Наши дни

Москва, октябрь

Монотонная речь многоуважаемого профессора Преображенского обманчивой, убаюкивающей рапсодией разносится по аудитории. Пожилой седовласый мужчина восседает за кафедрой и ведет неспешный диалог с самим собой. Именно так может показаться на первый взгляд… Потому что на большинство его вопросов в ответ звучит лишь постыдная тишина.

Если честно, большая часть студентов откровенно спит. Оно и понятно. Пятница, последняя пара, которая, к слову, заканчивается довольно поздно. Еще и погода как нельзя лучше располагает ко сну — дождь, ритмично барабанящий по крышам, заливает улицы весь день напролет…

Поворачиваю голову влево и не могу сдержать легкую улыбку. Картина маслом: в то время как преподаватель толкует о грамматике, Бобылева и Вершинина возлежат друг на друге и бессовестно предаются сладостному дрему.

Михаил Валерьевич прерывает лекцию и после затянувшейся паузы вымученно-горестно вздыхает.

С запоздалым ужасом понимаю, что он в этот самый момент тоже поймал девочек с поличным. Пристальный, хмурый взгляд из-под очков с широкой оправой и плотно сжатые губы — прямое тому подтверждение.

Аккуратно толкаю Ингу локтем в бок. Притом дважды. Девушка, однако, никак не реагирует и по-прежнему продолжает пребывать в царстве Морфея. Ощутимо наступаю ей на ногу, и только тогда она, часто моргая, распахивает подведенные стрелками глаза.

— Спятила, Арсеньева?! — грозно шипит, не сразу сфокусировавшись на моем лице.

— Вершинина, — глубокий голос профессора тут же проясняет ситуацию, — будьте так любезны, напомните нам, пожалуйста, сколько спряжений имеет латинский глагол?

Инга расправляет спину, изящным жестом перекидывает волосы через плечо и лишь после всех этих манипуляций, с присущей ей невозмутимостью, смотрит на Преображенского.

— Четыре, — прикрывая рот учебником по латыни, шепчу я.

— Четыре, — повторяет она, обольстительно при этом улыбаясь.

— Верно, — глядя на меня, кивает профессор.

— Я всегда вас слушаю, Валерий Михалыч, — зачем-то добавляет Вершинина.

Валерий Михалыч! Стыд какой…

Бью себя по лбу тем самым учебником. Надо сказать, в повисшей тишине выходит чересчур громко.

— Вы бы лучше соседку свою в чувство привели, — недовольно комментирует мой казус преподаватель. — Зарубите себе на носу, в школу идут для того, чтобы научили, а в высшее учебное заведение приходят за тем, чтобы учиться! Улавливаете разницу?

— Я ж вроде правильно ответила на ваш вопрос, — искренне недоумевает Инга, закидывая в рот две плоские таблетки рондо.

Преображенский припечатывает ее гневным взором.

— Хотите? — девчонка вскидывает вверх руку. — Ничего запрещенного, просто мятные конфетки.

Посылаю ей выразительный взгляд.

Подарить бы этому человеку тормоза… Иногда она серьезно перегибает.

— Неслыханная дерзость! — возмущенно кричит профессор, брызжа слюной. — Некоторые из вас… даже до первой сессии не дотянут!

На этих словах голову с парты поднимает и встрепенувшаяся Бобылева.

— Звучит как угроза, — никак не угомонится Вершинина.

— Вместо того, чтобы занимать чужое место, шли бы вы… на завод пахать!

— На завод? Пфф… Не для того меня мать растила, — насупившись, язвит Инга.

— Не надо, — тихо прошу я, под столом накрывая ее ладонь своей.

— И место мое, кстати, оплачено! — угрюмо взирает на него она.

Боже, ну зачем дерзит, провоцируя конфликт?

— Деньги — не гарантия того, что вы останетесь в академии, — опасно прищуривается Преображенский. — Здесь расслабляться нельзя, это вам не шарага какая-нибудь! В любой момент можете вылететь отсюда как пробка!

— И снова угрожаете… — устало вздыхает она, поднимаясь со своего места.

— Я вас еще не отпускал! — пуще прежнего гневается Михаил Валерьевич.

