— Когда это было? — недовольно хмурится.

— В десятом классе.

— И?

— Что «и», Сереж? — уточняю я.

— С кем из них ты… — морщится, так и оставляя фразу незаконченной.

— Это так важно?

— Вы хоть встречались? — выплевывает пренебрежительно.

— Я считала, что да.

— А он?

— Сереж…

— Что за сложность в том, чтобы все рассказать мне? — искренне недоумевает.

Еще и смотрит на меня таким взглядом… Осуждающе-разочарованным.

— Я больше не хочу копаться в своем прошлом. Да, оно у меня есть. Из песни, увы, слов не выкинешь, — поднимаюсь со ступенек, потому что начинает моросить мелкий дождик.

— Чтобы я тебя рядом с ними не видел… Это ясно? — произносит требовательно.

Киваю.

— Злишься на меня? — смотрю на его хмурый профиль.

— Не буду врать, мне очень неприятно, — поигрывает желваками на скулах.

Неприятно.

— Теперь твои слова относительно «права на ошибку» воспринимаются несколько иначе, — усмехаясь, мрачно добавляет он.

Капли дождя стекают по моему лицу и пробираются за шиворот.

— Прости, что разочаровала, Сереж. Что оказалась «испорченной», как ты выразился, — направляюсь в дом, едва сдерживая подступившие слезы.

Господи, зачем я вообще сюда приехала!

Забрать рюкзак и немедленно вернуться назад в Москву. Вот чего я хочу…

В электричке немноголюдно. Бабушки носят газеты, молодой музыкант исполняет песни Высоцкого под гитару, а я, отвернувшись к окну, размышляю о своей поездке к Матвеевым и о том, как холодно в итоге мы с Сергеем распрощались…

В общежитие попадаю уже ближе к вечеру. В комнате застаю Ингу и Риту. Так что побыть в одиночестве мне не светит. Жаль, очень хотелось бы…

— О, Дашка! Ты че это так рано? — интересуется Вершинина, выглядывая из-за учебника по теоретической фонетике.

— Так вышло, — ставлю рюкзак на стул.

— А что с настроением? Поругались с Серегой?

В проницательности ей не откажешь.

— Ну и ну… В раю, кажись, непогода.

Достаю полотенце, зубную щетку и расческу.

— Даш…

— Я не готова это обсуждать.

— Лаадно, — тянет она расстроенно.

Молча раскладываю вещи, по-прежнему затылком ощущая ее пристальный взгляд.

— А может, все-таки поговорим?

Как предсказуемо! Прилипала…

— О чем? — открываю дверцу шкафа.

— Ты игнорируешь мои звонки и сообщения. Даже не прочла их в мессенджере! — ожидаемо дуется.

— Да, не прочла…

Смысл отрицать очевидное.

— Обижаешься на что-то? — в лоб спрашивает Инга. Как и я, не любит ходить вокруг да около.

— Нет.

— Дело в Яне?

— Он-то здесь причем?! — фыркаю, швыряя ремень вглубь шкафа.

— Ну мало ли. В пятницу мне показалось, что вы…

— Тебе показалось, — обрываю ее предположения, даже не дослушав.

— То есть ты не против того, что мы вместе? — осведомляется, меняя тон.

— А вы вместе? — уточняю насмешливо.

— Даш… Что между нами происходит? — спрашивает истерично.

— Мне не нравится твоя позиция относительно Риты. Вот и все, — стаскиваю прилипшую к телу водолазку.

— И что это ты имеешь ввиду?

— Инга, да брось, ты серьезно? — поражаюсь тому, как умело она косит под дурочку.

— А что я такого сделала? — недоумевает, невинно хлопая ресницами.

— В том-то и дело, что ничего хорошего, — захлопываю скрипучую дверцу. — Смеешься над Бобылевой вместе со всеми. Считаешь, это нормально? Учитывая, что вроде как с ней дружишь… Некрасиво. Вот что я думаю.

— Не делай, пожалуйста, из мухи слона. Я просто с юмором ко всему отношусь. Это же не значит, что я поддерживаю тех, кто стебет Бобылыча, — оправдывается возмущенно.

— Выглядит именно так.

— Да ну бред ведь, Даш! — беззаботно отмахивается.

— Ну разумеется… — хмыкаю я.

— Может, пришла пора Ритке распрощаться с детскими комплексами? Стать уверенней в себе?

— Может, вы перестанете делать вид, что меня в комнате нет? — вытаскивая наушник, подает голос Бобылева.

Не думала, что она слышит наш разговор. Неудобно получилось.

— Извини, накипело, — признаюсь, снимая джинсы.

— Не лезьте в мою жизнь! Мои проблемы — это только мои проблемы!

— Нет у тебя проблем, Бобылыч! — закатывая глаза, восклицает Вершинина. — Ну, пухловата! И че теперь? Ты ж не бесформенный кабан!

— Инга! — пытаюсь остановить подругу от озвучивания дальнейших сравнений.

— Господи, да я и не думала, что ее так сильно задевают все эти шутки!

— Просто не трогайте меня. Не надо заступаться, не надо вообще поднимать эту тему! Сама разберусь! — вскакивая с постели, сиреной вопит Ритка.

— Да че разбираться! Не всем быть балеринами. Прими себя такой, какая ты есть! Легче станет жить в разы! — невозмутимо отзывается Инга.

— А я не хочу принимать! Не хочу, ясно? — в глазах Ритки снова стоят слезы. — Удобно давать советы толстухе, когда у самой сорок четвертый размер, правда?

Прищуривается озлобленно.

— Причем тут мой размер! — пищит Вершинина. — Я к тому, что все мы разные. Худые и не очень. Ты — вот такая… с формами. Тоже мне конец света!

— Ты понятия не имеешь о том, как тяжело жить в таком весе! — отчаянно кричит Рита. — Когда душ, бассейн, аквапарк — целое испытание. Когда поход по магазинам — сплошное расстройство и стресс. Когда парень, который нравится, постоянно сравнивает тебя со свиньей!

— Стресс… Ты ж не одна такая, господи! Твоя беда в восприятии. Тебе полюбить себя нужно и смириться со своей конституцией.

— Я не намерена с ней мириться! — вспыхнув алым румянцем, заявляет Рита.

— А придется, если ты, конечно, не собираешься всю жизнь рыдать в подушку! Ну не быть тебе Дюймовочкой, Бобылыч! Не быть, понимаешь?

— Инга, лучше замолчи, — стреляю в нее негодующим взглядом, потому что этот ее эмоциональный монолог Бобылевой явно только навредит.

— Ну а что? Разве не так, Даш? Не так?

Ритка тем временем уже одевается. Свитер. Брюки. Сапоги…

— Рит, ну куда ты собралась на ночь глядя? — спрашиваю встревоженно.

Идти-то ей некуда однозначно.

— Да куда угодно! Лишь бы подальше от вас! — цедит она сквозь зубы.

— У тебя реакция пятилетнего ребенка! — бросает ей в спину Вершинина. — А Яковлев придурок. Нашла из-за кого раскисать!

— Рит, не уходи.

— Отстаньте от меня!

Громкий хлопок двери, и ядовитая тишина, повисшая в воздухе, пульсацией стучит в ушах.

— Ну и зачем ты снова ее обидела?

— Ага, то есть опять одна я виновата?! — переходит на ультразвук Инга.

— К чему были фразы про балерину и Дюймовочку? — смотрю на нее осуждающе.

— Ей девятнадцать, Арсеньева! Пора научиться адекватно воспринимать свое тело. Со всеми его жирными минусами!

— Не хочу тебя слушать!

Встаю, забираю пакет с картошкой, кастрюлю и нож. Отправляюсь на кухню, чтобы приготовить ужин. К счастью, там никого. Что, в общем-то, большая редкость…

Вздыхаю. Итак все не слава богу, а теперь еще и тут обстановка напряженная…

Ритка приходит поздно. Озябшая, продрогшая и не желающая с нами разговаривать.

Я все-таки отчитываю ее за то, что ушла в ночь без телефона. Мы ведь переживали за нее. Места себе не находили.

После минутного скандала выключаю ночник. Ссоримся мы не впервые, но приятного мало. Куда милее жить в мире, а не вот так, как сейчас…

Засыпаю тяжело и далеко не сразу, а в довершение ко всему, посреди ночи оживает мой телефон.

— Выруби его, Арсеньева! Еще рано вставать! — сонно возмущается Инга.

Конечно рано, второй час ночи. Выключаю звук и мутным взором смотрю на экран.

«Я клялся, ты прекрасна и чиста… А ты как ночь, как ад, как чернота»[8].

Моргаю. Читаю еще раз.

Незнакомый номер, но я, пожалуй, догадываюсь, кому он принадлежит. К несчастью, знаю только одного любителя цитировать Шекспира при луне.