Но так, как решил, не получилось.

К вечеру к Таргутай-Кирилтуху стали подъезжать нойоны из окрайных куреней. У коновязи к ночи стало тесно от чужих коней, а юрта нойона гудела от голосов.

Больше другого тревожило и пугало съехавшихся то, что никто толком не знал — чьи воины напали на их курени. Одни говорили, что это кереиты, другие считали — меркиты, заговорили даже о найманах и хори-туматах, которые якобы пришли от Байкала. Сача-беки закричал, перекрывая тревожный галдёж, что это Темучин. Но в это никто не хотел верить. Сача-беки прервали голоса:

— Откуда у Темучина столько воинов?

— Когда и где он их собрал?

И кто-то в наступившей внезапно тишине без крика спросил:

— А видел ли кто-нибудь Темучина?

Собравшиеся в юрте обратили взоры к Сача-беки. Тот неловко повернулся к Таргутай-Кирилтуху, посмотрел на Алтана и ткнул в него пальцем:

— Он сказал. Нукер от него прискакал в курень, передал, что Темучин напал.

Теперь взоры обратились к нойону Алтану. Тот поёрзал на месте, выдавил сквозь зубы:

— Даритай-отчегин видел Темучина, — мазнул взглядом по лицам, — он говорил...

И тут увидели всё, что Даритай-отчегина в юрте Таргутай-Кирилтуха нет.

И многие задумались: «Где же он?» И нехорошо в душах стало.

Темучин был уверен, что нойоны родов соберутся у Таргутай-Кирилтуха и начнут с лая, обвиняя друг друга. Но знал: сколько бы ни было пустого крика в юрте Таргутай-Кирилтуха, а нойоны договорятся объединить силы и пойти в угон за его отрядом.

Другого решения у них не было и быть не могло.

Темучин позвал Джелме и Субэдея к костру. Отпустил нукеров. Костёр Темучин разжёг сам чуть в стороне от костров воинов. Каждую ночь он велел разжигать как можно больше костров, с тем чтобы даже случайный человек, увидев в ночи разлив огней, сказал: «О-о-о... Большое войско стало...» И другим бы передал: «В степи объявилось множество воинов. Я видел стоянку. Огней было как песку в Ононе».

Субэдей пришёл первым. Сел, молча протянул к пылающим углям большие тяжёлые ладони. Молчал и Темучин, ждал, пока подойдёт Джелме. Но нет-нет, а взглядывал на горбившегося у огня Субэдея. Однако лицо того, как всегда хмурое и замкнутое, ничего ему не говорило. На нём не было видно ни волнения, ни вопроса.

«Он как из железа, — подумал Темучин и улыбнулся, — храбр, силён, упорен — такой мне и нужен».

Субэдей улыбки не заметил, а если и заметил, то не ответил на неё.

Из темноты вынырнул Джелме. В свете костра блеснули его кипенной белизны зубы. В руках у Джелме был таз.

— Барана зажарили, — сказал, — я принёс вам мяса.

Протянул Темучину сладко пахнущую дымком баранью лопатку. Капля прозрачного жира, сверкнув в пламени, как роса на траве, сорвалась на угли, пыхнула голубым огоньком.

Джелме протянул мясо и Субэдею. Тот молча принял, оглядел и впился в кусок зубами. Темучин достал из-за пояса нож и, срезая малые куски и неторопясь отправляя в рот, заговорил о Таргутай-Кирилтухе. Сказал о том, что думает о разговоре, который будет у того в юрте с нойонами. О непременной ругани.

Джелме, с хрустом обгрызая кость крепкими зубами, фыркнул:

— Это точно. Крик поднимут на весь курень.

— Да, — подтвердил Темучин, — крик будет...

Отложил баранью лопатку и сказал набравшим крепость голосом:

— Но договорятся они и пойдут за нами в угон.

Тут и Субэдей отложил недоеденное мясо. Поднял холодные глаза на Темучина. Только Джелме как ни в чём не бывало продолжал с хрустом грызть свою кость.

— Я думаю, надо уходить, — сказал Темучин, — не бежать, как стадо трусливых сайгаков от стаи волков, но уходить обдуманно и следы оставить приметные.

Он был убеждён, что медлительным нойонам потребуется с десяток дней, прежде чем они выступят в поход, и решил напугать их даже своим уходом из улуса. Как сделать это, он и рассказал сыновьям Джарчиудая.

Выслушав его, Джелме засмеялся, догрыз кость и, бросив в костёр, сказал:

— У них глаза полезут на лоб, а половина разбежится, прежде чем они догонят нас.

