Субэдей всегда шёл по левую руку и на половину коня впереди Темучина, Джелме — по правую руку и на половину коня сзади. И Темучин был уверен, что плотно закрыт от боковых ударов, и силу своего меча обрушивал только на идущего ему в лоб врага. Так же строился весь клин сотни. А когда первые в лаве проламывали центр строя противника, боковые стороны клина неожиданно раздвигались и охватывали врага с боков.

— Усердие — мать удачи, — говорил Темучин и раз за разом, как выпадала возможность, гонял воинов по степи, отрабатывая тройную связку в лаве, удар клином в центр стоящего стеной противника, охват с боков.

Всадников по степи поручал водить Субэдею, Джелме и поочерёдно каждому воину сотни. Говорил так:

— Одна пчела лучше, чем горсть мух, а один кречет бьёт и стаю ворон. Да помните и то, как в степи говорят: сильный напрягся — сильнее стал, слабый напрягся — хребет сломал.

Поднимался на стременах и, вытягиваясь в полный рост, вскидывал руку:

— Урагша!

Всадники срывались с места, уходили в степь.

Сейчас Темучин вёл сотню на север. Обходил курени и аилы и упорно, хотя и не спеша, шёл и шёл на север.

В степи холодало. Травы никли, и по утрам на жёлто-зелёном её теле уже поблескивал в свете зари иней.

С холодами пришла осенняя ясность неба, и по ночам оно обсыпалось мириадами звёзд. И там, в звёздной высоте, плыли и плыли над степью — курлыча и стеная — косяки птиц.

Всё складывалось так, как Темучин и задумал. К куреню Таргутай-Кирилтуха они вышли, когда на степь лёг первый снег. Накануне, у костра, Темучин сказал Субэдею и Джелме:

— В курень войдём не как воры, но как хозяева. Не думаю, что Таргутай-Кирилтух оставил в курене много воинов. Войдём и у ханской юрты поставим мой бунчук. Если нукеры и воины Таргутай-Кирилтуха ввяжутся в драку, рубить всех не щадя. Но если драки не будет, никого не трогать.

Наутро, едва над юртами поднялись первые дымы, отряд неспешным шагом вошёл в курень. У первой юрты женская рука приподняла полог, но ряды воинов были так спокойны и мирны, что, не почувствовав тревоги, женщина прикрикнула на залаявшую собаку и опустила полог.

На ханский холм с белой юртой на вершине первым поднялся Темучин. Остановил жеребца у коновязи. У юрты поднялись с кошмы, брошенной у стены, два нукера, нерешительно шагнули навстречу. Но рядом с ними, как из-под земли, выросла могучая фигура Субэдея и тут же объявился Джелме.

Нукеров обезоружили.

Темучин сказал им:

— Идите по куреню и соберите народ. Скажите: вернулся природный нойон Темучин и хочет говорить.

Повернулся к Субэдею:

— А ты, Субэдей, и ты, Джелме, вытащите из ямы вашего отца Джарчиудая. Я хочу его обнять.

Народ собирался медленно. Где-то громко вскрикнула женщина, враз залаяло с десяток собак, раздались удары, неразборчиво прозвучали мужские голоса, и тишина повисла над куренём.

Темучин, не входя в юрту Таргутай-Кирилтуха, расхаживал перед коновязью. Влажный, тяжёлый снег скрипел под гутулами. Из юрты нойона доносились детский плач, женские причитания, сдавленные голоса. Темучин морщился, ему хотелось откинуть полог юрты и крикнуть: «Замолчите, я пришёл не для того, чтобы воевать с женщинами. Это вы воевали с моей матерью».

Но этого он не сделал.

Заложил руки за спину, крепко сжал в пальцах рукоять плети.

Из-за юрт появились первые люди. Выглядывали с осторожностью. Ступали несмело. На лицах — страх.

Первыми к бунчуку, выставленному нукерами Темучина, вышли с десяток старух и женщин. Топтались на снегу, переглядывались настороженно.

Темучин по-прежнему ходил вдоль коновязи. Ждал. Лицо было сосредоточенно. И не знал он, что в эти минуты был до удивления похож лицом и всей повадкой на отца — Есугей-багатура.

Но в толпе, которая всё увеличивалась, сходство это заметили, и лица собравшихся чуть смягчились. Есугей-багатура помнили, и помнили по-хорошему.

У бунчука среди женщин можно было увидеть уже и стариков, да за спинами, сзади, и мужские лица объявились.

