Это был не всхлип, по крайней мере, не от слез, как подумал я, девушка, сидя на коленях, упираясь руками в землю, смеялась. Смеялась так громко, что через мгновение, и я улыбнулся, не понимая, что происходит.

Это ответная реакция на боль? Или так рухнуло всё её терпение? Эти дни она держалась, не проронив при мне ни слезы, а теперь, не в силах сдерживаться заплакала?

Она уткнулась лбом в мою грудь, я приобнял её, коснувшись длинных, русых волос, пахнувших в этот день зеленым, кислым яблоком, или даже шипучим леденцом со вкусом этого яблока.

— Ты плачешь или смеешься? — Спросил я, продолжая поглаживать её по сгорбленной спине, перебирая мягкие, чуть спутавшиеся волосы, спускающиеся волной с головы до поясницы.

Кадер выпрямила спину, своих рук я не убрал, переместив их на ребра, чуть придвинув к себе, от чего расстояние между нами уменьшилось, она внимательно посмотрела мне в глаза, по фарфоровым, словно кукольным щекам, текли тонкие ручейки слез.

— Не знаю, я больше ничего не знаю.

Я прижал её к себе, в этот раз и она обняла меня, на рубашку попала её слеза, ткань прильнула ко мне, и тогда, даже своей кожей я почувствовал её слезы.

Тогда я вытер несколько слезинок, застывших на ресницах, и последнюю, со щеки, с этой теплой, мягкой и гладкой щеки, на которой мне хотелось задержать свою ладонь, или всегда обхватывать руками её прекрасное лицо, чтобы ощущать её тепло, её близость.

— Мы же это переживем? Когда-нибудь будет легче?

— Переживем, обязательно переживем, — я вновь погладил её лицо, теперь не отпуская его, чувствуя, как и из моих глаз пытаются прорваться слезы.

— Боль же притупляется со временем? Это как острый нож, он ранит, режет, но со временем, если постоянно самому не натачивать его, он затупится, и больше не будет нас резать. Ведь так? — Проговорила она, нервно теребя пальцами складку рубашки на моем плече.

— Конечно, а перед этим он режет нас, поэтому и тупится, нужно это перетерпеть, пережить. Как бы больно нам не было.

— Когда умер твой отец, как ты это пережил?

— Тяжело. Закрылся от всего, думал, вспоминал, и ни с кем не делился, бросил всё, чтобы точить этот нож.

— Сейчас ведь ты так не поступишь? — Кадер чуть задрала голову, чтобы посмотреть мне в глаза, но скорее всего, увидела только подбородок и шею. Она перестала перебирать мою несчастную темную рубашку, купленную кем-то специально для похорон, и взяла меня за руку, из-за чего мне пришлось отпустить её лицо. — Теперь у тебя есть я, пожалуйста, не отгораживайся. Если ты сможешь продержаться один, то я не смогу.

Поглаживая её руку, так крепко державшую меня, словно она держалась за край обрыва, чтобы спастись, я молчал. И только прижал её голову своим колючим, плохо побритым, подбородком, чтобы прижать её как можно ближе к своей груди, и если повезет, оставить частичку её в самом сердце.

— Пойдем? — Спустя несколько минут спросил я, вспомнив, что мы сидим в лесу, на холодной земле и неудобных шишках. И пусть Кадер на какое-то время согрелась в моих объятиях, всю ночь это не может продолжаться, как бы мне этого не хотелось.

Мы встали на ноги, вытащили её туфлю из земли, кое-как отряхнули, заодно и одежду тоже, на моих штанах и на её черном комбинезоне, остались следы земли, прошлогодних листьев от малочисленных лиственных деревьев, иголок, от многочисленных елок, и дорожной пыли.

Спустя сорок минут, мы, используя друг друга, как перила на лестнице, для подстраховки, вышли к трассе. Получилось так долго, потому что однажды, а может и больше, мы сбивались с дороги, и, в конечном итоге, вышли даже ближе, чем хотелось, хоть это и доставило нам волнение.

