— Что знаешь? — закатываю глаза.

Начинает болеть голова. Сто процентов это его отвратительная аура на меня давит.

— Про ваши пионерские отношения знаю, — лениво усмехается в ответ.

— Я не понимаю, о чем ты.

— О возвышенных чувствах и об отсутствии плотских утех, — поясняет он.

С чего бы вдруг такие мысли?

— Матвеев сам мне все рассказал, — продолжает обескураживать.

— Что?

— Ему пришлось…

— Ты как его нашел?! Зачем? — спрашиваю, ошарашенно на него уставившись.

— Вершинина сказала, что этот убогий отказывается от своего ребенка.

Вершинина сказала?

— Она ему звонила, — объясняет, замечая мое смятение.

— И ты…

Осознание произошедшего — как кирпич по голове.

— Значит ты поехал к нему разбираться, а потом, докопавшись до истины, решил, что я беременна несуществующим ребенком от Лавриновича, с которым единожды видел меня в парке???

Сюр в квадрате.

— По-моему, все логично.

— По-моему, ты идиот, — озвучиваю я диагноз.

— Арсеньева…

— Просто уйди, — прошу устало.

Его поведение в голове не укладывается.

— Ты одно мне скажи… — снова на меня напирает, вынуждая поднять взгляд. — Если с ним — нет, значит… никого после меня не было?

Щеки нещадно печет от накатившего смущения. Готова поспорить на что угодно, они уже пунцовые.

— Да кто ты такой, чтобы задавать мне подобные вопросы! — моментально ощетиниваюсь.

— Отвечай мне, Арсеньева, — удерживает за плечи.

Меня захлестывает обида.

— Их было так много, что всех и не сосчитать! — выплевываю язвительно.

— Да ну…

Прищуривается, внимательно отслеживая мою реакцию.

— Володя Мышинский, Игорь, лучший друг моего брата, Саша из одиннадцатого «в», Костя из дома напротив, сосед Миша, парень из общежития, имени не помню, — принимаюсь перечислять всех знакомых мальчишек, но стоит только разогнаться, как он затыкает мне ладонью рот.

— Ну врешь ведь, маленькая дрянь, — склоняет голову чуть влево.

Не нравится мне его взгляд. Совсем не нравится. Глаза эти дурные пугают до дрожи.

— Решила не торопиться на этот раз? — иронично вскидывает бровь.

— Нда, — отодрав его руку ото рта, соглашаюсь я. — Урок усвоила. Спасибо учителю.

— Хочешь сказать, дело только в этом? — его холодные пальцы оглаживают скулу и спускаются ниже.

— Только в этом, — сглотнув, спешу его заверить.

— Опять врешь… — сжимает мою шею ладонью.

— Тебе хочется так думать.

— Проверим? — мрачно предлагает он, сгребая волосы на затылке в кулак.

Совсем озверел.

— Что ты де…

Не успеваю среагировать. Впивается порывистым, грубым поцелуем в мои губы. Усиливая давление, размыкает их своими: настойчивыми и требовательными. Жадно и исступленно ласкает языком мой рот, не позволяя ни на йоту сдвинуться.

Я в ступоре. Гаснет свет. Это глаза помимо воли закрываются.

В голове белый шум.

Израненное сердце, пропустив удар, гулко ударяется о ребра.

Не отвечаю ему, нет… Но в эти несколько секунд бездействия точно нахожусь в плену своих таких противоречивых желаний.

Оттолкнуть. Притянуть ближе к себе.

Я так скучала.

Как хорошо.

И как нестерпимо болит в груди от того, что внутри проснулось…

Дергаюсь влево. Отворачиваюсь, упираюсь ладонью в грудь.

— Перестань…

Не мольба. Я призываю его к здравому смыслу, но он будто не слышит. Целует скулу, спускается к шее и страстно прихватывает горячими губами тонкую кожу.

Взросли цветы на адовом пепелище. Распустились в непроглядной темноте бутон за бутоном. Стоило ему только сильнее стиснуть меня в своих объятиях и прошептать заветное «Да-ша», волнующими мурашками осыпавшееся по спине.

Ухватив меня за подбородок, разворачивает к себе и снова затевает эту свою мучительно-сладостную игру.

Вовремя очнувшись, трепыхаюсь, подобно антилопе, пойманной хищником. Отталкиваю его от себя. Цепляюсь за свитер.

Не могу остановить его. Не получается. Не умеет проигрывать. Не собирается.

В отчаянии кусаю его. Сильно. Больно.

Металлический привкус во рту.

Его глаза полны досады, смешавшейся с изумлением.

Моя злость, громыхая, стучит по венам. Надеюсь, я отчетливо транслирую ее взглядом.

— Отойди от меня, — все еще дрожа, пытаюсь восстановить сбившееся дыхание. — И никогда, слышишь, никогда больше так не делай!

Не двигается с места. Ухмыляется. Медленно проводит языком по окровавленной губе и смотрит на меня как-то по-новому. Оценивающе.

— Там на крыльце, в октябре, я видел твои слезы, — зачем-то напоминает о минутной слабости, случившейся по причине того, что я не была готова с ним встретиться.

— Ты разве не этого добивался? — даже не пытаюсь скрыть разочарование. — В очередной раз потешил свое самолюбие. Втаптывать в грязь у тебя всегда отлично получалось.

— Много ты понимаешь…

— А я и не хочу понимать. Еще раз тебе повторю, больше всего на свете я желаю, чтобы ты исчез из моей жизни.

— Это так не работает, Арсеньева, — смотрит прямо в глаза. Обреченно и устало.

— Знаешь что? Хватит с меня! Я съела свой пуд соли. Найди себе другую жертву, Ян!

Нервы на пределе. Натянуты как струны. Того и гляди, порвутся…

— Что если мне не нужна другая, — зло отзывается он, вновь сокращая расстояние между нами. Не для того, чтобы поцеловать… Для того, чтобы прижаться своим лбом к моему.

— Тебе никто не нужен, — тихо говорю я, ощущая острый укол в сердце. — Ты глубоко несчастен и считаешь своим долгом снова затащить меня в эту свою яму. Яму, из которой я еле выбралась, Ян…

— Ты в ней оказалась по собственной воле.

— Знаю. И поверь, больше ни за что к ней близко не подойду…

— Все равно будет по-моему! — отодвигается от меня и опасно сверкает потемневшими глазами.

— Не будет, — убираю его руку, выставленную справа от меня, и забираю свою сумку.

— Посмотрим, — выдает ледяным тоном.

Поднимаю на него измученный, раздраженный взгляд.

Молчу, но потом все же решаю сказать…

— Неужели не видишь? — ломается мой голос. — Не чувствуешь это?

— Что. Это.

— Я тебя не люблю… Я тебя ненавижу, — признаюсь абсолютно искренне.

— Это не имеет никакого значения, Даша, — равнодушно ведет плечом.

— Не оставишь меня в покое…

— Не оставлю, — перебивает, не давая даже закончить фразу.

— Я что-нибудь с собой сделаю.

Пугаю. Нарочно. И он так разительно меняется в лице.

— Арсеньева… — хватает меня за запястье.

Не могу больше. Даже одним воздухом с ним дышать не могу.

— Будешь потом еще у одной могилы сидеть?

Жестоко. Низко. Но как до него достучаться?

Скулы напрягаются, дергается кадык, и что-то болезненное, настоящее, вспыхивает в его глазах. А потом также резко гаснет…

Молча отпускает мое запястье. Беспрепятственно позволяет уйти.

Ноги несут вниз к гардеробной. Слезы обжигающей кислотой льются по щекам. Сердце в ошметки.

Никогда и ничего уже не будет как раньше.

Сидим в полупустой маленькой кофейне, расположенной напротив клиники женского здоровья. Клиники, которую мы с Риткой покинули всего каких-то пятнадцать минут назад. И поход туда я точно никогда не забуду. Разговор с врачом был не из приятных…

Бобылева отрешенно смотрит в одну точку, а я снова пытаюсь отговорить ее от того, что она задумала.

— Ритка, — сжимаю ее ладонь.

— Даш, ну не начинай опять, пожалуйста…

— Девять недель — это очень много.

— У меня нет выбора, — дергано пожимает плечом.

— Выбор есть всегда, — осторожно спорю я.

— Да? Ну и каков же он по-твоему? — поднимает на меня глаза, полные слез. — Вернуться с пузом в родное село? Здравствуй, мама, вот гостинчик вам из столицы привезла! В подоле! Встречайте с хлебом, солью!