У Сача-беки перехватило дыхание.

Он понял — это Темучин, которого он видел узкоплечим и длинноруким мальчишкой с кангой на шее. И вот перед ним — Есугей-багатур в лучшую пору.

Сача-беки знал, что встретит Темучина, готовился к этой встрече и всё-таки не ожидал увидеть таким мощным и уверенным в себе сына Оелун и Есугей-багатура.

Разом они взглянули друг на друга.

К изумлению — у нойона даже кровь отхлынула от лица и губы посерели, — Сача-беки не увидел в спокойно смотрящих глазах Темучина ни мстительной радости, ни торжества победителя. Темучин только разглядывал его, и нойону показалось, что в глазах сына Оелун и Есугей-багатура промелькнуло удивление, а может, и печаль. В сознании Сача-беки вдруг что-то спуталось, смешалось, и произошло то, чего он ожидал меньше всего, а точнее, вовсе не ожидал. Он вспомнил разговор с молодыми нойонами в юрте Алтана и родившуюся тогда мысль о том, что Есугей-багатур победил в споре со старыми нойонами тайчиутов. Победил силой воли и мечом сына. Вспомнил и обжегшую его в ту минуту горечь. Но сейчас горечи в нём не было. Напротив, облегчающее душу чувство залило его всего. Больше того, словно снег под солнцем, растаяла томившая Сача-беки обида на молодых нойонов, которые, как казалось ему, уже перешли на сторону Темучина. Он всё смотрел и смотрел в глаза сына Оелун и Есугей-багатура и без раздражения подумал: «В этом могучем человеке нет злобы, но есть что-то иное и большее, чем мы могли понять». И с неожиданно обретённой твёрдостью и спокойствием сказал мысленно: «Он больше мне не враг, и я пойду за ним, куда бы он меня ни повёл».

Удивление, которое, как показалось Сача-беки, он приметил в глазах Темучина, вправду промелькнуло в его взгляде. Увидев сына Оелун и Есугей-багатура, Сача-беки мысленно обратился к прошлому, но да и он, Темучин, встретив старого тайчиутского нойона, вспомнил былое.

...В курене Таргутай-Кирилтуха шумел весёлый той. Пылали костры. И множество приглашённых толпилось у кипящих котлов. Нукеры разносили чашки с архи. Темучин — чёрный раб с кангой на шее, — обливаясь потом, в драном халате, таскал вязанки дров. Он спешил. Баурчи был им недоволен. Шулюн в котлах требовал жара, а раб не успевал подкладывать в костры поленья. Баурчи боялся, что перестоит мясо на огне и потеряет аромат.

Старик ворчал:

— Бездельник, поторопись.

Раб спешил, а ему так хотелось посмотреть вокруг.

Чуть в стороне от костров на огромной разостланной кошме боролись багатуры. Они сходились грудь к груди и под громкие возгласы гостей нойона ломали друг друга. Тела их дышали мощью. Наконец сильнейший обхватил другого за пояс и швырнул на землю. Выпрямился, вскинув руки. Вокруг закричали, приветствуя победителя.

Этим победителем был Сача-беки.

Темучину, остановившемуся с вязанкой дров за плечами, показалось, что победитель был ростом до неба, и он запомнил его таким навсегда. Сильного, с блестящим от пота лицом, с ликующими от радости глазами. Видел он Сача-беки и позже. Тот сидел с гостями у котла и со смехом брал большие куски мяса, разрывал голыми по локоть руками, пил архи. К нему было обращено множество лиц, и он что-то говорил внимательно слушающим его гостям...

Сейчас перед Темучином стоял совсем другой человек.

Сын Оелун и Есугей-багатура, зная, что Сача-беки второй после Таргутай-Кирилтуха в племени человек, подумал: «Так с кем я хотел бороться?» Во взгляде Сача-беки он прочёл, что тот ему больше не враг и уже никогда врагом не станет.

Всё сказали сыну Оелун и Есугей-багатура глаза нойона.

Сача-беки, как принято было древним обычаем, подступил к кошме, приспустил пояс с мечом и только тогда с опущенной головой приблизился к Тагорилу.

Хан поднял руку, приветствуя гостя, но не произнёс ни слова, тоже согласно обычаю. В степи не торопили гостя, он должен был сам сказать, какая нужда привела его к юрте, где оказывали гостеприимство.

Сача-беки сказал, что волей нойонов тайчиутов они приехали со словами привета сыну Оелун и Есугей-багатура, славному Темучину.

Тагорил молчал.

