— И с чем этот салат?

— С растениями.

— С какими?

— С корнеплодными, — мои брови, как всегда при недовольстве, разлетелись в разные стороны и приподнялись, а губы чуть надуты, а уголки недовольно приподняты, будто в улыбке.

— Как интересно, — мой собеседник специально ёрничает, выставляет руку вперед и кладет подбородок на свой довольно крупный кулак. Как мне показалось, если я продолжу разговаривать в таком тоне, то имею все шансы получить им между глаз. — А здесь тогда что?

— Продукты, то да сё, и на что-то у вас обязательно есть аллергия, — я сделала лицо чуть приятнее, стерла эту ухмылку и говорю ядовито-ласково.

— Какое у вас милое заведение, и люди такие приветливые, — теперь его брови разлетелись, а карие глаза уперлись в ламинированное меню, чтобы в очередной раз докопаться до чего-то, но так как на этой странице не осталось ничего, чего бы он ни спросил, перевернул на сторону с десертами. — А что в этом пирожном?

— Клубника, но для вас можно и отравы наложить, — продолжаю я максимально мило, и на этот раз даже улыбаюсь.

Он, для приличия, хохотнул, будто это была довольно хорошая шутка добрых приятелей, а не хамство обслуживающего персонала.

— Какая прелесть, отрадно, что в наши времена есть люди так любящие свою работу.

В этот момент я немного напряглась. А ведь правда. Если я в конец разозлю его, он запросто может пожаловаться на меня и я тут же вылечу отсюда. От этого экземпляра можно ждать чего угодно. Поэтому я тяжело вздохнула и уже нормальным, деловым тоном, добавила:

— Десерты у нас отличные, можете выбрать любой, — в этот момент он с сомнением посмотрел на меня, и вдруг начал оглядываться по сторонам, и возле своего места, будто что-то ищет. — Что-то случилось?

— Да вот, не могу понять, куда вы свой яд выпрыснули.

— Не стоит беспокоиться, для вас всегда найдется, — вновь не осталась в долгу я, забыв о своем решении вести себя прилично, чтобы не потерять работу. — Так что вы хотите?

— Сладкое я не люблю, — задумчиво проговорил он, и вздохнул, изучая меню, где вся страница посвящена одним только сладостям.

В его присутствии меня будто черти дергали за нитки, и никогда в жизни я не говорила так много, так ещё, чтобы почти всё это было гадостями, адресованными одному человеку. И в очередной раз я ляпнула:

— Разумеется, если всю жизнь в сахаре плавать, то в чем-то мелком захочется разнообразия, — это я сказала с перспективой на то, что догадываюсь, о его играх, и что привлекло его только мнимое желание получить что-то новое, не приевшееся.

Но он посмотрел на меня с такой печалью, которую довольно быстро скрыл за ухмылкой, что мне стало стыдно. В эту короткую секунду я увидела в нем нечто большее, чем самовлюбленного, избалованного парня, купающегося в деньгах своих родителей. А я вновь почувствовала себя главной хабалкой на этой планете, как и вчера, своими словами задела какую-то старую рану, и теперь чувствую себя виноватой.

Он продолжал смотреть на меня с ухмылкой, и выдал:

— Как там тебя зовут? — Его интонация и всё поведение настолько показушно — рассеяны, что, кажется, будто он делает мне одолжение этим вопросом.

— Кадер, — почти спокойно произнесла я, но кое-что в интонации выдавало моё недовольство.

— Судьба, значит, — он задумчиво посмотрел в неопределенную сторону, и будто положительно усмехнулся.

Так как он вновь разозлил меня своим поведением, а-ля я стою выше всех, и никто не изменит этого положения вещей, поэтому желая хоть мимолетно опустить его на землю, я ответила:

— Судьба, — будто-бы подтвердила я. — Да только не твоя, — довольная собой я взяла поднос, с которым я ходила по залу, но из-за долгого разбора меню уложила на стол, и с гордым видом направилась на кухню, даже не вспомнив, что заказ я так и не взяла.

