– В моём детстве были совсем другие времена, – мрачно отозвался тот. – Но ты зря ёрничаешь. Я верю, скоро настанут такие времена, когда в городах Румелата по ночам больше не будут ходить стражи.

– А зачем они ходят там по ночам? – не поняла я.

– Чтобы искать злодеев, задумавших чёрное дело. И всяких мужчин, что дерзнули нарушить указ и появились на улице после захода солнца.

– А мужчинам здесь нельзя этого делать?

– Больше нет. Только монахам дозволено покидать свою обитель и блуждать в темноте. Потому что среди монахов больше нет насильников, убийц и грабителей.

– Зато теперь на ночных улицах полно беснующихся сектанток, – сказал Стиан, – которые разбивают себе голову и мажут собственной кровью статуи Камали. Что-то мне не кажется, что здешние улицы с объявлением комендантского часа для мужчин стали безопасней.

– Для насильников, убийц и воров точно нет, – недобро усмехнулся Сеюм.

Заночевав на очередном постоялом дворе, с наступлением тьмы мы со Стианом снова услышали доносящиеся с улицы визги пробегающих камалисток и едва не разругались вдрызг.

– Ты что, правда, думаешь, что жизнь здесь похожа на сказку? – после недолгого обсуждения дневных впечатлений спросил меня Стиан. – Не может быть сказкой то, что половине населения сатрапии пришлось стать людьми второго сорта.

– Да? А разве раньше людей второго сорта здесь не было? Ах да были, только не мужчины, а женщины.

– Нет, ты не понимаешь, это совсем другое.

– Другое? По-твоему, когда женщина не может пройтись по ночной улице одна, это в порядке вещей, а когда наоборот, то это нонсенс? Ты рассуждаешь как обычный шовинист. Не ожидала от тебя.

– Я не шовинист, и ты это прекрасно знаешь. Но и я не думал, что ты

будешь поддерживать угнетение мужчин, хотя сама своими поступками и рассуждениями всегда боролась против принижения женщин. Я от тебя такого двуличия тоже никак не ожидал.

– Двуличия? К твоему сведению, я, живя на самом благополучном для женщин континенте, тоже не могу ночью пройтись одна по ночному Флесмеру или Фонтелису. Знаешь, как страшно возвращаться поздно после съёмок домой и оборачиваться на каждый шорох, а в голове представлять, что за тобой крадётся маньяк с ножом или какой-нибудь опасный извращенец. Нет, ты этого не знаешь и не можешь знать. Потому что для этого надо родиться женщиной. Надо прожить со всеми этими ограничениями, упрёками, глупыми правилами, которые сыплются на тебя с самого детства, чтобы понять, что значит быть вечно вторым сортом без надежды стать полноценным человеком в глазах другой половины человечества.

Я так завелась, что едва не прокричала ему это в лицо, на что Стиан примирительно произнёс:

– Эмеран, ты, безусловно, имеешь право на свой опыт и своё мнение. Но ты обманываешься на счёт здешних порядков. Камалисты не ради всеобщего блага и равенства переустраивают румелатское общество. Им не нужно взаимное уважение между мужчинами и женщинами, им нужно всё то же разделение людей границей из новых, как ты говоришь, ограничений, упрёков и глупых правил, чтобы в сатрапии не осталось никого, кто бы мог сопротивляться кровавым порядкам.

– Чушь. В тебе говорят старосарпальские предрассудки о Румелате, которых ты наслушался в былые годы. Мы здесь уже почти неделю, и я и так не увидела ещё ни одного мужчину-раба на привязи возле дома женщины. И как на площадях отрезают гениталии ворам и убийцам, тоже не видела.

– Потому что мы не входили ни в один храм Камали. Это там приносят ей в жертву остатки человечности, которая ещё теплится в людях.

– Откуда ты знаешь, что происходит в здешних храмах? Слышал от старосарпальцев? Так у старосарпальцев на каждом углу невольничьи рынки, так что не им читать мораль румелатцам.

– В Старом Сарпале хотя бы не считают всех мужчин потенциальными преступниками и не сажают под домашний арест до рассвета.

– Зато всех женщин априори считают падшими, если они ночью не сидят дома и смеют появляться в общественных местах без сопровождения. И поэтому их незазорно грабить и насиловать.

