И я бы продолжала рассматривать землю под своими ногами, если бы мне на встречу не выбежала пожилая соседка тётушка Айнур. Она семенила своими маленькими, болезненными ногами, замотанными в большое количество бинтов, шаркая утепленными тапками на высокой пластмассовой подошве.

— Девочка моя, — подойдя почти вплотную, бабушка взяла меня за руку, причитая, сказала, — Что же такое творится, совсем стыда у людей нет. Ладно уж Джошкун, он давно свой ум на бутылку обменял, но эти то. Хоть какую совесть поимели бы. Сколько бесчестных людей по земле ходят.

Моё спокойствие, а вместе с тем слабость, появившаяся от препарата, вмиг улетучилась. Мне стало страшно, а в горле пересохло от волнения.

Не с первого раза подобрав слова, я всё же спросила:

— Что произошло? О чем вы говорите?

— Не плачь только, девочка. Я тебя в беде не оставлю, поживешь пока у меня. А вот отца твоего и на порог не пущу! Вспомни мои слова, не пущу! Сдай ты его в больницу, пусть поживет с бомжами и поймет каково это, а то пьет днями и ночами, только благодаря тебе на этом свете и держится. А надо самому стоять. Пусть за ум берется.

Я так и опешила, не понимая, что происходит, разглядывая сморщенное, старческое лицо соседки, так и не найдя слов, подняла глаза, расслышав какой-то шум.

Вокруг моего дома толпились соседи, их было не так много, ведь мужчины и дети ещё не вернулись домой. По улице распространились взрослые женщины, одетые в домашнее и с платками, покрывающими голову. Все они переговаривались, а когда заметили меня, то приняли прискорбное выражение, будто пришли на мои похороны.

Не найдя в себе силы вымолвить хоть что-то, молча погладила старческую руку бабушки Айнур и убрала её с себя, чтобы побежать к дому. Преодолев стену из впечатленных женщин, я увидела, как из выбитых окон какие-то люди выбрасывают наши вещи. На смятой траве валялся мой ноутбук, крышка которого свернулась на бок, а экран разбит вдребезги. Рядом с ним разбился мой любимый желтый светильник, привезенный ещё из прежнего дома, на его керамическом основании нарисованы бабочки и пчелы, в детстве я обожала его, он выручал меня в те дни, когда я ещё боялась темноты, или монстров.

Этот светильник был единственной частью оставшейся из моего детства, последним напоминанием, и вот теперь осколки покоятся у моих ног.

Перевела взгляд чуть правее и увидела разбитую вдребезги рамку, в которой хранилась наша последняя семейная фотография. Я сохранила её даже против своего желания, но что-то мешало мне выбросить её, иногда я доставала её и представляла, что у меня есть дом, такой же, как на заднем плане, и такая же счастливая семья.

По неизвестной причини, после взгляда на разбитую рамку в горле появилась тупая боль, а в сердце поселился страх, что мой самый большой кошмар случился, и я осталась совершенно без всего, теперь у меня нет не только семьи, но и покосившегося, ещё не ставшего родным, дома.

На глаза навернулись слезы, я понимала, что не должна показывать сейчас эмоции, некому больше брать на себя ответственность, не случится больше чуда, и если я не возьму себя в руки, и не разберусь в том, как всё это получилось, и не вышвырну этих людей вон, то останусь жить на улице.

Истерика почти мгновенно перешла в следующую стадию, слезы превратились в гнев, перед глазами потемнело, кулаки сжались так сильно, что ногти впились в кожу, это было последнее движение, которое я помню и которое я контролировала.

Сквозь какую-то пелену я видела, как врываюсь в дом, слышу свой голос со стороны, будто бы кричу из воды. Смутно помню, как мне пихали прямо под нос какие-то бумаги, но в глазах всё расплывалось, я не могла прочесть и строчки, поэтому я что-то кричала, переходя с одного языка на другой, от чего никто, в особенности турки, не могли понять моих слов.

