На следующий же день я отыскала Сеюма, чтобы спросить его:

– Когда я получу оплату за свою заботу?

– Когда закончишь её, госпожа мастер.

– Я не могу её закончить, если госпожа Нафиса ведёт себя как капризная девочка.

– Осторожнее, Имрана, – одёрнул он меня, – да будет тебе известно, что здесь даже у стен есть уши. Или ты хочешь остаться сегодня без ужина?

Нет, оказаться запертой в лаборатории на весь вечер, а то и всю ночь я точно не хочу.

– Ладно, – пришлось сказать мне, – Я не указ госпоже Нафисе. Она вольна поступать так, как считает нужным. Но я хочу спросить тебя. Где двадцать седьмая младшая наложница? Ты уже нашёл её? Учти, у меня нет времени ждать, когда она появится во дворце, чтобы сделать фотоснимок. Не приведёшь её ко мне – я уеду домой, и альбом останется неполным. И господин Сурадж тебя за это точно не похвалит.

Сеюм смотрел на меня так, будто хотел, чтобы я провалилась сквозь землю и больше не нервировала его дурацкими вопросами. И всё же он взял себя в руки, чтобы процедить:

– Жди. Я всё сделаю, если ты этого так хочешь.

– Так хочет господин Сурадж, – напомнила я, но старший евнух не стал меня больше слушать и пошёл по своим делам.

В это же день на встрече с Сураджем я пожаловалась ему:

– Господин, почему окружающие тебя люди хотят убедить меня, что ты не способен держать своё слово?

О, как он посуровел, услышав это. А как нехорошо блеснули его глаза. Надеюсь, не с таким взглядом он когда-то взялся за саблю и зарубил кучу людей, а то мне явно грозит беда. Вон, инкрустированный камнями кинжал на его поясе очень уж длинный. Таким можно запросто отделить голову от тела.

– Кто смеет порочить моё имя? Кто тебе сказал, что я не хозяин своего слова?

– Твоя старшая жена и старший евнух. Они мешают мне работать и делают всё, чтобы я не закончила твой заказ, а ты, стало быть, не отпустил меня домой. Как же так? Почему они не хотят, чтобы ты увидел великолепный альбом с красавицами из твоего гарема? Может, они сговорились? Может, они задумали какую-то интригу и не хотят, чтобы ты знал в лицо всех прелестных обитательниц женской половины?

На самом деле, у меня не было иллюзий, будто Сурадж ничего не знает о намеренной задержке работы над альбомом. Мне просто хотелось вывести его на откровенный разговор и услышать его позицию из первых уст.

– Ты так сильно торопишься домой? – спросил он.

– Конечно. Ведь там меня ждёт мой любимый мужчина.

– А ты уверена, что ждёт? А вдруг он уже позабыл о тебе? Вдруг он уже нашёл себе новую маркизу.

– Нет, такую как я он больше не найдёт.

– В твоём королевстве мало маркиз?

Так, что это ещё за намёки? Куда он клонит? Почему пытается убедить, что дома меня никто не ждёт? Чтобы я подольше погостила во дворце, чтобы согласилась на второй заказ? Так бы прямо и сказал.

– Господин, ты хочешь, чтобы я сделала портреты всех твоих детей?

– Детей? – удивился он. – А ты можешь?

– Нет. У меня кончаются материалы для печати, – пришлось соврать мне. – К тому же мне ещё не заплатили гонорар за альбом.

– Не волнуйся, ты получишь его, как только стражи выпроводят тебя из дворца.

Кажется, моя жалоба возымела своё действие. На следующий же день после урока аконийского Нафиса сказала мне:

– Иди за Мехаром и возьми свою камеру с треногой. Сеюм проводит вас в Зал Казны. И поторопись. Я не буду вас долго ждать.

И, окружённая девятью служанками, в изысканных шелках и украшенной жемчугом причёской, она покинула комнату, а я со всех ног рванула прямиком к фотолаборатории.

В Зал Казны меня сопровождала целая делегация из евнухов, что несли с собой кувшины с маслом, мотки фитилей и многочисленные треноги для масляных светильников. Кажется, в этом самом зале нет ни одного окна, так что придётся положиться исключительно на искусственное освещение. Хорошо, что у меня ещё остались фотоколбы. Надеюсь, съёмка пройдёт гладко, и после проявки я напечатаю удачные фотоснимки. Иначе на повторную фотосессию я Нафису точно не уговорю.

Пока я шла в Зал Казны, то думала увидеть там что-то вроде бухгалтерии, где стоит множество столов для счетоводов, на них лежат свитки и чернильницы с гусиными перьями, а ещё стоят счёты, и счетоводы всё перекидывают и перекидывают косточки на прутах, а те всё стучат и стучат друг об друга.

На деле же Зал Казны оказался хранилищем всяческих диковинок и настоящих произведений сарпальского искусства. Скульптуры из бронзы и алебастра, фарфоровые вазы с цветочной росписью, резная мебель разной степени помпезности, сервизы из серебра и золота, малахитовые подсвечники и огромная хрустальная люстра на цепи под потолком.

Я попала в настоящий музей. Пока служанки отрезали фитили и наливали масло в принесённые лампы, а евнухи опускали люстру, чтобы зажечь свечи, я всё смотрела и смотрела на диковинные экспонаты. Эх, вот бы запечатлеть на камеру эту сокровищницу, да только кто мне позволит вынести из дворца отснятые плёнки? Так что мне остаётся только любоваться и запоминать очертания мраморных кошек и быков, благоухающие пейзажи на округлых боках ваз, точёные фигурки каменных танцовщиц, что держат над головами свечи.

– Сеюм, – выпалила Нафиса, когда евнухи подняли горящую люстру, – теперь следи, чтобы никто не смел прикасаться к трофеям Сарпов. А ты подойди сюда.

Это уже было обращено ко мне, и я вместе с камерой на штативе последовала за Нафисой к изумительной красоты трону, чья спинка была вырезана в виде огромного распустившегося цветка орхидеи. Она сел в него подобно повелительнице и величаво повернула голову, демонстрируя мне свой изумительный профиль.

– Госпожа, – сказала я, – позволь мне или своим служанкам приблизиться к тебе, чтобы поправить платье и причёску.

– Что не так с моим платьем и причёской? – не очень-то ласково вопросила она.

– Они превосходны, госпожа, но чтобы твой фотопортрет вышел идеальным, подол лучше расправить и прикрыть кончики твоих туфелек, а пряди стоит разделить и одну часть перекинуть через плечо, а другую оставить за спиной.

– Хорошо, – немного подумав, сказала она, – подойди и сделай то, что считаешь нужным.

Я не стала тянуть и приблизилась к Нафисе, чтобы выполнить задуманное. Но стоило мне опуститься на колени, чтобы заняться подолом, как под троном я увидела нечто. Там стоял залитый желтоватым раствором стеклянный сосуд, а в нём плавала отсечённая женская голова.

Я в ужасе отпрянула назад при виде клока чёрных волос, сморщенной коричневой кожи и перекошенного рта, а в следующий миг повалилась на спину, когда на месте пустых глазниц блеснули два зелёных огня, что тут же погасли.

Я нечаянно стукнулась плечом о штатив, но стараниями вовремя подбежавшего Мехара тот чудом устоял. А вот я не могла найти в себе сил самостоятельно подняться.

– Что это, госпожа? – только и смогла прошептать я, когда Мехар подал мне руку.

– Трон Румелов, – всё так же сидя в профиль не без гордости ответила Нафиса.

– А под ним?

– Голова мятежной ведьмы Генетры, что посмела отсечь голову Рахиму из рода Сарпов, дяде повелителя Сураджа.

– Генетра? – встав и на всякий случай отойдя подальше от трона, начала припоминать я. – Это та самая правительница-колдунья из Румелата, что единолично хотела править сатрапией и поклонялась Камали?

– Не смей произносить здесь имя этой демоницы! – рявкнула на меня Нафиса, но тут же успокоилась и ровным тоном сказала. – Когда-нибудь здесь появится трон коварной Алилаты и её голова в меду под ним. Румелы должны поплатиться за своё вероломство и вероотступничество. Повелитель Сурадж однажды обрушит на них всю мощь своего гнева.

От увиденного и услышанного у меня волосы встали дыбом. Проклятье, как я могла забыть, что очутилась в крае, где вся эта мишура из золота и шелков призвана лишь прикрыть собой первобытную дикость? Украденный трон, законсервированная голова – да такого даже в дремучие века аконийской истории не было. В сокровищнице короля точно нет головы тромского императора, как и у тромского императора нет головы аконийского короля. Такое ни одному из них бы даже в алкогольном бреду не пришло на ум, а здесь… Да, здесь совсем другие нравы и обычаи, будь они неладны. И ещё это проклятое колдовство и красная магия Камали, от которой мне нигде не укрыться…