Этот спор можно было бы продолжать до бесконечности, но у каждого из нас в итоге иссякли силы убеждать друг друга в том, что разум отказывался принимать.

Заснули мы, лёжа на кровати спиной друг к другу, а наутро снова отправились в путь. Полдня мы ехали мимо перепаханных полей, пока перед нашим взором не показались стены величественного Барията.

Столица Румелата встретила нас приветливыми лицами прохожих, что то и дело спрашивали нас со Стианом, издалека ли мы прибыли и нравится ли нам в Румелате.

– Вы живёте в очень удивительном краю, – искренне отвечала я. – Наверное, это самое лучшее место в Сарпале.

– Самое лучшее во всех обитаемых мирах, – с добродушным смехом отвечали мне.

Стиан же был более сдержан в проявлении эмоций. Он попросту молчал и с кислым видом делал вид, будто всё происходящее вокруг его не касается.

– Скоро прибудем на место, – неожиданно объявил Сеюм.

– Какое ещё место?

– К Красному Храму. Сегодня пятнадцатый день луны, а значит, будет служба по случаю ритуала утоления. Сама царица Алилата должна провести её.

Что это ещё за ритуал утоления, я не стала уточнять. Теперь меня больше всего волновало, позволят ли нам стражи войти в храм и приблизиться в августейшей особе, чтобы отдать уже ей, наконец склянку с головой тётушки Генетры.

Узкие улочки столицы были полны людей, и с каждой минутой их вокруг нас становилось всё больше и больше. Голоса поблизости смешивались с гулом впереди, а мы покорно следовали за толпой, пока она не привела нас на широкий многолюдный проспект, а тот – на просторную площадь, посреди которой сияло нечто необъятное, огромное и величественное.

Сидя в седле, я запрокинула голову, не в силах оторвать глаз от настоящего чуда. Что это испускает такой яркий свет? Почему оно такое большое? И почему к нему идут все эти люди?

Мне пришлось прикрыть глаза ладонью и опустить голову, чтобы солнце не слепило глаза, и вот тогда-то я увидела постамент в виде чёрного обтёсанного камня и стоящие на нём золотые ступни гигантских ног.

Сеюм торопил меня, и мне пришлось вслед за ним обогнуть площадь. Только когда солнце оказалось над изваянием, мне удалось разглядеть золотого истукана целиком. Да, это была Камали, сияющая в дневных лучах и раскинувшая свои отвратительные руки в стороны, будто желая схватить всех и каждого на этой площади. Высоту статуи было сложно определить на глаз, но мне показалось, что в ней три десятка метров, не меньше. Таких грандиозных скульптур даже в Аконийском королевстве нет, а уж из золота…

Сеюм все подгонял меня и настоятельно требовал ехать за ним, но я не удержалась и потянулась к камере. Эх, надо бы отъехать на приличное расстояние, чтобы снять статую во весь рост целиком…

– Имрана, нет времени на твои фотографии, – попрекнул меня Сеюм. – Служба скоро начнётся, и двери храма закроют. Надо спешить.

Мне пришлось отложить камеру и ехать следом за ним, лишь бы поскорее добраться до стоящего позади статуи храма – такого же высокого и тоже с позолотой на шпилях, что подобно колючкам торчали из каждого яруса конусовидного здания.

Подобравшись к ступеням святилища, Сеюм спешился. Мы со Стианом последовали его примеру, а он достал из своей сумки две широкие красные ленты, одну повязал вокруг своего стана, а другую протянул мне:

– Перекинь через плечо и завяжи. Так тебя примут за жрицу и пропустят в храм, а ты, – тут он протянул поводья Стиану, – будешь ждать нас здесь. Вход внутрь только для красных братьев и сестёр. Только для жриц и монахов.

Я думала, Стиан не будет возражать, но стоило мне повязать ленту и перевесить сумку со склянкой на другое плечо, а после поставить ногу на ступень, ведущую к храму, как вдруг он схватил меня за руку и сказал Сеюму:

– Нет, так не пойдёт. Иди в храм, приведи оттуда подходящую монахиню или жрицу. Пусть она заберёт у Имраны её ношу и передаст царице. А нам пора ехать к другому храму. Храму Азмигиль в Рамгане. Так что, спасибо тебе за всё, что сделал для нас, но и мы сделали для тебя всё, что могли. А теперь время прощаться и идти каждому в свою сторону.