Не так все это должно быть. Совсем не так… Мне ли не знать.

В сравнении с недавним эпизодом, который я вспоминаю каждый божий день, это — просто-таки какая-то нелепица.

Ну сейчас у меня получит!

Однако я ничего не успеваю сделать. В следующую секунду Володеньку от меня «отодвигают».

— Отошел от моей сеструхи! — Лешка грозно взирает на моего ухажера.

И откуда только взялся тут. Опять за старое? Папа убьет его, если снова найдет в кармане то, за что Алексей уже был наказан.

— Урод!

Лешка все-таки бьет Мышинского.

— Лицо! Очки! — верещит тот на весь подъезд. — Дорогие! Больно…

— Прощения проси у нее, мышь!

— Аааа… Больно!

— Быстро, Мышинский, я жду, — шипит на него брат, сжимая пальцами шею.

— Извини, Дарина, — мямлит тот, растерянно моргая.

Смотрю на него. Перекошенные треснутые очки. Фонарь под глазом. Трясется весь…

Качаю головой и вздыхаю.

— Двигай конечностями, плесень белая, — приказывает Лешка. — Забирай маменьку и валите. Башка трещит от твоей семейки.

Что правда, то правда…

— Засекай, — вскидывает пятерню и начинает зажимать пальцы. — Три! Два! Один…

— Алексей, немедленно иди сюда! — на всю квартиру кричит отец.

Кажется, Лешке сегодня попадет…

— Дарин, теплого бери побольше, — советует мама, хмуро осматривая небольшую спортивную сумку, в которую я складываю вещи.

— Плюс семь. Не так уж холодно.

Но я все же кладу туда пару теплых зимних свитеров. Ее спокойствия ради.

— Шапку, перчатки, шарф наденешь при мне.

— Хорошо, — смеюсь я. — Как с маленькой, честное слово. А мне, между прочим, семнадцать вот-вот исполнится.

— От учителя и группы не отходи. Потеряешься! — принимается складывать свитера по-своему. — И всегда будь на связи. Поняла меня?

— Поняла, — послушно киваю. — Буду, обещаю.

Она протяжно охает и присаживается на кровать. Переживает страшно…

— На Володеньку не злись, — опять начинает защищать Мышинского.

— Не напоминай мне о нем, пожалуйста! — раздраженно качаю головой.

— Ну нравишься ты ему очень, вот и не удержался. Поцеловать решил. Дело-то молодое.

Хорошо, что я стою к ней спиной. Иначе она бы увидела, как сильно меня перекосило от воспоминаний.

— Надо же, как красиво!

— М?

Оборачиваюсь и тут же прикусываю губу.

Блин…

Мама держит в руках рисунок Яна.

Как я забыла убрать его в тумбочку?

— Кто автор? — отрывает взгляд от листка и пытливо на меня смотрит.

— Так… парень. Парень, которому я покупала подарок, — честно признаюсь, продолжая заниматься сборами.

— Не Роман. Другой мальчик, верно? — догадывается она.

— Верно.

— Ты мне о нем совсем ничего не рассказывала, — насупившись, произносит с неким укором.

— Да особо нечего рассказывать, мам.

Ощущаю, как предательски горят щеки.

— Скрытные стали до ужаса. Что ты, что Лешка! — обиженно хмурится.

— Возраст такой, — неловко оправдываюсь.

— Рисует тебя, значит, Да Винчи твой…

— Рисует, — легкая улыбка трогает мои губы. — Но он не мой.

— Нравится тебе. Вижу-вижу. Потому и на Володеньку такая реакция.

— Мам, при всем уважении, но Мышинский — вообще не то пальто.

Застегиваю молнию на сумке и тоже плюхаюсь на кровать.

— Расскажи тогда про своего художника, — игриво толкает меня плечом и хитро прищуривается.

Не угомонится, пока что-нибудь не выведает.

— Ну… — в моей голове сразу всплывает яркий образ Абрамова. — Он высокий, отлично сложен, благодаря тому, что вместе с Ромкой занимается в секции по рукопашному бою. У него темные, кудрявые волосы, которые до ломоты в пальцах хочется потрогать. А еще, безумно притягательные глаза. Глубокого зеленого оттенка…

— Красивый, значит, — настороженно подытоживает родительница.

— Очень, — заливаюсь краской смущения и стыда. — Но главное ведь, что у него внутри.

