До введения эмбарго советские закупки зерна за рубежом составляли 15–16 миллионов тонн в год. После снятия эмбарго зерновой импорт из года в год увеличивался. В 1982 году он составил 29,4 миллиона тонн, в 1983 году — 33,9, в 1965-м — 45,6 миллиона тонн. При этом около половины поставок приходилось на долю США[392]. Для аграрного сектора страны, для американского фермерства огромный советский рынок создавал весьма благоприятные экономические условия.

В определенной степени закупки зерна ставили СССР в зависимость от импорта. Это, однако, никак не меняло общего вектора советско-американских отношений, которые с приходом Рейгана в Белый дом стали резко ухудшаться.

Собственно говоря, процесс разрядки напряженности, происходивший в 1960-е — первой половине 1970-х годов, подошел к концу еще при Картере, который довольно энергично, хотя, естественно, только на словах, выступал за права человека в СССР, против преследования диссидентов, судебных процессов над ними. При этом, однако, в полной мере сохранялись действовавшие договоренности и, что было особенно важно, контакты в Вашингтоне между Государственным департаментом и послом СССР в США Анатолием Федоровичем Добрыниным, опытным дипломатом, стремившимся к сохранению разрядки. Летом 1979 года в Вене состоялась встреча Картера и Брежнева, на которой в дополнение к первому договору об ограничении стратегических вооружений (ОСВ-1) был подписал новый договор ОСВ-2, расширявший и уточнявший положения первого. Договор устанавливал равное для США и СССР число стратегических ядерных вооружений всех типов (не более 2400 единиц). Договор ОСВ-2 так и не был ратифицирован в связи с тем, что еще при администрации Картера советско-американские отношения вновь резко ухудшились, в основном в связи с вмешательством СССР во внутренние дела Афганистана и введением на территорию этой страны советских войск.

Еще в марте 1979 года, перед началом избирательной кампании, Рейган через посредников передал Добрынину, что намерен посетить СССР и хотел бы встретиться с Брежневым и председателем Совета министров СССР А. Н. Косыгиным или, в крайнем случае, с одним из них. Добрынин воспринимал Рейгана как представителя крайне правого крыла Республиканской партии и ответил на вопрос вопросом: не является ли намерение Рейгана предвыборным ходом, «не станет ли он, возвратившись из Москвы, с удвоенной энергией выступать против СССР, ссылаясь на то, что теперь, мол, он уже побывал там и может говорить “со знанием дела”»[393].

От имени Рейгана послу было передано, что «будущий президент» (в том, что он станет таковым, у него сомнений не было) стремится сам разобраться во взаимоотношениях, что он желает расширить свою избирательную базу и, возможно, поддержит новые соглашения с СССР о контроле над оружием массового уничтожения.

Можно полагать, что только в самом начале избирательной кампании Рональд не исключал возможности разрядки, чтобы противопоставить себя Картеру и в области внешней политики. Холодное отношение советского представителя было, видимо, лишь дополнительным аргументом к тому, что от планов смягчения взаимоотношений он отказался, отменив одновременно и намечавшийся визит.

Непосредственно после выборов и даже в начале пребывания Рейгана в Белом доме сохранялась, однако, некоторая надежда на возможность развития более или менее конструктивных отношений между Рейганом и советскими руководителями, в частности Брежневым. Об этом свидетельствовала беседа Добрынина с бывшим президентом Р. Никсоном, который приехал в Вашингтон из Нью-Йорка на прием по случаю празднования годовщины Октябрьской революции.

Добрынин вспоминал, что Никсон «попросил, чтобы сказанное им в доверительной форме было доведено до сведения Брежнева. По словам Никсона, он очень хорошо и давно знает Рейгана как человека весьма консервативных и антикоммунистических взглядов. Верно, что он сторонник “сильной Америки”. Но он вместе с тем достаточно разумный, а главное — прагматически мыслящий политический деятель. Никсон выразил уверенность, что в конечном счете у советского руководства с Рейганом установятся отношения не хуже тех, которые были при нем. Правда, на это потребуется немалое время, возможно несколько лет, но важно, чтобы советское руководство не теряло из виду указанную выше перспективу и не вступало с ним раньше времени в ненужную полемику вокруг Кубы или какой-то другой проблемы, так как Рейгана может “заносить” в публичных выступлениях»[394].

То ли Рейган еще колебался, то ли Никсон выражал скорее не его мнение, а свое собственное, но в ближайшей перспективе его предположения не подтвердились. Тем не менее в высшем советском руководстве живо обсуждались возможности отношений при новом президенте. 17 ноября Ю. В. Андропов, курировавший в то время в ЦК КПСС внешнюю политику, и министр иностранных дел А. А. Громыко направили в Политбюро записку самого общего характера, предлагая меры, само собой разумеющиеся и без их послания: установить неофициальные связи с окружением Рейгана, изучить взгляды лиц из его администрации на внешние проблемы, особенно отношения с СССР. Добрынин без какой-либо иронии, весьма серьезно изложил этот документ[395], хотя было совершенно ясно, что ни о чем другом, кроме как о полной неосведомленности советской стороны о намерениях нового президента, он не свидетельствовал.

Между тем с приходом Рейгана в Белый дом разрядке напряженности постепенно, но довольно быстро пришел конец. Существовал целый ряд причин этого, которые анализируются специалистами в области международных отношений. По мнению подавляющего большинства авторов, главная причина состояла в том, что разрядка дипломатическая не сопровождалась разрядкой политической, а последняя была невозможна при сохранении в СССР тоталитарной системы, находившейся в состоянии кризиса и разложения, но еще сохранявшейся. Отсюда вытекала установка на идеологическую конфронтацию с Западом, крайне подозрительное отношение к СССР и его действиям на Западе, в частности в США, продолжавшиеся разведывательные и подрывные действия обеих сторон в различных районах земного шара.

К этому, разумеется, добавлялись личные факторы, не игравшие решающей роли в длительной перспективе, но оказывавшие немалое влияние на конкретный ход событий. Установки Рональда Рейгана, несомненно, не способствовали разрядке напряженности в реальных условиях первой половины 1980-х годов.

С первых дней пребывания Рейгана в Белом доме государственные секретари А. Хейг, а затем несколько более мягко и осторожно его преемник Дж. Шульц убеждали президента, что, несмотря на существование нескольких соглашений и договоров по ограничению ракетно-ядерного оружия, СССР стремится нарушить баланс в области стратегических вооружений и этим поставить под угрозу безопасность США. Президенту предоставлялись данные, свидетельствовавшие о создании в СССР новых систем ракетно-ядерного оружия, в частности межконтинентальной баллистической ракеты, получившей в классификации НАТО название СС-18 Satan («Сатана»). Ее считали носителем самых крупных ядерных боеголовок в мире, превышавших мощность атомных бомб, сброшенных на японские города в 1945 году, в тысячу раз. Рейгана информировали, что ракета «Сатана» (в советской классификации она называлась Р-36-М2 «Воевода») может преодолеть расстояние до 16 тысяч километров, что одна такая ракета может стереть с лица земли почти все восточное побережье США, все мегаполисы от Нью-Йорка до Вашингтона[396].

Хотя не столько руководители Госдепартамента, сколько военные эксперты убеждали президента, что между обеими сверхдержавами сохраняется паритет в области наиболее мощных систем стратегических вооружений, сам он склонялся к мнению, что наиболее вероятный противник все же имеет определенное преимущество[397].