и каждый род кочевал по степи в одиночку, не желая знать о бедах других и скрываясь в степные дали, едва у окоёма поднималась жёлтая пыль, взбитая копытами коней чужаков. Хан Тагорил, тогда ещё юноша, потерял всё доставшееся от отца: улус, родовой курень, войско. С десятком нукеров он мотался по степи не в силах вступить в борьбу с нойонами родов за наследство и вновь объединить кереитов под одной рукой. Он был слаб и погиб бы, наверное, в случайной схватке, так ничего не добившись.
Помог ему в борьбе за улус отец Темучина Есугей-багатур. С его поддержкой хан Тагорил сломил одного нойона, другого, а там, обретя силу, собрал улус под руку.
Хан Тагорил объявил Есугей-багатура своим андой.
Трудно сказать, как могло сложиться будущее племён кереитов и тайчиутов, но ясно было одно — в степи росли два сильных хана. Но Есугей-багатур был отравлен, и связь между кереитами и тайчиутами прервалась. Злой меч рассёк нарождающийся союз. Хан Тагорил догадывался, откуда протянулась рука, сразившая Есугей-багатура, но молчал. Подняться против такой силы он не мог, как не смог бы никто иной в степи.
Оелун, жену Есугей-багатура, Тагорил встретил, спустившись с холма, на котором стоял ханский бунчук, что делал, встречая только самых почётных гостей. Он не ожидал увидеть Оелун в дорогих одеждах и цветущую здоровьем, но то, как она выглядела на самом деле, поразило хана.
Из арбы с измученными лошадьми трудно вылезла сгорбленная старуха, чёрная лицом, изборождённым морщинами, с белой головой и тяжело брошенными вдоль тела руками с широкими, разбитыми, как лопаты, ладонями. Шагнула навстречу хану. Халат её лохмотьями болтался на худых, согнутых плечах. За ней полезли из арбы сыновья. И их одежды были тряпьём.
Больше другого хана Тагорила поразили гноящиеся глаза старухи. В них сквозила только боль.
Тагорил положил большую, ещё крепкую руку на крест, и цепь, удерживающая его, сильно врезалась в шею.
Хан был немолодым человеком и знал, что такое нужда, нищета, голод. Но в глазах Оелун он увидел даже не крайнюю нужду, но большее — безжалостно раздавленную жизнь.
Хан Тагорил не выдал своих чувств ни одним неосторожным движением. Он поприветствовал женщину, как должно приветствовать вдову брата, и, поддерживая под локоть, повёл на вершину холма.
Оелун шла, едва передвигая ноги.
— Всё моё в этом курене, — сказал Тагорил, — твоё, как было бы, если бы приехал брат мой Есугей-багатур.
На вершине холма хана с гостьей окружили женщины. Тагорил пожелал Оелун отдохнуть с дороги и сказал, что будет ждать, когда она найдёт возможным отведать пищи у его очага.
Женщины увели Оелун.
Старшему нукеру хан Тагорил сказал:
— Дать им всё, в чём нуждаются, — и молча, с сумрачным лицом прошёл в юрту, сел у очага.
Ему было о чём подумать.
Хан Тагорил знал: известие о том, что он приютил вдову Есугей-багатура, быстро облетит соседние улусы. А это, как понимал он, опасно. В юртах многих заговорят о том, и заговорят по-разному. Конечно, кто-то спросит: «А имеет ли право хан Тагорил вмешиваться в жизнь тайчиутов?» И трудно сказать, как ответят на этот вопрос. Хорошо, коли ответят — да, он анда Есугей-багатуру, и оказать помощь его вдове и детям — святая обязанность брата. Но наверняка кто-то скажет и нет. Что тогда?
Хан Тагорил достал из-за пояса нож и, наклонившись к очагу, взял ветку аргала. Повертел в пальцах. Аргал был сухим и корявым. Тагорил стал срезать с ветки наросты. Завитые стружки падали на богато расшитые гутулы хана.
Тагорил вспомнил лицо Таргутай-Кирилтуха. Узкие, злые глаза, тяжёлый подбородок, широкие, опущенные книзу плечи. Услышал его голос — хриплый и одышливый. «Кто-кто, — подумал, — но Таргутай-Кирилтух этого мне не простит. Нет... Не простит... А чем он может ответить? Есть ли у него сила?»
Веточка аргала переломилась под остриём ножа. Упала к ногам. Хан Тагорил поднял её, осмотрел срез. Нож перехватил хрупкую древесину без усилий. Тагорил бросил ветку в огонь.
«Нет, — решил, — Таргутай-Кирилтух слаб. Он опился архи и обожрался мяса... Но у него есть близкий родственник Сача-беки...»
И Тагорил представил лицо этого нойона. Быстрые глаза, порывистые движения...
Хан спрятал нож в ножны. Упёрся руками в колени.
Сача-беки был опасен. Его соседи — меркиты, а они давно поглядывают на табуны кереитов.
«Если Сача-беки, — подумал Тагорил, — договорится с меркитами и они вместе, да ещё и Таргутай-Кирилтух, обрушатся на наши курени?»
И не нашёл ответа. Ясно было только то, что такой удар принесёт немало хлопот. Меркиты были сильным племенем.
«Так, — сказал хан Тагорил, — это первая опасность. Что ещё?»
И мысль его дальше полетела по степи. А степь неоглядна, и племён рассыпано по ней множество.
Да, было о чём подумать хану Тагорилу.
В юрту, кланяясь, вошёл баурчи. За ним помощники внесли котёл, навесили над очагом, втащили китайский низконогий столик с лакированной крышкой и уставили блюдами. Остро запахло жареным мясом и травами.
Хан Тагорил взял с блюда ярко-зелёный стебель черемши и прикусил зубами. Сок черемши ожёг рот, но хан, казалось, не почувствовал вкуса любимого угощения, как не заметил суеты вокруг очага баурчи и его помощников. Лицо Тагорила оставалось хмурым и оживилось только тогда, когда в юрту вошла Оелун с сыновьями.
На Оелун был тёмный, с золотой нитью китайский халат, расшитые узорами гутулы, чёрная вдовья шапочка с воткнутой в неё золотой иглой. Сыновья были одеты тоже во всё новое. Оелун поклонилась, как и должно, хозяину юрты, и он отдал ей поклон. Баурчи подал чашку с шулюном, и хан Тагорил, по обычаю древних, пролил по капле шулюна на кожаные головы онгонов. Хотя он был христианином, но этот степной обычай чтил и выполнял свято.
Все сели к столу, поставленному у очага. Хан Тагорил сказал, что он верит — его анда, Есугей-багатур, смотрит на них с Высокого неба и радуется этой встрече.
Баурчи поднёс чаши с архи.
Сыновья Оелун торопливо и жадно, как голодные волчата, хватали куски мяса с блюд. Казалось, они не могут наесться. Хан Тагорил смотрел на них с улыбкой, и Оелун, увидев эту улыбку, заулыбалась и сама. Ела она, как и Тагорил, мало, и было заметно, что её одолевают нелёгкие мысли.
Оелун понимала, что анда мужа, взяв их под свою руку, вызовет немало разговоров в степи, да и не только разговоров. Она не хуже хана знала нойонов племён и легко могла представить, какое раздражение и злобу затаят против Гагорила те, кто заставил её укрыться в волчьем логове на краю степи, а на шею Темучину набил кангу. Такое не простилось бы никому и не простится хану Тагорилу. Оелун, сидя за столом, за каким ей не приходилось сидеть давно, и беря мясо, вкус которого она забыла, хотела увидеть, что может ждать её и сыновей впереди.