Сача-беки оборотился к Темучину и низко склонил голову.

Так, склонённым, он стоял долго.

Молчал и Темучин.

Сача-беки опустился на колено, и сейчас же преклонили колени тайчиутские нойоны.

Наконец хан Тагорил выдвинулся вперёд, сказал:

— Мимо каждого пробегает лошадь удачи, но не каждый может на неё вскочить...

Он посмотрел на склонённые головы тайчиутских нойонов и, переждав мгновение, продолжил:

— Я рад, что Высокое небо подсказало племени тайчиутов, в чём их спасение. При общем согласии можно и глину в золото превратить. Сплочённость людей — нерушимая крепость.

Хан повернулся к Темучину и, сняв руку с креста, положил ему на плечо.

— Вот ваш хан, — сказал Тагорил набравшим силу голосом, — повинуйтесь ему.

Меркиты приехали в курень на следующий день. У большой белой юрты, что вызывала своей обширностью невольное удивление, их встретили два бунчука. Бунчук хана кереитов и бунчук хана тайчиутов. Ветер развевал конские хвосты, струил по ветру. Старший из прискакавших в курень, не скрывая, долго смотрел на них, как на нечто неожиданное, и лицо его мрачнело. Глаза налились тоской. Старый был человек и понимал, что к чему.

Меркитских нойонов встретили оба хана, бок о бок сидящие на почётном месте в юрте, и сомнения не могло быть в том, что их связывает прочный союз.

Накануне встречи у Темучина с Тагорилом был долгий разговор.

То, что тайчиуты выказали покорность Темучину, во многом меняло расстановку сил в степи. Теперь он мог повести за собой не только три тумена кереитов, а ещё и три, если не больше, тумена тайчиутов. Но было возможно и то, что меркиты, увидев рядом бунчуки двух ханов, поняв, перед какой силой они стоят, выкажут смирение, и тогда он сможет вывести в степь не только тумены кереитов и тайчиутов, но и тумены меркитов. Вот то вправду было бы силой, которой не смог бы противостоять никто. Но меркитов надо было к тому склонить.

Хан Тагорил тянул к очагу зябнувшие руки. Лицо было сосредоточенно, брови нахмурены. Чувствовалось, что он думает о трудном.

Темучин спросил: почему хан-отец так хмур?

Тот долго молчал, потом ответил:

— Когда в голове темно — весь мир мрачен, а у меня есть над чем задуматься...

И не сказал, что к нему опять пришли горькие раздумья о том, на кого оставить племя. Сказал другое:

— Я, кажется, знаю, как склонить меркитов.

Когда он произнёс эти слова, расплывшиеся за последние годы черты его лица вдруг обрели прежнюю значительность. О меркитах они больше не говорили. Тагорил закрыл глаза и, казалось, задремал, глубоко уйдя головой в мех воротника.

Меркиты с напряжением ждали, что скажут сидящие перед ними ханы. От этих слов зависела судьба племени. Сил для сопротивления у меркитов не было. Меркитские нойоны о будущем думали по-разному, но прежде всего каждый из них думал о себе и о своём роде. Заботиться о племени целиком нойоны не были приучены. И слова хана Тагорила меркитов поразили.

— Нойоны, — сказал хан, — племя тайчиутов признало над собой власть хана Темучина. Я стар и слаб, годы мои проходят, и я волею хана кереитов отдаю своё племя под руку Темучина.

Слова эти были так неожиданны, что из десятков грудей вырвался вздох. Головы нойонов качнулись, как если бы их склонил ветер. Зашелестели голоса. Но хан Тагорил ещё не закончил свою речь.

— Нойоны, — продолжил он, — с давних лет говорили: сплетёшь волосы — получишь аркан, а вражда — дурной советчик и опасный поводырь. Я считаю, ежели нойоны меркитов встанут под руку хана Темучина — ваше племя будет кому защитить и народ меркитов будет счастлив.

Голоса в юрте смолкли, да так, словно ударил гром и звук его оглушил всех и лишил дара речи.

Молчал и хан Тагорил. Однако его молчание — то видно было по оживившемуся и даже порозовевшему лицу — было иным, нежели молчание тупо, недвижимо сидевших перед ним нойонов. Оно говорило, что хан понимает, как неожиданны его слова, и понимает, что принять их непросто и, наверное, для того требуется время. Да и то было в молчании и в лице хана, что он никого не торопит и готов подождать. Он вроде бы даже головой покивал нойонам, как кивают, когда говорят: «Подумайте, подумайте, но знаю, что согласитесь со мной, иного выхода нет».