— Меня тошнит. Надо бы разобраться в чем дело, — сообщает Инга, закидывая вещи в сумку. — Так что шалом.

Шалом! Господи…

Стук ее каблуков эхом отзывается от стен.

Мы с Бобылевой переглядываемся. У Инги итак отношения с Преображенским весьма натянутые, а теперь серьезных проблем точно не избежать.

— И откуда вы только такие борзые беретесь! — профессор швыряет на стол старенькие очки. — Понаедут из этих своих мухосрансков, а гонору…

Здесь я с ним в корне не согласна. Можно подумать только приезжие так себя ведут. Вон местные москвичи и не то себе позволяют.

— Дальше материал записываем, горе-лингвисты…

— Извините, но лекция, как бы, подошла к концу, — очень вовремя вмешивается Яковлев.

— Лекция, Яковлев, закончится тогда, когда я решу! — громогласно ревет преподаватель.

Собственно так и происходит. Обе группы остаются в аудитории еще минимум на полчаса. Сна уже ни в одном глазу, все корпят над своими конспектами (по-настоящему или только делают вид, неважно), ведь Преображенский после выходки своей студентки явно не в самом добром расположении духа, а у нас с ним семинары впереди. Про экзамен вообще молчу. Все мы наслышаны о том, что с первого раза у него сдают единицы.

— Какая муха ее укусила? — уже в коридоре, зевая, интересуется Ритка.

— Це-це, — хохочет Яковлев, пристраиваясь сзади. — Че, Дарин, подкинуть вас до общаги?

— Нет, спасибо, — стиснув зубы, отзывается вместо меня подруга.

— Бобылева, извини, но тебя в расчет не беру. У меня тачка итак низко лежит, а с тобой, боюсь, даже не тронемся, — наигранно виновато разводит руками.

— Антон, прекрати, — одергиваю его я, сурово нахмурив брови.

В общении с Ритой этот парень зачастую переходит всякие границы. Это ее очень расстраивает, но, надо отдать ей должное, она стойко держится и вида не подает.

— Наконец-то! Чего так долго? — Инга захлопывает пудренницу и спрыгивает с подоконника.

— По твоей милости, Вершинина, нас и задержали, — тоном учительницы начальных классов бросает мимо проходящая староста.

— Шагай в свою библиотеку, Сивашова! Это единственное место, где тебя ждут.

— Инга, — качаю головой.

Умеет она надавить на больное. С Таней действительно никто особо не общается. Так уж повелось…

— В отличие от тебя, я хотя бы знаю, в каком крыле она находится, — обиженно каркает та в ответ.

— Иди-иди, — отмахивается Вершинина, — зубы свои кривые только не сломай, когда будешь грызть гранит науки.

Спускаемся по лестнице. На первом этаже по традиции суета и толкучка. Студенты галдят, выстроившись в длинную очередь. Все торопятся поскорее забрать свои вещи и покинуть здание университета. Но гардеробщицу это мало волнует. Она выдает верхнюю одежду в присущей ей манере: неспешно и с кислым выражением лица.

— Как теперь будешь ходить на пары к Преображенскому? — интересуется Ритка, глядя на Ингу.

Та крутится перед зеркалом и придирчиво осматривает себя с ног до головы.

— Не грузи, Бобылыч, — морщится при упоминании его фамилии.

— Тебе не надо было грубить ему, — присоединяюсь я к словам Риты.

— Еще какой-то старый козел будет рассказывать мне, что я занимаю чье-то место! — злится она, одергивая воротник модного бежевого плаща, идеально сочетающегося с ее темными волосами. — Взъелся на меня и зуб точит! Я уже начинаю думать, что он ко мне неравнодушен.

— Ты уже третий раз за месяц путаешь его имя-отчество, — озвучиваю истинную причину ненависти оскорбленного профессора, ничуть не сомневаясь в том, что дело именно в этом.

— И что с того? — забирает сумку из моих рук и ждет, пока я накину куртку. — Это не повод бросаться на меня с наездами. Просто мой мозг отфильтровывает ненужную информацию.

Ритка закатывает глаза.

— Не стоит заводить здесь врагов, — зашнуровывая кеды, сообщаю свою позицию я.