– Шанти, прости, я сама не понимаю, как так получилось, – попыталась я оправдаться, – сначала я хотела пошутить над той девушкой, а потом мне просто стало любопытно.

– И ты захотела посмотреть на пожирательниц дыхания и их мерзкий обряд в честь Камали?

– Я же не знала, что они ей поклоняются. А когда поняла, было уже поздно.

Я не удержалась и рассказала обо всём уведенном и пережитом Шанти. Я так надеялась, что он опровергнет мои видения и скажет, что всё это мне лишь почудилось. Но он был безжалостен в своих пояснениях.

– Те чёрные мешочки на шнурках у женщин, это и есть откусанные и высушенные языки мертвецов. Они заполучили их, когда проводили такой же обряд, что видела ты. Это амулеты, знаки, что у этих женщин есть отсечённая голова, в которой больше нет языка, зато в ней живёт демон, который вещает обо всём, что у него ни спросишь.

А дальше Шанти поведал мне, в чём был смысл увиденного мною ритуала. Женщины играли на костяных инструментах и пели гимн Камали, чтобы призвать в тело умершего мужчины демона. Это демон дёргал руками и ногами трупа, демон сделал его своей марионеткой. Дай демону волю, он бы овладел человеческим телом до конца, а после мог бы беззаботно бродить среди живых. Чтобы избежать этого, девушка и призывала меня отрубить ожившему мертвецу голову. Сделай я это, тогда демон остался бы жить в этой самой голове и уже не смог бы шевелить руками и ногами. Он бы навсегда был заперт в черепной коробке. Потом заклинательница вставила бы в его рот вместо откушенного языка заговорённую металлическую пластину, и голова бы начала вещать, отвечая своей хозяйке-колдунье на все её вопросы, открывая все тайны мира людей, богов и демонов.

Именно этот ритуал и был изображён на полотнище в заброшенном монастыре. Сама Камали сыграла на свирели призывную песнь для демона и отсекла голову родному брату, чтобы испить из подставленной чаши его кровь и обрести голову-вещунью, что сделала её всезнающей и могущественной богиней.

– Если бы ты не пересилила волю Камали, что овладела кинжалом, и отрезала голову мертвецу, – продолжал Шанти, – вы бы все по кругу испили из чаши его гнилую кровь. Так должен завершаться ритуал. Хотя, те женщины сами могли бы отсечь голову даже кухонным ножом. Но они увидели тебя на рынке, увидели рукоять кинжала в форме их богини, и решили, что с тобой их обряд возымеет большую силу. Но они прогадали. Или же нет. Настоящий ритуальный кинжал, подвластный воле Камали, лежит ведь теперь в их доме.

– Пусть забирают его, мне не жалко.

После всего услышанного мне было не по себе. Двадцать четыре года я прожила на этом свете, даже не подозревая, что демоны и колдовство реальны и очень опасны. Почему-то в Аконийском королевстве от них остались лишь детские сказки. Здесь же, в горах, творятся просто уму непостижимые вещи.

– Шанти, – с запоздалым раскаянием, обратилась к нему я, – прости меня, я больше никогда не буду пренебрегать твоими указаниями. Я знаю, я и так доставляю тебе очень много хлопот. Просто… просто прости меня. Я зря тебя не слушала. Ты во всём был прав, во всём. Люди куда опасней диких зверей. Диким зверям не знакомо желание заполучить власть над непостижимым, и ради него они не творят непозволительные вещи. Теперь я поняла, что не могу здесь никому доверять кроме тебя. Ты знаешь и умеешь многое, чего не знаю и не умею я. С моей стороны было слишком самонадеянно не считаться с твоим мнением. Прости.

Шанти лишь коротко кивнул, так и не взглянув на меня, и повёл своих зверей к перевалу. Мне же оставалось лишь идти следом и думать над тем, как растопить лёд и вернуть былое тепло между нами. И не только потому, что недоверие и неприязнь чреваты тем, что я не вернусь домой. Мне и вправду не хотелось оставаться в ссоре с Шанти. Я слишком привыкла к нему. И как только переживу расставание, когда доберусь до Чахучанской границы?

Вечером, готовясь к ночлегу возле очередного ущелья, Шанти так увлёкся, что начертил на земле такой огромный защитный квадрат с письменами, что внутри него оказались не только мы, но даже кони и клочок пастбища для них. Всех копытных Шанти привязал ко вбитым колышкам, чтобы ненароком не перешли границу защитного квадрата. Но чертежом Шанти не ограничился, он расставил вдоль него зажжённые метёлки душистых благовоний, которые, как признался, купил в лавке старика, что нагнал его у ворот Эрхона и увёл в свою лавку, пока я помогала пожирательницам дыхания вершить волшбу.

– Ты думаешь, – осторожно спросила я, – последовательницы Камали так и не отсекли голову тому мертвецу? Думаешь, он придёт за нами?

– Нет, я думаю, что придёт не он, а другой одержимый покойник. Ты же слышала, на рынке в Эрхоне о нём говорили ещё до того, как ты связалась с колдуньями. Его видели около крепостных стен ночью. Я и сам видел его той ночью возле нашего привала,

– Как? – поразилась я. – Но ты же спал.

– Я видел его потом, когда ты уже заснула, просто не хотел тебя волновать. А теперь нет смысла скрывать. Ты уже видела одного бродячего покойника в доме колдуний, видела, как он чуть не задушил пожирательницу его дыхания. Теперь тебя вряд ли можно чем-нибудь напугать.

Зря он так думал. Этой ночью я боялась сомкнуть глаза, ибо сильно сомневалась, что магический квадрат и благовония смогут задержать одержимого демоном мертвеца. Да и стоило мне начать погружаться в сон, как перед глазами появлялась картина, будто пожелтевшие руки тянутся к моему горлу и угрожают сомкнуться в холодных удушающих объятиях. Всякий раз я просыпалась в холодном поту, оглядывалась по сторонам, но тихая ночь не таила поблизости никаких опасностей.

Наутро я решила всерьёз взяться за примирение с Шанти и потому освободила его от приготовления завтрака. Кулинарка из меня неважная, поэтому я взялась за самое доступное мне блюдо – омлет. Несушки исправно радовали нас свежими яйцами, а козье молоко, что успел надоить Шанти для жирного чая, я решила смешать с желтками и белками. Минут десять, превозмогая ноющую боль в мышцах руки, я взбивала смесь вилкой, чтобы омлет получился более воздушным. Выпекать его пришлось на дне чана. Омлет немного пригорел, да и не было у Шанти лопатки, чтобы красиво отскрести его со дна. Так что я уложила в его миску рубленные кусочки, и он моё блюдо оценил, даже улыбнулся. А мне так тепло стало на душе.

– Ты ведь никогда такого не пробовал, – гордясь собой, заметила я. – Это самое важное утреннее блюдо аконийской кухни.

– Хорошая яичная запеканка, – кивнул он, – помню, когда в Фариязе жили тромцы, в харчевне можно было заказать такую же, но с перцами и душистыми травами.

– Ну вот, –расстроилась я, – а я думала тебя удивить. Конечно, что мой омлет, по сравнению с тромским? Так, стряпня и размазня.

– Ничего подобного, – успокоил меня Шанти, – твоя запеканка очень хороша. Я так давно не ел ничего подобного. Сразу воспоминания нахлынули…

Вот как, невольно я напомнила ему о тех днях, когда тромцы свободно жили в Старом Сарпале, а отец Шанти был рядом с ним и его матерью.

Мне так хотелось расспросить его о том времени, о его родителях, но я побоялась испортить такой хороший момент не самыми приятными для Шанти мыслями, и потому промолчала.

Ближе к вечеру мы, наконец, дошли до Кутугана. И я никак не ожидала увидеть на подходе к городу вереницы людей, коней и обозов. Словно ручейки, они стекались к холму, на котором высился необычайной красоты храм. Красные стены, зелёные крыши в пять ярусов и золоченые коньки, а ещё высокие башни позади и протяжённый дворец.

– Это и есть храм богини Азмигиль? – спросила я Шанти, на что он равнодушно ответил:

– Нет, что ты. Она старосарпальская богиня, а старосарпальских богов здесь чтут немногие. Этот богатый монастырь построен в честь бога Унухура.

– Да? И что это за бог, раз к нему стремится так много людей?

– Он покровительствует торговцам, одаривает всех молящихся ему изобилием и отводит от них неудачи и болезни. Унухур – самый почитаемый бог Жатжая. В его монастыри стремятся попасть юноши со всех концов сатрапии.