— И что же? — мама внимательно изучает мое вспыхнувшее лицо.

— Ян — очень умный, а еще невероятно талантливый. Он интересно и творчески мыслит. Как и я, много читает… На все имеет свое мнение. Поэтому разговаривать с ним — одно удовольствие.

— И в чем же тогда подвох? — недоуменно вскидывает бровь.

— Эм… Даже не знаю, что сказать, — стискиваю плюшевого медведя, которого непроизвольно крутила в руках все это время.

Даже не заметила, как взяла его.

— У него… довольно сложный характер. Порой этот парень ведет себя, мягко говоря, недружелюбно. Причем делает это намеренно.

— И тебя это напрямую коснулось, так ведь?

— Так, — не пытаюсь обмануть.

— Хм…

— Понимаешь, мам, он сам по себе. Закрытый, холодный и крайне скупой на эмоции. Тяжело сходится с людьми и никого к себе близко не подпускает.

Разочарованно вздыхаю.

— Наверное, на то есть веские причины, — предполагает она.

— Вот и я так думаю, — соглашаюсь с ней. — А может, все гораздо проще.

— Что ты имеешь ввиду?

— Может, он просто не хочет открываться именно мне.

— Сомневаешься в том, что симпатична ему?

— Да. Знаешь, сперва мне показалось, что я ему нравлюсь. Но потом… Что если я ошиблась, мам? И придумала то, чего нет.

— Одно я вижу точно. Кое-кто влюблен по самые уши, — обеспокоенно на меня поглядывает.

— Папе не рассказывай, ладно? — прошу я тихо, уже сожалея о том, что была с ней чересчур откровенна.

Что это на меня нашло…

— Не буду. Ты только слово дай, дочка. Голову совсем уж не терять, — улыбается.

— На этот счет можешь не волноваться. Я на него серьезно обижена и уж точно не планирую больше навязываться.

— А вот это правильно, — одобряет выбранную стратегию и сжимает мою ладонь в знак поддержки.

Следующим утром ровно в пять утра мы стоим на вокзале. Я — сонная, оттого что ворочалась всю ночь (но до невозможного довольная тем, что моя мечта все-таки сбывается). И паникующая мама. Дает мне последние наставления и с опаской косится на Яна, занятого своим телефоном.

Ну конечно она угадала в нем «предмет» нашего вчерашнего разговора. Уж больно детально я описала его накануне.

— Сейчас прибудет поезд, — сообщает Алиса Игоревна.

— Какая молодая учительница с вами едет! — недовольно шепчет мне мама на ухо.

— Она английский у нас ведет. Очень сильный педагог.

— Ой, не растеряла бы вас! Как управится?! Сама ж еще совсем девчонка! — цокает языком.

— Ей тридцать два, она уже одиннадцать лет работает в школе. Так что твои переживания напрасны, — целую мать в холодную щеку.

— Не знаю, не знаю, — хмурится в ответ. — Папе это не понравится.

— А ты не говори. Меньше знает, крепче спит, — беззаботно смеюсь. Уж больно настроение хорошее.

— Дарина!

— Ребят, подходим ко мне, наш поезд, — Алиса Игоревна указывает на прибывающий сапсан.

— Ну все, дочка. С Богом! Ой… Вы уж там присматривайте за Дариной как следует, — кричит мама учительнице и крестит нас вслед.

— Не переживайте, Наталья Алексеевна. Все будет хорошо, — уверяет ее та.

— Детсад… — Абрамов закатывает глаза, а я, не удержавшись, демонстрирую ему язык.

Он, кстати, не успел скрыть своего удивления, когда заметил меня на платформе. Как не хотелось ему, чтобы я поехала, а это все равно случилось!

— Можешь со мной сесть, — уже в поезде предлагает Харитонова, снимая с плеч пухлый рюкзак.

Если сяду с ней, то мне не придется всю дорогу лицезреть недовольный фэйс одного персонажа. А это — несомненный плюс.

— Спасибо, — улыбаюсь Сашке и размещаю свою сумку на полке.

— Все готовы к Питеру? — Алиса Игоревна ободряюще хлопает в ладоши, но ее энтузиазма никто особо не разделяет. — Значит так, молодежь. Четыре часа пути. Там на Московском вокзале трансфер. Заселимся в гостиницу, пообедаем и дальше уже расскажу, что по плану.