В какой-то момент я предложил поймать попутку, и спокойно доехать, а не шататься и спотыкаться, преодолевая последние метры до глухого, ещё хуже, чем лес, из которого мы вышли, района Кадер. На моё предложение девушка не ответила, лишь едко улыбнулась, словно предлагала попробовать. Удача не поворачивалась ко мне лицом уже продолжительное время, сделать это сейчас она тоже не захотела, поэтому, спустя десять минут ожидания, за это время мы прошли бы половину пути, я решил прекратить ждать подарок от судьбы, ведь мимо нас не проехало ни единого транспортного средства, люди тоже не встречались.

Наконец, мы очутились на спрятанной от дороги улице, с двух сторон которой располагались деревянные, старые дома, часть которых выглядела не лучшим образом.

Пока мы шли до нужного дома, по кривой дороге, из которой торчали камни и странные, большие кости, а в местах, где не было возвышенностей, были низменности, то есть ямы. В бледном свете нескольких фонарей, свет которых освещал идеально, но только небольшие клочки земли, я шел нормально, но стоило отдалиться от источника света, как уже я начинал спотыкаться, сопровождая каждое лишнее движение нецензурной бранью.

В двух метрах от нужного дома я, в очередной раз, споткнулся о кость, ударившись ногой, и чуть не сломал кривой, деревянный забор соседского дома.

— Откуда здесь эти кости? От динозавров остались? — Пробурчал я, потирая ушибленную ступню, через неудобные кожаные туфли. Почему мы не переоделись перед тем, как уехать в лес?

Кадер, возилась с дверным замком и ключом, который никак не могла вставить в отверстие, из-за чего я подумал, что кто-то сменил от неё замки, обернулась на меня, окинув странным взглядом, словно я, надоевший своими выходками, проказник-ребенок.

— Собакам кидали, они их не ели, со временем они в землю втоптались, стали частью местного ландшафта, — пояснила девушка, пожав плечами, а после вздохнула, уже нервничая, из-за невозможности открыть дверь.

— Кого им пытались скормить? Слона или носорога? Они же огромные, — стоял на своем я, тяжело вздохнув, подготавливаясь к продолжению пути, после чего в два шага подошел к девушке, словно перед финишем открылось второе дыхание, забрал из её рук ключ, и с первой же попытки попал в прорезь. — Ты что пьяная? Как можно было не попасть в замок?

Стоило мне посмотреть на Кадер при свете, вопрос тут же отпал. Нет, пьяной она не была, хотя и потрясывалась, как алкоголичка. На самом деле она замерзла, спрятать руки в карманы не могла, так как они не предусмотрены ни в моем пиджаке, ни в её комбинезоне, сшитом из легкой ткани, которая накалилась на холоде, а из-за широких штанин продувалась при каждом легком порыве ветра.

Её худые пыльцы, с заостренными ногтями, кои она никогда не красит, во всяком случае, видеть их в цвете мне не удавалось, задеревенели, почти не сгибались, и тряслись.

— Почему ты не говорила, что замерзла? — Я взял её ледяные ладони в свои теплые руки, чуть потирая пальцы.

— И чтобы изменилось? Хватит стоять, пожалуйста, раз открыл дверь, заходи, — не обращая на меня никакого внимания, словно я шел в комплекте с дверью, она проскользнула через меня.

В доме оказалось не намного теплее, но хоть ветер не гулял, и в теории можно было согреться.

— Не попробуешь разжечь печку? Правда, мы её уже год не трогали, даже зимой не разжигали, — Кадер подошла к предмету обсуждений, и у нас появилась совместная мысль, что трогать это устройство лучше не стоит. — Ладно, ограничимся горячим душем, чаем, и теплыми одеялами.

— Позвоним Ферхату утром? Не будем беспокоить ночью.

— Да, тем более, я так устала от этих лесных прогулок, что мне уже всё безразлично. Странно, — хмыкнула девушка, с тенью улыбки на лице. — Говорю так, словно это какая-то чужая хижина в лесу, а ведь это мой дом. Ты разбаловал меня, Биркан. Раньше я спокойно доходила пешком с работы, и из леса спокойно выходила, а теперь устала.

— Всё меняется, и не всегда это плохо или хорошо, это просто происходит. И я искренне надеюсь, что не испортил твою жизнь.

— Маленькую её часть, — улыбнулась она, заглянув мне в глаза, от её взгляда по моему телу прошлось тепло.

После принятия душа, Кадер переоделась, а мне дала тонкий, клетчатый плед, мы разместились на деревянных стульях в столовой, попивая горячий чай, размышляя каждый о своем.