Помню, как чуть не бросилась на понурого отца, схватившегося за голову, обвиняя его во всём, что случилось. В воспоминании так же всплывал момент как эти бандиты, на которых отец подписал дом для займа, которых он тогда выдавал за своих друзей, а на мои подозрения всё обижался, от чего я чувствовала вину, схватили меня и пытались вышвырнуть из дома.

Я вырывалась, как дикая кошка, кричала, кусалась, проклинала их, и по дороге цеплялась за все предметы, попадающиеся на пути. Свалила холодильник на одного из этих бандитов, из-за чего сама едва не погибла под весом техники. Мне было наплевать, что я делаю, что думают обо мне, я не контролировала себя, сейчас меня больше всего на свете пугала возможность остаться на улице, и начинать с нуля, и как только добьюсь чего-то, отец опять в это вмешается. Всё это я помнила, но то, что случилось дальше, напрочь стерлось из моей головы, и только когда всё закончилось, я смогла успокоится.

Я не успел, приехал к моменту, когда Кадер вышвыривали из дома, а её соседки, прикрывая рот от изумления, перешептывались. Я выскочил из машины, на ходу отдавая приказы своим людям, чтобы те вытащили бандитов на улицу, а соседок деликатно попросили удалиться, ведь смотреть на этот позор совершенно ни к чему.

Пока я разбирался с этими людьми, Кадер приходила в чувство на заднем сидении джипа, сначала она противилась, пыталась сама всё решить, вновь дралась, кричала и царапалась. В какой-то момент она заговорила тише, потом зашептала, глаза её будто скосились и начали медленно закрываться. Я едва успел подхватить её на руки и отвести к машине, всучив в руки бутылку с холодной водой, которую она быстро опустошила.

Мужчины, собиравшиеся отнять дом у семьи Весфель, долго сопротивлялись, угрожали оружием, но я не просто так взял с собой членов охранной организации нашей фирмы, поэтому им пришлось сесть со мной за стол переговоров в столовой этого странного дома.

На удивление он даже показался мне уютным, пусть тесным, недоделанным, и местами пришедшем в непригодность, но мне нравилась атмосфера. Я будто бы чувствовал старания Кадер, то, как она пыталась превратить эту лачугу в семейный очаг. Это легко заметить по тщательно подобранным шторам, ажурным салфеткам на столе для каждого гостя, по вазам с живыми цветами, сорванными из соседских садов. Мне понравились мелкие детали, которые оживляли это место, хоть на фоне всеобщего хауса в лице кривых, облупленных стен и обветшалых полов, этот простой домашний уют наблюдался только при внимательно рассмотрении. В прежнем состоянии осталась только столовая, в остальных же местах был погром и обстановку там я не заметил.

Неприятели оказались местными бандитами, они выдают деньги под большой процент, но чтобы получить кредит нужно в обязательной форме подписывать документы о залоге жилья. Уважающие себя люди, смыслящие в жизни хоть на грамм, не связывались с этой организацией, если только ситуация была безвыходная, а деньги требовались срочно. Поэтому они сами находили таких людей, или же зависимых, которые ради своего удовлетворения, получаемого за денежный эквивалент, были готовы на всё.

Люди, разумеется, не могли выплатить долг и лишались жилья или другой собственности, которая позже сдавалась или сносилась для будущих предприятий.

Мы довольно быстро пришли к обоюдному согласию, я оплачиваю долг, а они отдают все документы и навсегда оставляют в покое семью Весфель, так как сумма, предложенная мной, в достаточной мере превышала заем с процентами.

Бандиты остались довольны, и, пожав руки моим парням, контролирующим переговоры, дабы всё прошло гладко и без эксцессов, удалились.

Всё это время за столом сидел Джошкун, на лице его застыла стыдливая улыбка мученика, он осознавал свою вину, понимал, в какой яме находится, но ничего не мог поделать. За это время он не проронил ни слова, и ни разу не поднял взгляд на меня или тех людей, он смотрел исключительно на ножки стола, будто на них написаны подсказки о том, что следует делать дальше.

Посмотрел на него, и меня посетила грусть, незавидная судьба у этого человека, к сожалению, я был полностью посвящен во все его дела и во все ошибки, которые он так непредусмотрительно допустил.