И всё же, удаляясь, боковым зрением я смогла взглянуть на своего оппонента, в надежде лицезреть чуть подтёртую ухмылку, ведь своим ответом я была более чем довольна, но, к моему сожалению, он заулыбался ещё шире, будто эти слова подкрепили мою невообразимую глупость.

Не выдержав, я остановилась и корпусом развернулась к нему, взгляд мой пылал ненавистью, а сердце клокотало от злости, заметив мои эмоции, этот негодяй рассмеялся в голос, смех его был похож на ржание коня.

Подумав о том, что он всё же несовершенен не только характером и поведением, но ещё и смехом, я, со спокойной душой, ухмыльнулась и вернулась на кухню.

Когда я вернулась, его уже не было, зато в большом окне я увидела проходящего мимо Хасана. Он задержался, заметив меня, пронзил меня взглядом своих черных глаз, неодобрительно покачал головой, с таким видом, будто я совершила нечто настолько непристойное, что такое и вообразить нельзя, не то, что сделать, и последовал дальше, так и не войдя в кафе.

От этого жеста, человека, который вызывал у меня симпатию, мне стало не по себе, будто и правда совершила нечто ужасное, мне стало стыдно, в душе поселилось разочарование в самой себе, и омерзение к тому человеку, что сказал столь неосторожные слова.

Коря себя любимую несколько минут, в процессе протирая пустые столы, так как за весь день не было посетителей кроме этого выскочки, я пришла к выводу.

По сути ведь этот неприятный парень не сказал ничего, что могло испортить мою репутацию, он выразился так, будто собирается получить меня, но это наоборот показало, что он меня не получил, и не получит, поэтому реакция Хасана более чем странная.

В конце концов, я ведь не его невеста, он заговорил со мной впервые, и до этого не проявлял и знака внимания, иногда даже приходил с другими девушками, так почему же сейчас он меня презирает?

Ответить на заданный вопрос сама я была не в силах, хотелось поговорить с моим личным почти психологом, как называла себе Нихан, но после вчерашнего праздника она взяла выходной. Пострадав от скуки до обеда, и приняв, наконец, посетителей, я с нетерпением ждала вечера.

Примирение вышло каким-то жалким, неискренним, а так как я надеялась на то, что отец принял решение начать новую жизнь, мне захотелось порадовать его и устроить нам семейный ужин.

— Эту зовут Гюль-лю, а это Фибюль, — проникновенным тоном и взглядом, каким смотрят на безобидных дурачков в лечебницах, девочка указывала рукой на кукол, с отвратительным макияжем, всклоченными белыми волосами, торчащими во все стороны из плохо заплетенной косы, наряженные в огромные фиолетовые платья.

— Ага, — медленно протянул я, стараясь вникнуть в ситуацию. — И что они делают?

— Они принцессы! — В нетерпении выпалил ребенок, не понимая, как можно не знать таких вещей. — Ты что, не понимаешь? Принцессы ведь ничего не делают!

— А какой тогда смысл играть? Нужен же какой-то прогресс, — продолжал тянуть свою линию, не зная простой истины, что не стоит лезть в чужую семью со своими порядками. Кукольная семья не исключение.

— Чего? — Расхохоталась сестра, уже глядя на меня с весельем, продолжая считать меня непонятливым дурачком. — Их надо одевать и причесывать, а потом они идут на бал.

Задумчиво почесал голову, совершенно не радуясь такой перспективе. С Фериде приходиться довольно часто играть, и всё заканчивается хорошо, будь то догонялки, прятки или, на худой конец, футбол или что-то подобное, но стоит ей достать кукол, или любую другую девчачью игру, так всё существование кажется для меня адом.

Почему-то я не мог просто взять в руки это розовое чудовище и делать вид, что оно кружит в танце, я редко испытываю скованность или смущение, но когда дело касается подобных игр, я чувствую себя нелепо.

— А, может, поиграем в машинки? — С надеждой во взгляде взмолился я, надеясь на женское милосердие.

Девочка с грустью осмотрела своих кукол, их огромный ядовито-розовый дом, и коробку, полную кукольных нарядов, вздохнула, посмотрела на меня, с ещё большей жалостью, и проговорила, с нескончаемой грустью в голосе: