Залезаю в кровать. Глотая соленые слезы, перечитываю строчку за строчкой. Понимаю, что до него дошли те унизительные фотографии. Не знаю, наверное, нутром чувствую…

Подсознательно молю «позвони мне», однако этого не происходит.

Пальцы печатают ответное сообщение, но тут же стирают все до последней буквы, закрывают мессенджер и выключают звук. Натягивают одеяло по самые уши, и я отворачиваюсь к стене.

Видел. Он все видел.

А я так этого не хотела…

В историческом центре Санкт-Петербурга расположен сложный комплекс Государственного Русского Музея, основанного в далеком тысяча восемьсот девяносто пятом году. На сегодняшний день музей считается крупнейшим в мире собранием искусства. Выдающиеся произведения различных авторов можно посмотреть в зданиях, которые являются памятниками архитектуры восемнадцатого-девятнадцатого веков, — Михайловском, Строгановском и Мраморном дворце.

Удивительная коллекция насчитывает около четырехсот тысяч экспонатов. Здесь можно встретить все: от старинных икон и произведений живописи до скульптур и нумизматики. Основная экспозиция музея расположена в Михайловском дворце, проект которого разрабатывал небезызвестный архитектор Карл Росси. Туда-то на третий день пребывания в Питере я и отправляюсь. Чтобы найти нечто определенное.

Зал четырнадцать. Меня интересует «Девятый Вал» Айвазовского. Напротив нее я и замираю.

Автор-маринист изображает такое буйство красок, что на мгновение кажется, будто вздымающиеся, бушующие волны, шипящие пеной, находятся в движении, а облачный сизый туман, согреваемый красными лучами, соприкасается с ними, сливаясь воедино.

Яркое алое солнце разрывает тяжелую завесу мрачных туч. Грозовые всполохи подсвечивают летящие брызги, переливающиеся всеми оттенками радуги.

Эта картина поистине прекрасна. Развернувшаяся стихия, чей образ отражен на ней, пугает и вместе с тем восторгает. Гребень девятого вала грозно возвышается над людьми, пытающимися спастись на обломках своего судна. Самая мощная. Самая сильная волна вот-вот накроет пострадавших. Символично, что в эту самую секунду они стремятся спасти не только себя. Но и того, кто погибает рядом.

Здесь так отчетливо чувствуется заложенный автором посыл: борьба стоит того, чтобы жить. Я плохо разбираюсь в искусстве, но думаю, именно эту мысль хотел донести Айвазовский. Каждый из нас должен верить в силу своего духа, ведь даже в самую страшную минуту над нами обязательно блеснет луч надежды.

Вот только блеснет ли…

Ответ на мой вопрос не заставляет себя долго ждать. Уже покинув здание, перезваниваю на неизвестный номер, настырно докучавший мне во время экскурсии.

— Алло.

— Если настойчиво звонят, следует ответить, — зло раздается в трубке.

— Кто это?

— Я говорю с Дариной?

— Да.

— Игорь Абрамов, — представляется мужчина, и внутри у меня все обрывается. — Полагаю, мы знакомы.

— Знакомы. Что-то случилось? — выдавливаю из себя я, ощущая острую нехватку воздуха в легких.

— Случилось. И учитывая тот факт, что последние исходящие сообщения с телефона моего сына были отправлены на твой номер, к тебе это имеет самое прямое отношение.

Сообщения…

То, которое пришло посреди ночи, я так и не прочла. Не нашла в себе сил и смелости. Как могла оттягивала этот момент.

Убираю телефон от уха и дрожащими пальцами открываю мессенджер.

ЯН:

Абрамов-старший завершает наш телефонный разговор всего одной командой: «возвращайся в Москву ближайшим рейсом». Что, собственно, я и делаю. Потому что необъяснимая тревога печет в груди с той самой секунды, как я услышала его голос в трубке.

