– О, да неужели? – не стерпела я такого оскорбления в адрес Стиана и пошла в атаку. – Не хочешь, чтобы я была герцогиней Бланшарской? А кто же ею будет? Ты? Хочешь остаться единственной, кто носит этот титул? Этого не случится. Я герцогиня в своём праве, только я могу решать, какой будет судьба моего рода. Не ты.

– Ах ты, мерзавка, – понизив голос, протянула она и добавила. – Захотела власти? Захотела денег и угодий, которые тебе не принадлежат? Ради этого ты свела отца в могилу? Понадеялась на его слабое здоровье и нанесла удар в спину этими отвратительной новостью о свадьбе с простолюдином? Ты же знала, что у Бернара слабое здоровье. Знала и всё равно заставила его страдать.

– Я заставила? А, может ты?

– Что? – возмутилась было она, но тут уж я не упустила момент и сказала:

– У отца не было проблем с сердцем. У него была подагра, с которой он боролся все последние годы. Я говорила ему, что лучше принимать тромский аналог лекарства, от него нет побочного действия на сердечно-сосудистую систему. А что говорила ты? Сойдёт и аконийское. И это при том, что доктор предупреждал – от длительного приёма аконийского препарата повышается риск инфаркта. Я много раз говорила вам, что всё оплачу, надо только получить рецепт и заказать лекарство во Флесмере или любом другом тромском городе. Но ты отговорила отца от этой затеи. Ты убедила его в том, что опасности нет. И вот он умирает от сердечного приступа. И ты ещё смеешь убеждать меня в том, что это я виновата в смерти отца? А может, это ты убивала его долго и расчётливо, чтобы наконец зажить самостоятельно и в своё удовольствие? Разве не этого ты хотела со дня вашей с ним свадьбы?

– Да как ты смеешь говорить такое родной матери?! – воскликнула было она.

– Что? – изобразила я непонимание. – Какой ещё матери? У меня её нет. Или ты забыла, как плюнула на порог моего дома и отреклась от меня? Ну что, припоминаешь тот день?

Она побагровела от злости и стыда, потом снова глянула на своего адвоката и процедила мне:

– Я этого так не оставлю. Ты ничего не получишь. Я подам в суд на тебя.

– Ну, в таком случае ты не оставляешь мне выбора. Я подам встречный иск и докажу, что ты методично травила отца опасным лекарством. И тогда уже ты будешь недостойной наследницей и лишишься завещанного отцом дома, в котором живёшь, и его счёта в банке, которого тебе хватило бы лет на двадцать вперёд. Я же без гроша в кармане в любом случае не останусь. Три флесмерских журнала предложили мне контракты, так что работа на новом месте у меня будет. А вот тебе стоит хорошенько подумать, с каким капиталом ты войдёшь в новую вольную жизнь, и будет ли он вообще у тебя.

– Мерзавка, – кинула она на прощание, прежде чем выбежать из кабинета. – Я всё расскажу прессе. Пусть все знают, какая ты подлая воровка и убийца.

Адвокат вначале кинулся за ней, но быстро передумал и, унимая дрожь в голосе, сказал мне:

– Ваша светлость, прошу вас, моя доверительница всё ещё в расстроенных чувствах после смерти супруга, она не до конца понимает судебные перспективы дела о признании вас недостойной наследницей. Прошу вас, будьте снисходительны. Не начинайте ответный процесс.

Хорошо, что хоть кто-то понимает всю абсурдность обвинений матери в мой адрес…

– Поверьте, – пришлось заверить мне его, – я не горю желанием ввязываться в войну. Но не я её затеваю. Если герцогиня изволит прилюдно обвинить меня в убийстве герцога Бланшарского, мне придётся обороняться.

Контору нотариуса я покидала в смешенных чувствах. С одной стороны, я впервые смогла дать решительный и твёрдый отпор матери, который она не может не воспринимать всерьёз. А с другой – я почувствовала себя настоящим чудовищем, которое готово засудить породившее её чудовище ради денег и титула.

Как же это всё отвратительно, как цинично и мерзко. Я не хочу так жить, так чувствовать и думать. Не хочу судов, не хочу делёжки наследства, не хочу скандала. Всё что мне сейчас нужно, так это нанять адвоката, который будет вести мои дела в королевстве, а потом как можно скорее сесть на самолёт улететь подальше от пылающих ко мне ненавистью людей, в город, где живут люди, которые по-настоящему меня любят.

