Рейган был недоволен тем, что в соответствии с законом о свободе информации, принятым при президенте Л. Джонсоне в 1966 году, ЦРУ вынуждено было приступить к рассекречиванию и предоставлению общественности значительной части своей документации. Помимо того, что это рассекречивание, несмотря на ряд ограничений, могло привести к попаданию сведений о тайных операциях в нежелательные руки, сам факт публикации многих документов выводил ЦРУ из некоего «сакрального» положения, превращал это внушавшее страх ведомство «плаща и кинжала» в почти обычное государственное учреждение. Исполнительным распоряжением от 1982 года Рейган ограничил действие закона, введя целый ряд дополнительных изъятий из предоставляемой общественности информации[422].

Между прочим, уже знакомый нам крайне правый деятель Республиканской партии Б. Голдуотер, приветствуя ограничения, введенные Рейганом, в специальном письме президенту (1983 год) требовал новых изъятий и фактической отмены закона о свободе информации, «освобождения разведывательного сообщества» от действия этого закона, противоречившего, по его мнению, интересам нации[423]. Пойти на это Рейган отказался.

Имеются непроверенные сведения, что Рейган дал согласие на запрос Кейси осуществить взрыв на советском транссибирском газопроводе в качестве своего рода пробной операции, проверки, насколько подобные акции способны подорвать СССР изнутри. По данным американских авторов, взрыв на газопроводе Уренгой — Сургут — Челябинск произошел летом 1982 года в результате внедрения в управление газопроводом зараженных вирусом элементов, что рассматривается в литературе как первый эпизод тайной войны в виртуальном пространстве при помощи кибернетического вируса[424]. Операция, по сведениям этих же авторов, была проведена при посредстве офицера КГБ В. И. Ветрова, завербованного французскими спецслужбами, а затем переданного ЦРУ под кодовым именем «Фарвелл» (farewell — прощание)[425].

В СССР о взрыве мощной силы никакой информации не было, да и не могло быть, ибо цензура (Главное управление по охране государственной и военной тайны в печати, которое для публики маскировалось под названием Главлит) категорически запрещала любые сообщения такого рода. Однако и в постсоветской литературе факт взрыва на газопроводе отрицается, причем приводятся технические данные в пользу того, что аварий было немало, но не больше, чем в аналогичных широтах США или Канады. Это объяснялось сложными условиями укладки труб в болотистых местностях. Помимо сказанного, специалисты утверждают, и это главное, что в первой половине 1980-х годов управление газопроводами в СССР осуществлялось вручную, а электронная техника управления появилась значительно позже[426].

Можно полагать, что операция на названном газопроводе действительно планировалась, но по ряду причин, прежде всего технического характера, реализовать ее не удалось. В то же время вся эта история была ярким свидетельством того, как неквалифицированно работали американские разведывательные службы, если они не знали даже, насколько продвинута в СССР техническая кибернетика, как управляется система газовых коммуникаций.

Других фактов прямых диверсий против СССР не было (да и названная диверсия, как мы отметили, за пределы подготовки выйти не смогла).

Показателем того, что США энергично поддерживали и проводили тайные операции против СССР, был прием в Белом доме несколько позже, 21 июля 1987 года, бывшего резидента советской разведки в Лондоне О. А. Гордиевского, который был завербован британскими спецслужбами, а затем передан для использования ЦРУ. Гордиевский сообщил британским и американским органам ценные сведения о советской разведке, что привело к высылке из США большой группы московских дипломатов. Он был награжден орденом Великобритании, а в СССР заочно приговорен к смертной казни. Многочисленные сделанные тогда фотографии президента Рейгана с советским двойным агентом было решено не публиковать, но сам факт приема стал широко известен прессе и рассматривался как своего рода символ противостояния[427].

Главными регионами конфронтации в первое президентство Рейгана были развивавшиеся страны, причем особое опасение в администрации вызывала ситуация в Латинской Америке, прежде всего в странах перешейка, соединяющего Северную Америку с Южной.

Именно этому была посвящена так называемая «доктрина Рейгана». Мы обозначаем ее как так называемую, да еще берем в кавычки по той причине, что никакой четко сформулированной доктрины (последовательного изложения намечаемой программы действий по определенному кругу проблем) не существовало. Сам термин был впервые употреблен в 1985 году, тогда как соответствующий курс проводился с самого начала пребывания Рейгана у власти.

Названный термин придумали журналисты. В качестве первого, кто его употребил в 1985 году, называют Чарлза Краутхэммера, опубликовавшего соответствующую статью в журнале «Тайм»[428]. «Доктрина Рейгана» противопоставлялась тому, что в США обозначалось как «доктрина Брежнева» или «доктрина ограниченного суверенитета». Под ней подразумевалось право СССР вмешиваться в дела стран Восточной Европы, чтобы обеспечить сохранение в них тоталитарных систем и тесное сотрудничество с СССР на базе подчинения курсу его руководства. Аналитики связывали «доктрину Брежнева» с его выступлением на съезде Польской объединенной рабочей партии в 1968 году. Брежнев говорил: «Когда внутренние и внешние силы, враждебные социализму, пытаются повернуть развитие какой-либо социалистической страны в направлении реставрации капиталистических порядков, когда возникает угроза делу социализма в этой стране, угроза безопасности социалистического содружества в целом, — это уже становится не только проблемой народа данной страны, но и общей проблемой, заботой всех социалистических стран»[429]. Именно «доктриной Брежнева» западные политологи объясняли вторжение советских войск вместе с армиями других стран Варшавского договора в Чехословакию в августе 1968 года для подавления утопической попытки создать в этой стране «социализм с человеческим лицом».

В противоположность «доктрине Брежнева» под «доктриной Рейгана», которая фактически действовала с 1981 года, подразумевался отказ от предыдущей политики «сдерживания» СССР и переход к активным действиям по поддержке сил и движений, выступавших за свержение просоветских, коммунистических и прокоммунистических режимов в странах Европы (в частности, в Польше) и в странах третьего мира, в частности в тех государствах, где в данное время шли военные действия. Наиболее опасным с этой точки зрения считалось положение в Никарагуа.

Существовавшее в этой стране левое правительство, которое пыталось проводить социальные реформы, в окружении американского президента называли коммунистической властью, хотя к реальным коммунистическим или социалистическим преобразованиям оно отнюдь не стремилось. Белому дому было важно другое: никарагуанские власти нарушали американскую континентальную солидарность, возлагали надежды на помощь и поддержку СССР. По мнению Хейга, у советских лидеров был в наличии «горячий список» стран Латинской Америки, где намечались государственные перевороты, ориентированные на советскую поддержку. В обоснование своего курса на свержение левого правительства в Никарагуа и недопущение прихода к власти аналогичных сил в других латиноамериканских странах, Рейган несколько раз цитировал слова, якобы принадлежавшие Ленину, но на самом деле являвшиеся фальшивкой: «Как только мы завладеем Латинской Америкой, нам не надо будет овладевать Соединенными Штатами, последним бастионом капитализма, потому что они сами упадут в наши протянутые руки подобно перезревшему фрукту»[430].