Он звонит в тот момент, когда я, уже будучи в Москве, собираюсь покупать билет на аэроэкспресс. Сообщает, что меня ожидает водитель. Присылает номер столба и номер авто. Честно, спорить я просто не в силах. За прошедшие несколько часов успела накрутить себя до такой степени, что едва дышать могу.

— Добрый вечер. Дарина? Меня зовут Михаил.

— Здравствуйте, — смущенно здороваюсь с водителем, открывающим мне дверь.

Предполагаю, что это просто входит в его обязанности, но все равно не по себе.

Осторожно забираюсь в автомобиль, присаживаюсь, осматриваюсь и на нервной почве принимаюсь теребить шнурок от рюкзака.

Водитель занимает свое место, после чего тонированный черный «Мерседес» увозит меня в неизвестном направлении. Немного успокаивает тот факт, что Михаил сразу отзванивается Игорю (как выяснилось, Владимировичу) и докладывает о том, что забрал девушку из Шереметьево и скоро доставит к нему.

Пытаюсь откинуться на сиденье, приняв удобное положение, но у меня не получается. В полутьме дорогого, изысканного салона жутко некомфортно. Абсолютно все раздражает. И медленная, расслабляющая музыка, которая сейчас совершенно на меня не действует, и тонкий ненавязчивый аромат цитрусов, пробирающийся в ноздри.

За окном поздний вечер. Сотни машин играют в шахматы. Предновогодняя Москва равнодушно переливается яркими мириадами огней, а моя и без того израненная душа не на месте.

Ладони потеют, дрожа в неконтролируемом треморе. Тошнота подкатывает. Паника с каждой минутой только усиливается, отчего всю дорогу меня трясет так, будто голой на мороз вышвырнули.

Не самое приятное сравнение в моем случае, но уж как есть…

Час спустя вижу знакомый район. Сердце начинает биться в разы чаще. Мы подъезжаем к дому, в котором располагается квартира Яна, и мне вдруг становится настолько страшно, что ноги противятся и отказываются выходить из машины.

— Я вас провожу, — почувствовав мое настроение, информирует водитель.

Растерянно киваю. Так и заходим в подъезд вместе. Поднимаемся по ступенькам, останавливаемся на лестничной клетке, где мою голову тут же начинают атаковать воспоминания.

Вот я стою с шарами и взволнованно ожидаю именинника-Яна.

Вот меня перехватывают его шумные друзья, а потом выходит и он сам.

Вот звучат жестокие, хлесткие слова.

Как обидно мне тогда было, не передать. Как я злилась. Как ненавидела. Как зарекалась, что больше никогда-никогда не появлюсь здесь.

Вышло, конечно, иначе. В памяти всплывают и другие моменты. Добрые. Яркие. Счастливые.

Так и вижу… Вот они мы: мокрые, ввиду чрезмерного увлечения снежной стрельбой, громко смеющиеся и оба раскрасневшиеся от кусачего мороза.

Ян пытается достать из кармана ключи, но я активно ему мешаю. Такой он невозможно красивый, что не остановиться здесь, прямо сейчас, — настоящее преступление.

Потерпев поражение, нецензурно выражается мне прямо в губы и толкает к двери, припечатывая к ней собой.

Целуемся. Нежно-грубо. Страстно, развязно. Так неприлично горячо, что не оторваться…

Его ледяные пальцы пробираются под шарф и ложатся на вспыхнувшую кожу шеи, вынуждая непроизвольно вздрогнуть. Они сжимают, оглаживают ее, поднимаются выше. Каждое его касание, как разряд, а сама я, будто оголенный провод.

«Совсем уже стыд потеряли?» — возмутилась тогда соседка, проходящая мимо.

Потеряли, видимо. Потому что я даже не заметила, как она появилась. Неприятно вышло, но Яну было плевать. Он даже не удосужился разорвать поцелуй.

Сморгнув морок, поднимаю взгляд. Михаил собирается нажать на кнопку звонка, но дверь, на которую наклеена какая-то бумажка с печатью, открывается еще до того, как он успевает это сделать.