Субэдей с неодобрением посмотрел на него, пробурчал под нос:

— Хорошо бы так...

Однако предложенное Темучином, видно было по оживившимся глазам, одобрил.

С рассветом отряд Темучина собрался и выступил в степь ещё по мокрой траве. Ветер дул с востока, над степью заходил дождь, но это радовало Темучина. И роса и дождь были помощниками в задуманной хитрости.

Сотню Темучин построил в три ряда, следовавшие друг за другом, и приказал, соблюдая такой строй, идти неторопкой пробежкой. Это было ново для воинов, необычно, но приказ был выполнен. Так они шли с час. И вдруг Темучин, скакавший сбоку необычных рядов, натянул поводья жеребца. С коней приказал не сходить и, оставив во главе сотни Джелме, поскакал с Субэдеем назад, к месту недавней стоянки.

То, что он задумал, удалось вполне.

Когда они прискакали к потушенным, растоптанным кострам, чёрными пятнами выделявшимися среди ковылей, и обратились лицами к только что пройденному сотней пути, на зелёном теле степи отчётливо увиделась широкая тёмная полоса. Ссеченные копытами коней травы, взрытый дёрн грубым рубцом рассекали степь. Можно было подумать, что здесь, скользя и извиваясь меж холмов и перелесков, проползла огромная змея.

— Ну, — оживлённо обратился Темучин к внимательно вглядывающемуся в степь Субэдею, — что скажешь?

В ответ Субэдей покачал головой, протянул раздумчиво:

— Да-а-а... Пожалуй, похоже...

Степняки, даже собираясь многими тысячами, в поход ходили отрядами, в ряду у которых было по три, четыре всадника. Караванные дороги были узки, но ежели отряды и шли целиной, не было смысла вытягивать ряд в тридцать человек. Такой строй держать было трудно. Глядя на полосу, по которой прошла сотня Темучина, каждый степняк сказал бы с уверенностью: здесь не тысяча прошла, но десяток тысяч, а может, и больше.

Темучин послал Саврасого вперёд. Теперь он был убеждён, что, подойдя к месту его стоянки, Таргутай-Кирилтух сильно озаботится.

Ох сильно.

Темучин даже увидел, как это будет: жирные складки набегут на лоб нойона, короткие пальцы, поджимаясь, подберут удила коня, и, навалившись на луку седла, Таргутай-Кирилтух растерянно захлопает глазами, вглядываясь в оставленные сотней следы. Отвалится, разведёт руками. И задумаются нойоны, задумаются.

Этого Темучин и добивался.

Сотня пошла всё тем же широким строем. Но теперь Темучина заботило другое. Он хотел как можно дольше поводить Таргутай-Кирилтуха по следам, измотать походом, обессилить в преследовании и телом, и духом, так как, идя день за днём по следам многочисленного врага, невольно подумаешь и раз, и другой: «А хватит ли воинов, чтобы одолеть такого противника? Не повернуть ли назад? К чему гнаться за своей смертью?»

Собиравшиеся с утра тучи наконец прорвались хлёстким ливнем. Но Темучин не остановил сотню. Размягчённая ливнем степь ещё больше подавалась под копытами коней, и ещё глубже, отчётливее оставались следы.

Однако Темучин видел, что кони начали утомляться. Только Саврасый шёл той же ровной пробежкой. Темучин приказал всей сотне пересесть на заводных лошадей и пересел сам.

Саврасый пошёл за ним на длинном поводу.

Сотня убыстряла ход.

К концу дня они вышли к Онону. Дождь ещё лил, и течение реки было закрыто белой кипящей дымкой.

Темучин, ладонью отирая мокрое от дождя лицо, смотрел на быструю воду.

Джелме сказал, что брод недалеко.

Надо было разворачивать сотню и идти вдоль берега.

Темучин решил по-другому. У него родилась мысль — вовсе озадачить преследователей.

Он дал команду.

Всадники по одному спустились к реке и, не заводя коней далеко в воду, пошли шагом против течения. За сотней не оставалось ни одного копытного следа. Быстрая вода размывала песок. Шедшие в угон за отрядом Темучина увидели бы только то, что лавина коней скатилась к реке, но на противоположный берег не вышла. Пустить же коней через реку вплавь в этом месте из-за сильного течения мог только безумный. И невольно вставал вопрос: «Так куда же они делись? Воспарили, как мангусы... Так за кем мы гонимся? Может, это не люди вовсе?»