И тут случилось то, что резко изменило обстановку настороженности и страха на ханском холме.

Из-за юрт раздались оживлённые голоса, и разом на площадку у бунчука вывалило несколько человек. Темучин увидел: впереди других шёл заросший бородой, да так, что и лица не угадать, в драном халате, болтавшемся лохмотьями подола, крупный мужчина, которого поддерживал под руку Субэдей.

Ноги чернобородого скользили по снегу, разъезжались, и видно было, что они плохо его держат. И ежели бы не рука Субэдея, он, скорее всего, упал бы, не дойдя до бунчука.

Темучин вгляделся, узнал: Джарчиудай! Шагнул навстречу. Обхватил кузнеца за плечи.

Толпа у бунчука заволновалась, зашевелилась, загудела. Люди подступили ближе. И многие увидели руку Темучина, крепко лежащую на спине кузнеца, а под рукой, в драни сопревшего халата, голое тело с выпирающими рёбрами.

Толпа заволновалась ещё больше.

Темучин, за минуту до того не знавший, что сказать собравшимся людям, увидев, как качнулась толпа, и различив лица с широко распахнутыми глазами, полными сочувствия, нашёл вдруг слова.

Он взобрался на арбу, крикнул в толпу:

— Старые люди говорили в степи, что правда сильнее вихря — она всё сметает на своём пути. Вы знаете, как поступили с моим родом. Но я не буду разорять ваших юрт и не буду отнимать у вольных людей, что они накопили. Я возьму табуны и отары Таргутай-Кирилтуха, так как они принадлежали моему отцу.

Голос Темучина набрал силу.

— Тот, кто хочет пойти за мной, — пускай седлает коней и грузит арбы. Но я не хочу никого к тому принуждать, набивать на шею кангу. И ещё: за три дня пускай табунщики и хурачу сгонят к куреню табуны и отары Таргутай-Кирилтуха.

Он спрыгнул с арбы и, стоя на земле крепкими ногами, сказал:

— Всё. Так торжествует правда. Идите и думайте.

Через три дня от куреня Таргутай-Кирилтуха в степь устремились ревущие стада коров, верблюдов, табуны кобылиц и отары овец. Пастухи и табунщики гнали их к землям кереитов. С хрустом, по подмерзшей земле, катили бесчисленные арбы.

Такой олджи[47] Темучин ещё не знал.

Однако людей ушло с ним немного. Боялись идти в чужие земли. Да и он не понуждал никого. Но всё же, когда собрался уйти с Темучином кузнец Джарчиудай, за ним потянулись несколько семей.

Темучин на Саврасом, прикрытый с двух сторон Субэдеем и Джелме, шёл в конце обоза. И хотя опасности, что их догонят воины Таргутай-Кирилтуха, не было, он выстроил сотню клином, как если бы ждал нападения в любую минуту.

Саврасый шёл лёгким шагом. Темучин оглядывался на воинов и знал, что стоит ему воскликнуть «Урагша!» и кони сорвутся в намёт.

Уверенности, что воины пойдут вперёд по его команде, у Таргутай-Кирилтуха вовсе не было. Измотанное бесконечными блужданиями по следу растаявшего в степных далях Темучина, войско его втягивалось в предгорья. Впереди желтел невысокий, но плотный сосняк. Над лесом, из-за гор, заходила тяжёлая тёмная туча. Таргутай-Кирилтух, горбясь в седле, косился на тучу, невесело думая, что с такого неба и снег может сорваться, а тогда какие следы отыщешь?

Но не только это пригибало его голову. Таргутай-Кирилтух уже понимал, что он и на этот раз не успел за сыном Оелун. Опоздал, как опоздал вырвать с корнем род Есугей-багатура, догнать Оелун в степи, набить кангу на шею Темучину, да и прирезать его, как барана, опоздал.

Хлестнул холодный ветер. Таргутай-Кирилтух вскинул пятерню, прикрываясь от злого порыва, увидел: тучи идут над головой.

«Будет снег, — решил Таргутай-Кирилтух, — будет, если не сегодня, то завтра беспременно».

Он понял: теперь надо думать о том только, как закончить несчастный поход. То, что Темучина он не достанет, стало ясно и ему.

А сказать такое Таргутай-Кирилтуху было непросто.

Он знал, что среди нойонов говорят: не место Таргутай-Кирилтуху во главе войска. О том шептались за спиной, но вот накануне в его шатёр пришли нойоны, и Сача-беки, которому он верил больше других, сказал при всех: