Бейкер (он официально до 1985 года продолжал занимать должность руководителя аппарата Белого дома) в основном ведал назначениями на наиболее ответственные государственные должности и взаимоотношениями президента по горизонтали и вертикали — с Конгрессом, прессой, партиями, администрацией штатов и наиболее крупных городов. В обязанности Дивера входили главным образом повестка дня и облик самого президента. Он разрабатывал почасовое расписание Рейгана, следил за его выполнением, вносил в него необходимые оперативные изменения, а также заботился о «правильном» общественном восприятии президента, его поведения, его семьи, в частности первой леди. Нэнси, в свою очередь, считалась с мнением Дивера, рассматривая его как друга семьи. Наконец, Миз занимался связями Белого дома с отдельными министерствами и ведомствами, кабинетом министров в целом, намечал вопросы, которые следовало обсудить с министрами и другими высшими чиновниками.

Рейган, как правило, чутко прислушивался к мнению своих советников, в то же время считая, что встречи с ними необходимы только для того, чтобы «на людях» проверить то или иное свое решение. Как свидетельствует анализ и рукописи, и сокращенной публикации президентского дневника, проведенный Дж. Вейсбергом (рукопись дневника составляет пять объемистых томов; она хранится в Архиве Библиотеки Рейгана), Рейган исправно заносил в него все сведения, связанные с его личными делами и здоровьем. Вейсберг насчитал 80 записей о стрижке, 21 — о посещении дантиста. В дневнике была масса записей о просмотренных фильмах и впечатлении от них, о качестве пищи, подаваемой в Белом доме, о верховых прогулках с рассказом о любимых лошадях[388].

Значительно меньше в дневнике записей о тех делах, которые находились в центре внимания президента. Впрочем, подчас он признавал, что то или иное решение принималось под давлением «тройки» или кого-то из ее членов. Но и в этих случаях Рейган был убежден, что хотя и пошел навстречу мнению советников, он скорее всего и сам бы принял аналогичное решение. Так он высказался, например, когда именно по требованию «тройки» был освобожден со своего поста государственный секретарь Хейг, который не только допустил промах после ранения президента (об этом шла речь выше), но и вообще проявлял стремление к слишком самостоятельным решениям[389].

После переизбрания Рейгана в 1984 году в группе высших советников были проведены некоторые изменения. Руководителем аппарата Белого дома стал Дональд Риган, опытный экономист с гарвардским образованием, который перед этим служил в финансовом ведомстве.

Риган прилагал максимум усилий, чтобы привлечь к выработке решений экспертное сообщество. В ряде случаев это удавалось, но далеко не всегда. Более того, руководитель аппарата явно конфликтовал с первой леди, коль в своих воспоминаниях с негодованием писал, что Нэнси Рейган пользовалась услугами астролога Джоан Квигли, с которой была знакома еще с голливудских времен и советы которой очень часто оказывали влияние на решения президента. Риган писал — безусловно, с некоторым преувеличением (не называя имя астролога, которое было раскрыто позже): «Буквально каждое важное действие и решение, которое принимал Рейган в то время, когда я был руководителем администрации Белого дома, предварительно согласовывалось с женщиной из Сан-Франциско, которая составляла гороскопы, чтобы убедиться, что расположение планет благоприятствовало осуществлению данного предприятия»[390].

По-видимому, то ли планеты почти всегда располагались нужным образом, то ли с их размещением администрация не очень считалась, но решения, которые принимал Рейган во время второго президентского срока, носили, как правило, сравнительно выверенный характер.

Порой казалось, что первые четыре года пребывания в Белом доме Рейган почти исключительно посвятил внутренней, прежде всего экономической, политике. Но это было далеко не так. Международные дела, в первую очередь связанные с продолжавшейся холодной войной, со взаимоотношениями с СССР, неизбежно оставались в центре внимания Белого дома.

Уже на первой пресс-конференции (29 января 1981 года)[391] после вступления в должность новый президент весьма жестко отозвался о той системе, которая существовала в Советском Союзе — главном геополитическом и социальном противнике США. Журналист агентства Эй-би-си Сэм Дональдсон задал вопрос: «Мистер президент, в чем вы видите долговременные намерения Советского Союза? Не думаете ли вы, в частности, что Кремль стремится к мировому господству, что это приведет к продолжению холодной войны, или вы считаете, что при определенных обстоятельствах возможна разрядка?»

Ответ Рейгана звучал недвусмысленно. Его целесообразно привести полностью, так как он четко определил характер политики Соединенных Штатов в духе холодной войны до тех пор, пока в Советском Союзе не начнутся действительно серьезные внутренние перемены:

«Что ж, до сих пор разрядка была улицей с односторонним движением, которую Советский Союз использовал для того, чтобы проводить свои идеи. Мне не нужно думать, чтобы ответить на вопрос, в чем состоят их намерения; сами они их повторяют. Я не знаю ни одного руководителя Советского Союза со времени революции, включая нынешнее руководство, которое не повторяло бы многократно на различных коммунистических съездах, что они сохраняют решимость добиться своей цели — осуществления коммунистической революции и создания всемирного социалистического или коммунистического государства.

Поскольку они не только говорят, но и делают для этого все возможное и поскольку публично и открыто объявляют, что единственная мораль, которую они признают, — та, что способствует их делу, то есть они сохраняют за собой право совершать любые преступления, лгать, вводить в заблуждение, чтобы этого достигнуть, а мы оперируем иной системой стандартов; я думаю, что, делая с ними любые дела, даже связанные с разрядкой, мы должны иметь сказанное в виду».

В этих словах было немало пропагандистской риторики, и освещали они скорее не ту реальную внешнюю политику, которую проводило брежневское руководство СССР в начале 1980-х годов, а ленинский курс и линию Сталина примерно до середины 1930-х годов. Рейган воспринимал как данность не действительное стремление советского руководства к сохранению полного господства в своей геополитической сфере с перспективой незначительного ее расширения за счет стран третьего мира, а коммунистическую мифологию, которую проповедовали в СССР на протяжении всех лет советского тоталитаризма — от его зарождения до заката.

Он не учитывал, что само руководство СССР, и Л. И. Брежнев прежде всего, сохраняя тоталитарную систему, находившуюся в состоянии кризиса, сознавало опасность превращения холодной войны в ракетно-ядерную катастрофу и действительно стремилось к относительно мирному сосуществованию с Соединенными Штатами. На помощь коммунистическим руководителям приходили высказывания Ленина и других «основоположников», что революции в той или иной стране могут совершиться только тогда, когда для них созреют внутренние условия.

Не слишком разбиравшийся во всех этих тонкостях и в то же время полагавшийся скорее на собственные ощущения, а не на компетентное мнение экспертов, Рейган продолжал проявлять полное незнание советских реалий. Он повторял вымышленные «цитаты» из «Николая Ленина», которые почерпнул, скорее всего, из не очень грамотных антикоммунистических брошюр крайне правого Общества Джона Берча, опасаясь контактов с этим обществом, но отнюдь не брезгуя использовать его продукцию.

В то же время Рейган не отвергал полностью возможность развития отношений с СССР в той или иной форме. На той же пресс-конференции ему был задан вопрос, не собирается ли он отменить введенное в марте 1980 года его предшественником эмбарго на экспорт американского зерна в СССР (в числе других ограничений, последовавших вслед за введением советских войск в Афганистан). Определенного ответа президент не дал, но возможность этого не исключил. Действительно, уже в апреле 1981 года зерновое эмбарго было отменено, советские закупки зерновых продуктов в Соединенных Штатах были возобновлены. Сам факт того, что огромные валютные средства советское руководство вынуждено было теперь затрачивать на покупку заокеанского хлеба, свидетельствовал о тяжелейшем кризисном состоянии советской колхозно-совхозной системы.