– Нам придётся отложить свадьбу на год, – сказала я Стиану, когда мы приехали из аэропорта и остались наедине в его доме. – Я должна носить траур по отцу.

– Так долго? – без претензии, просто уточняя, спросил он. – У нас только вдовы носят чёрное целый год. Дети скорбят о родителях лишь сорок дней. До чего же разные у нас традиции.

– Ты прав. А ещё у вас матери, вероятно, не судятся с дочерями за наследство.

– Не могу утверждать наверняка, но, во всяком случае, я ещё ни разу ни о чём подобном не слышал. Аконийцы умеют удивлять.

Видимо, он хотел меня подбодрить и вызвать улыбку, но мне что-то было не до веселья.

– До вступления в наследство мне ждать ещё больше пяти месяцев. Боюсь, мне не дадут спокойно жить всё это время. Мама затеет суд, писаки будут её жалеть и тявкать в мою сторону. Это будут самые чёрные месяцы моей жизни. Наверное, я их не переживу.

– Ну что ты такое говоришь? Я ведь рядом. Вместе мы всё переживём. Не думай о плохом. Оно где-то там, далеко.

– Да, но…

– А хочешь, будет ещё дальше? – неожиданно спросил он. – Так далеко, что ты ни одной аконийской газеты не увидишь и ни одного телефонного звонка из Эрминоля и Фонтелиса не услышишь.

– Что ты имеешь в виду?

– Поедем в Румалат? За печатями тридцатого и тридцать первого храма Азмигиль. И за новыми фотографиями самой прогрессивной сатрапии Сарпаля.

– Прогрессивной? – не на шутку заинтересовалась я. – А что там?

– Там во главе правящей династии стоит женщина. Прекрасная как свет луны и лепестки роз Алилата, которая пятнадцать лет назад захватила власть в сатрапии и теперь отменяет один за одним законы, установленные Великим Сарпом и заменяет их новыми, где женщинам даётся больше прав и свобод.

– Вот это да. Так она же самая настоящая эмансипе. Она, случайно, не училась в детские годы во Флесмере?

– Нет, Румалат – это внутренняя сатрапия без выхода к морю. Контакты с Тромделагской империей у Румелата исторически не сложились. Если честно, я всегда опасался туда ехать в одиночку. Но после наших с тобой странствий о Мола-Мати меня начали посещать такие мысли.

– Мола-Мати? И как та пустыня связана с Румелатом? Там тоже везде пески?

– Нет, песков там нет. Только леса и, по слухам, степи. Зато там полно поклонников Камали. Алилата сделала её верховной богиней, когда прибрала власть к рукам. Во всех городах стоят её окровавленные четырёхрукие статуи, и оскоплённые жрецы поют гимны красной богине. Всё мужское население сатрапии живёт в страхе, что однажды они потеряют средства к существованию, жены потребуют от них развод и раздел имущества, после которого обобранным и безработным страдальцам будет только один путь – в храм Камали, где их накормят и дадут кров, но только в обмен на их отсечённое мужское естество.

– Жуть какая, – поёжилась я.

– И я того же мнения. Поэтому никогда не спешил посещать Румелат. Там и за ряд преступлений вроде воровства и клятвопреступления отрубают не руку, а…

– Я поняла. Воистину, это страшно, когда фанатики получают власть над людскими умами и судьбами.

– Ты права. Поэтому я был бы очень рад заручиться твоей поддержкой на пути к румелатским храмам Азмигиль. Помнится, ты была на хорошем счету у тех поклонниц Камали, которых мы встретили неподалёку от Города Ста Колонн. Почему-то они с ходу признали тебя своей сестрицей.

– Да, – припомнила я, – они сказали, что тёмные пятна на моей радужке – это метки Камали.

– О, так ты по их меркам почти что жрица. Значит, ты в праве и получить в своё полное распоряжение мужчину-раба, которым можешь единолично помыкать, приказывать ему и не давать его в обиду другим женщинам.

– Да ты что? – поддела я его. – И где же мне такого раба взять?

– Ну… если учесть, что некоторые в империи называют брак для мужчины кабалой, а мы с тобой через год обязательно поженимся, то такой раб у тебя почти что есть, и он на всё согласен.